17 июля 2009 года в Оксфорде скончался философ и прозаик Лешек Колаковский. Он родился в 1927 году в Польше, в семье педагога и публициста. Рано осиротел: его отец был расстрелян гестапо в 1943 году. В 1945 Лешек поступил в университет и вступил в Польскую рабочую партию; еще в 1950-м он вместе с другими студентами-активистами написал ректору открытое письмо с осуждением философа Владислава Татаркевича за нападки на «социалистическое строительство в Польше» и «деморализацию» студентов. Сотрудник Института подготовки научных кадров при ЦК ПОРП в 1951-54 годах, Колаковский стал известным критиком режима в период «польского октября» 1956 г[1]. – так, ему принадлежит текст под названием «Что такое социализм», написанный для еженедельника «По просту» и распространявшийся впоследствии в польском самиздате. Текст этот (с некоторыми отличиями) был напечатан в Чехословакии во время Пражской весны 1968 года; перевод с этого перевода циркулировал также и в советском самиздате. Приведем некоторые выдержки из него[2]:
Я скажу вам, что представляет собой социализм. Но прежде я должен сказать, что НЕ является социализмом. Ведь социализм – это вещь, о которой мы когда-то имели совсем иное представление, нежели теперь.
Итак, социализмом НЕ является:
Общество, в котором не совершивший никакого преступления сидит дома и ждет прихода полиции…
Общество, в котором лучше всего живется тому, кто вообще не имеет своего мнения…
Общество, армия которого оккупирует другую страну прежде, чем другая армия[3]…
Общество, где гражданин может быть осужден без судебного разбирательства.
Общество, где руководители назначают сами себя…
Государство, где больше шпиков, чем санитарок, и больше людей находится в тюрьмах, чем в больницах.
Государство, где государственные и партийные работники множатся быстрее, чем трудящиеся…
Государство, соседи которого проклинают свое географическое положение…
Государство, в котором защитник и прокурор имеют, как правило, одинаковое мнение…
Правительство, против которого настроено большинство подвластных ему людей…
Государство, желающее, чтобы его министерство иностранных дел определяло политические взгляды всего человечества.
Государство, в котором трудно отличить порабощение от освобождения.
Государство, в котором распространители расовой ненависти пользуются полной свободой…
Государство, которое затрудняется провести различие между социальной революцией и вооруженным нападением…
Государство, которое знает, чего хочет его народ, еще до того, как он с этим к государству обратился…
Государство, где философы и писатели говорят то же, что генералы и министры, но всегда после них.
Государство, в котором туристские планы городов являются государственной тайной.
Государство, где всегда можно предсказать результаты выборов…
Государство, в котором историки слушаются политиков…
Государство, которое определяет, кто смеет его критиковать и как его можно критиковать…
Это была первая часть. Теперь прошу внимания! – я скажу вам, что представляет собой социализм. Знайте, что социализм – это хорошая вещь.
В 1959-м Колаковский возглавил кафедру истории современной философии в Варшавском университете – вместе с партийным билетом он лишился ее в 1966-м после лекции, в которой подвел итоги десятилетия, прошедшего с октября 1956 года.
После марта 1968 года[4] философу было запрещено читать лекции и публиковаться (этот запрет действовал в Польше вплоть до 1988 года). В том же году он эмигрировал; проработав какое-то время в Америке, в 1970-м он стал профессором в Оксфорде, где отныне проводил основную часть времени.
К 1971 году относится создание «Тезисов о надежде и безнадежности» – текста, который стал своего рода идеологической платформой польского оппозиционного движения. С 1977 по 1980 год Колаковский был официальным представителем польского Комитета общественной самозащиты «Комитет по защите рабочих»[5] за рубежом.
В эти годы он написал и краткую «автобиографию», выдержки из которой мы приводим ниже:
Моя жизнь с преимущественным акцентом на безумном успехе у женщин
Рожденный в семье дворянско-сионистско-буржуазной (мое подлинное имя – Лейба Ксаверий Кс. Гриншпан-Чарторыйский), я с детства питал злобную ненависть к народным массам, Польше, Советскому Союзу и прогрессу. … Когда в 1918 году наш край, благодаря геройским усилиям Ленина и Дзержинского, наконец обрел независимость, я с позиций диверсанта боролся против справедливого лозунга включения Польши в состав Советского Союза. И в то же время, будучи евреем-кулаком, оторванным от масс, я поддерживал несправедливый на том этапе лозунг включения Польши в состав Советского Союза. … Незачем добавлять, что в годы войны, по указанию сионистской группировки масонов, я стал майором СС, поскольку это и так всем известно. До самого рассвета 21 июня 1941 года [так в тексте], к негодованию народных масс, я стоял на стороне англо-французских империалистов, поджигателей войны, которые саботировали мирную политику канцлера Гитлера, а с рассветом 21 июня 1941 года я начал противостоять боевым усилиям объединенных сил прогресса и демократии в борьбе с гитлеровскими убийцами. Будучи деятелем злобного карлика реакции АК, я сложил оружие и не желал бороться с захватчиками, хотя при этом я также обескровливал народ, принимая участие в провокационном Варшавском восстании. Когда в то самое время 6 миллионов евреев сами себя погубили, я говорил об этом во всеуслышание, а о преступлениях, совершенных над польским народом, я хранил злостное молчание (см. в «Энциклопедии» статьи «Освенцим», «Катынь» и «злостный»).
В первые годы после освобождения я упорно вредил с позиций реакционного подполья осуществлению сельскохозяйственной реформы, а также принимал участие – вместе с Ротбаумом и Файбергом[6] – в искажениях сталинской системы безопасности, которой руководил президент Берут, великий поляк и борец за справедливость. К тому же я вредил правильной линии партии, проводимой тов. Берутом, и осуждал справедливое заключение в тюрьму бывшего генерального секретаря партии Гомулки[7]. Более того, создавая культ личности, я сыграл решающую роль в несправедливом заключении в тюрьму генерального секретаря партии Гомулки. Вплоть до сентября 1956 года я нападал на справедливую линию партии и стремился вернуть во власть разоблаченного, обанкротившегося политикана, некоего В. Гомулку. Новые злостные ошибки я совершил после октября 1956 года, когда боролся с достойнейшим, всенародно избранным генеральным секретарем партии Веславом Гомулкой, и потом, когда я поддерживал ошибочную экономическую политику тов. Владислава Гомулки. Надо ли добавлять, что с этой целью, а также затем, чтобы подчеркнуть свою ненависть к народным массам и к свободе, я женился на дочери раввина и реакционного духовенства? …
Все это время я, разумеется, братался с западнонемецкими реваншистами и эпигонами гитлеризма, выезжая на сборища эсэсовцев и тому подобные мероприятия, организованные парижской «Культурой»[8] и другими антипольскими центрами. Недавно те самые эсэсовцы отплатили мне за это «наградой»[9], которую уже раньше получили такие «личности», как некий Альберт Швейцер (вероятно, еврей), Мартин Бубер (явный сионист), «кардинал» Беа (фамилия говорит сама за себя), Януш Корчак (настоящая фамилия Гринбаум или что-то похожее; из ненависти к прогрессу и Польше сам себя сжег в 1942 году), Эрнст Блох (бежал из ГДР из ненависти к свободе и поселился среди неогитлеровцев в ФРГ), Герман Гессе (так!), Габриэль Марсель (и говорить не о чем), Макс Фриш (деятель швейцарского империализма) и прочая теплая компания.
На международном уровне я продолжаю всевозможными способами выслуживаться перед кровавым палачом чилийского народа Пиночетом и борюсь с прогрессивным демократическим режимом маршала (возможно, уже генералиссимуса) Амина[10].
Ныне, лживо утаивая свои преступления, я в то же время цинично ими бахвалюсь.
(1978)
Лешек Колаковский в 1982 году стал одним из создателей «Фонда помощи независимой польской литературе и науки» в Париже (Fundusz Pomocy Niezależnej Literaturze i Nauce Polskiej). Вернувшись на родину, когда это стало возможно – в 1988 году, он вошел в состав Гражданского комитета при председателе Независимого самоуправляемого профсоюза «Солидарность».
Премия немецких книготорговцев, упомянутая в тексте «автобиографии», была одной из первых, но далеко не последней международной наградой Колаковского; так, в 1983 году он получил Премию Эразма, в 1997 – орден Белого Орла (высший почетный знак в Польше), в 2003 году стал первым лауреатом премии Джона Клуге: она присваивается Библиотекой Конгресса за достижения в гуманитарных областях, которые не могут быть номинированы на Нобелевскую премию; в 2007 философ удостоился литературной Иерусалимской премии.
Можно сказать, что в философском творчестве Колаковского постоянно присутствовали – впрочем, не в качестве ориентиров, задающих направление и рамки мышления, а в качестве, скорее, объектов критического анализа – две темы, два интеллектуальных феномена: марксизм и христианство. Здесь уместно перечислить хотя бы несколько наиболее известных его книг: «Ключ от небес, или поучительные рассказы, заимствованные из священной истории для научения и предостережения» (1957); «Разговоры с дьяволом» (1963), «Основные направления и течения марксизма» (1976-78), «Может ли дьявол спастись и 27 других проповедей» (1982), «Религия: Если Бога нет» (1982), «Бог нам ничего не должен: Краткая заметка о религии Паскаля и духе янсенизма» (1995). Если постоянное возвращение Колаковского к марксизму было предопределено хронологически, то его обращение к христианской мысли обусловлено, пожалуй, в большей мере географически – в традиционно католической Польше церковь сохранила свою роль и в советский период. Интересно отметить, за какой именно проступок Лешека в свое время выгнали из школы: на вопрос учительницы, какого он вероисповедания (тогда, в довоенных школах Лодзи, среди учеников были не только католики, но и иудеи, и лютеране), он ответил, что у него нет исповедания. «Посмотрите-ка на него, – возмутилась учительница, – у всех людей есть своя религия, даже у евреев, а тут нашелся этакий философ, говорит, что у него нет исповедания».
Понятие «вероисповедания», как и понятие «справедливости» в смысле «политкорректности», «правильности», верности доминирующей политической линии – два постоянно встречающихся у Колаковского концепта. Одно из эссе философа (ответ на критику известного представителя «новых левых» в Великобритании Э.П. Томпсона), которое дало название его сборнику, вышедшему в 1999 году (по-английски – в 2005), носит название “Moje słuszne poglądy na wszystko”, по-английски – “My correct views on everything”; в советском самиздате этот текст в версии 1974 года распространялся под заглавием «Мои верные взгляды по всем вопросам». Если же вернуться к теме христианства – прозаик и публицист Збигнев Менцель[11] спросил у Колаковского, как он относится к религии теперь, спустя много лет: «Когда в 1978 году ты прочел в Женеве свою знаменитую лекцию “Отмщение sacrum в секуляризованной культуре”, ты сказал, что человек, чье сознание высвобождено из-под власти sacrum, достоин только презрения, поскольку его жизнь лишена смысла». На что философ, неоднократно участвовавший в дискуссиях в папской резиденции Кастельгандольфо, ответил: «Признавать sacrum – это совсем не то, что верить в Господа Бога».
Как отмечает писатель-диссидент Яцек Бохеньский в своей рецензии на книгу, подготовленную Менцелем[12], в этих беседах марксизм играет только второстепенную роль. Колаковский здесь отзывается о Марксе так: «У меня уже нет ощущения, что мне было бы интересно, как бы он ответил на тот или иной вопрос, поднятый в его работах, и сами эти вопросы я сегодня нахожу малоинтересными». Тем не менее, Маркс продолжает оставаться фактом его биографии – взаимоотношения философа с западными марксистами в свое время были весьма напряженными. Его осуждали как антикоммуниста, реакционера и фашиста, и Колаковский в беседе вспоминает, как услышал от студентов в Америке, что «нет никакой, даже наималейшей разницы между условиями жизни в калифорнийском университетском кампусе и в гитлеровском или сталинском концлагере». Когда он вернулся в Европу, ему предложили занять – после Теодора Адорно – кафедру философии во Франкфурте. «Но Боже упаси. Франкфурт тогда представлял собой змеиное гнездо. В немецких университетах тоже происходил марксистский бунт». «Сартр, что касается идеологической слепоты, являл собой далеко не крайний случай». «В Америке Маркузе писал страшные вещи». «Но что думать о ком-нибудь вроде Ноама Хомского, который дошел до прославления Пол Пота? Как это возможно для человека, который все-таки не идиот? Я не знаю».
Критицизм Колаковского абсолютен; в его скептическом отношении к теоретикам-философам, к устоявшимся школам можно различить пренебрежение общественного активиста, практика – к тем, кто, по его мнению, так и не вышел за рамки университетской философии; хотя нижеследующий текст можно, разумеется, прочесть и просто как осуждение любой человеческой бездеятельности, и как насмешку над любой идеологией:
Всеобщая теория не-возделывания сада
Тем, кто не выносит садоводства, необходима теория. Не возделывать сад без теории – это легкомысленный и недостойный образ жизни.
Теория должна быть убедительной и научной. Однако для разных людей убедительны и научны разные теории. Поэтому нам нужно много теорий.
Альтернатива не-возделыванию сада без теории есть возделывание сада. Однако намного легче найти подходящую теорию, нежели действительно возделывать сад.
Марксистская теория
Капиталисты стремятся растлить сознание трудящихся масс и затмить его своими реакционными «ценностями». Они хотят «убедить» рабочих, что возделывание сада – это огромное «удовольствие», тем самым добиваясь того, чтобы трудящимся было чем заняться в свободное от работы время, и таким образом делая невозможным осуществление пролетарской революции. Кроме того, они хотят внушить рабочим, что когда у них есть свой скудный участочек земли, они тем самым становятся «собственниками», а уже не наемными работниками, и так стремятся перетянуть их в классовой борьбе на сторону имущих. Тем самым, возделывать сад – означает участвовать в мировом заговоре, цель которого – идеологический обман масс. Не возделывай сад! Q.E.D. (quod erat demonstrandum – что и требовалось доказать).
Психоаналитическая теория
Любовь к садоводству – типично английская черта. Нетрудно понять почему. Англия стала первой страной, где состоялась промышленная революция. Промышленная революция уничтожила природную среду. Природа – символ Матери. Убивая Природу, англичане совершили матереубийство. Их преследует подсознательное ощущение вины, поэтому они стремятся искупить свое преступление путем возделывания своего маленького псевдоприродного садика и окружения его почестями. Возделывать сад означает принимать участие в гигантском самообмане, который лишь упрочняет инфантильный миф. Ты не должен возделывать сад! Q.E.D.
Экзистенциальная теория
Люди занимаются садоводством, чтобы очеловечить, цивилизовать природу. Но это лишь отчаянная и никчемная попытка превратить бытие-в-себе в бытие-для-себя. Это не только онтологически невозможно. Это самоослепляющее, нравственно недопустимое бегство от действительности, поскольку различие между бытием-в-себе и бытием-для-себя не может быть уничтожено. Возделывать сад, или считать, что Природу можно «очеловечить» – это попытка стереть данное различие и вступить в безнадежную борьбу с собственным, нередуцируемо человеческим онтологическим статусом. Садоводство есть ложь! Q.E.D.
<…>
Аналитическая философия
Несмотря на множество усилий, удовлетворительного определения сада и садоводства предложить не удалось; все существующие дефиниции оставляют обширное поле неопределенности относительно того, какие явления подпадают под какую категорию. Мы просто не знаем, что на самом деле представляют собой сад и садоводство. Поэтому использование этих понятий является интеллектуально безответственным, и в еще большей степени таковым оказывается фактическое возделывание сада. Да не возделаешь сад! Q.E.D.
(1985) [13]
Конец 1960-х
Когда в Польше в 1989 году сменилось государственное устройство, Колаковский стал видной общественной фигурой и внутри страны: он вел передачи на радио, выступал на телевидении, активно публиковался – в частности, в «Газете выборчей» Адама Михника, созданной как самиздатский листок перед выборами 1989 года и превратившейся в настоящее время в самое успешное периодическое издание в Польше. С ее страниц взяты и воспоминания троих людей, лично знавших философа.
Социолог Ежи Шацкий: «Его критика марксизма все заострялась, пока наконец – первый среди марксистов – он не заявил публично, что марксизм стоит немного. Так он стал первым диссидентом ПНР, еретиком. Конечно, критиков того режима было много, но Колаковский первым перешел от марксизма к критике марксизма. В 1968 году он был авторитетом взбунтовавшейся молодежи, хотя сам и не призывал к борьбе. Студентам он повторял: “Будьте осторожны”. Все яснее становилось, что в Польше нет для него места… Величие Колаковского? Конечно, он был на голову выше прочих, и это ощущалось с первой минуты. Он обладал невообразимыми для большинства из нас познаниями в самых различных областях. Он мог назвать всю генеалогию Иисуса, не забыв ни одного поколения, знал, что кто из пап в какой энциклике написал. Ему были присущи быстрота и оригинальность ассоциаций – в отличие от многих людей, наделенных огромными знаниями, но неспособных их применить. И еще одно – язык, которым он пользовался. Без клише и схем, очень личный. Прочтя несколько предложений его текста, можно безошибочно определить, что это Колаковский»[14].
Фото "Газаты выборчей". Лешек Колаковский и Адам Михник в редакции
Збигнев Бжезинский: «Как ученый, Колаковский был выдающимся аналитиком и критиком марксистской теории, он дал главный интеллектуальный импульс для ревизии марксизма, которая в конечном счете и подорвала могущество коммунизма. Он обеспечил интеллектуальную легитимацию демократическому импульсу антикоммунистической коалиции. Как патриот он сыграл видную роль в оживлении интеллектуальной жизни в Польше»[15].
Тимоти Гартон Эш – о Брониславе Геремеке, Ральфе Дарендорфе и Лешеке Колаковском: «В один год скончалось три необычных европейских мыслителя, глубоко вовлеченных в общественную жизнь своих родных стран. Их исторические, философские, социологические и политические тексты заполнили бы целую библиотеку. В критические годы 1956, 1968, 1989 они сотворили политическую историю Европы. Каждый из них обладал не только интеллектом, взаимодействие с которым приносило наслаждение, но и глубокой, живой индивидуальностью. И теперь я испытываю не только болезненное чувство утраты, но вижу в их уходе важную примету времени. Ведь с ними уходит последнее поколение европейцев, сформированных ужасами Второй мировой войны и их центральноевропейскими итогами. Они интуитивно понимали, для чего нам нужна в Европе свобода под властью закона, поскольку в молодости пережили ее противоположность. Мы, дети счастливой эпохи, сегодня должны поддерживать ее существования без помощи той подсознательной интуиции, которая рождается только из опыта… Лешек Колаковский не скрывал скептицизма по отношению к гомогенизирующим, по его мнению, тенденциям европейского проекта. Он ценил очевидные преимущества ЕС, но беспокоился о судьбе идентичности разных народов и многообразия культур. На наших вечерних посиделках в Оксфорде он дружески посмеивался над моим евроэнтузиазмом… Но при этом страстно верил в то, что травмированная железным занавесом Центральная Европа должна вернуться в лоно свободных европейских народов»[16].
Когда польский Сейм получил известие о смерти Лешека Колаковского, депутаты почтили его память минутой молчания. Тело философа было захоронено 29 июля в Аллее Славы на кладбище Повонзки под Варшавой.
На русском языке существует не так уж и много текстов Колаковского (в основном в последнее время они выходили в журнале «Новая Польша» – так, в 1999 году в 3-м номере журнала был опубликован перевод ответа философа известному политологу Алену Безансону, уравнивающему между собой нацизм и коммунизм[17]). Хочется надеяться, что этот пробел хотя бы в какой-то мере будет восполнен – поскольку вопросы, поднятые Колаковским, по-видимому, нескоро утратят для нас интерес. Крайне актуальной сегодня – как в странах Центральной Европы, так и в России – проблематике памяти посвящен фрагмент из прошлогодней беседы[18] Лешека Колаковского и Адама Михника:
А. Михник: Как нам быть сегодня с памятью о том, что было, с этим наследием?
Л. Колаковский: Анри Бергсон говорит, что сознание – это память. Сознание наше – это то, что мы запомнили, сознательно, а часто и бессознательно получили из нашего опыта. И то же самое можно сказать о коллективном сознании, коллективной памяти.
Что такое народ? Это та самая коллективная память, которая так или иначе достигает всех, через школу, а также через непосредственную традицию разного рода – памятники, песни, музыку, литературу. Все это и делает нас единым народом. Память – это все то, благодаря чему мы существуем как отдельное от других единство.
Именно по этой причине конфликты идеологий очень часто реализуются через манипулирование памятью. Ведь у каждого народа в истории есть разные не слишком славные страницы, у каждого европейского народа. Мы стараемся как-то приуменьшить значение этих страниц или просто забыть о них, и для этого применяются разнообразные манипулятивные приемы.
А то, что мы все знаем, что принадлежим к этому народу, так это во многом благодаря тому, что существуют эти точки, в которых работает память. Дети, вероятно, мало знают о том, кто такой был король Зигмунт, но колонна Зигмунта – это один из символов, вокруг которых сформировалось национальное сознание. Есть колонна в Варшаве, есть несколько таких символов – Вавель, Ясна Гура[19], некоторые монументы, названия улиц, ну и литература. Все это вошло в нашу кровь. <…>
А. Михник: Для моего поколения общая точка отсчета – октябрь [1956 года]: что можно и в рамках этого режима строить другие сценарии жизни, другое мышление. Но 1968 год перечеркнул 56-й. Если в 1956-м коммунисты пытались укорениться в обществе, обратившись к демократическим ценностям, традициям, то в 68-м они попытались укорениться, обратившись к традициям и ценностям черносотенцев.
Л. Колаковский: Но и то и другое было подлинным, в том смысле, что и то и другое опиралось на подлинную силу традиции… Почему в Польше было столько евреев? Именно потому, что в Польше для них в определенной степени была создана ситуация, где они могли чувствовать себя как дома. А что случилось потом, мы знаем. Это был длительный процесс, но тоже как-то укорененный в силе традиции, поскольку в конечном счете это было одно из, не единственное, а одно из проявлений просто национальной ненависти. Мы ненавидели и немцев, и русских, и евреев, и отчасти даже чехов, хотя и в меньшей степени. Это вышло из польской литературы. Существовала ностальгия по прежним временам, которые тогда уже безвозвратно ушли.
Память творит нас как личностей и память творит нас как отдельные сообщества. Что же тут можно поделать? Мы – жертвы того факта, что существует такая штука, как время.
Татьяна Кузнецова
[1] Так называют период своеобразной «оттепели» в Польше, связанной с выступлением Хрущева на ХХ съезде КПСС, смертью президента Б. Берута в марте 1956 года, амнистией политзаключенных в марте того же года. Все больше интеллектуалов заявляло о своем альтернативном видении развития Польши; основной их платформой стал еженедельник «По просту», где в то время работал Колаковский. В июле в Познани прошли забастовки рабочих; напряжение в обществе нарастало; происходящее вызывало сильное беспокойство советских руководителей. В этой ситуации власти решили выйти из положения, сделав новым генеральным секретарем Владислава Гомулку (21 октября), который осудил преступления сталинского режима и признал законность требований рабочих.
[2] По версии в документе: Архив истории инакомыслия в СССР Международного Мемориала. Ф.175. Оп.1. Коллекция А. Толпыго. Д.7. Благодарим Алексея Макарова за то, что он нашел этот текст и дал косвенный импульс к подготовке данного материала.
[3] В польском оригинале: «Государство, солдаты которого первыми вступают на территорию другой страны».
[4] В марте 1968 года по Польше прошла волна студенческих протестов, начавшаяся в Варшавском университете. После нескольких петиций и манифестаций в поддержку свободы слова и культуры, поводом к которым послужило снятие со сцены Национального театра пьесы А. Мицкевича «Дзяды», наступила резкая реакция властей, что повлекло за собой расширение масштаба протестов. В Варшаве активность студенческой молодежи была приписана, с одной стороны, разлагающему влиянию профессоров-«ревизионистов» (таких как Л..Колаковский и социолог Зигмунт Бауман); кроме того, март 1968 года положил начало жестокой антисемитской кампании в Польше.
[5] Комитет по защите рабочих (Komitet obrony robotników, KOR) – первое объединение диссидентов-правозащитников в Польше, возникшее после жестокого подавления мятежа рабочих в июле 1976 года, – через год после создания расширил круг членов, программу и сменил название на «Комитет общественной самозащиты» (Komitet Samoobrony Społecznej KOR, в русской традиции сокращение обычно передается как КОС-КОР). Эта подпольная организация сыграла ведущую роль в последующем развитии оппозиционного движения в Польше; в 1981 году она прекратила свое существование, поскольку все ее члены вошли в состав «Солидарности».
[6] Вероятно, фамилии подобраны с целью обозначить антисемитские тенденции в Польше того времени.
[7] Владислав Гомулка (1905-1982, партийный псевдоним – Веслав) – генеральный секретарь ЦК Польской рабочей партии в 1943-1948, Польской объединенной рабочей партии в 1956-1970 годах; находился в тюремном заключении как автор идеи «польского пути к социализму» в 1951-1954 годах. Был устранен с поста генерального секретаря после общественных волнений декабря 1970 года, вызванных повышением цен на продовольствие.
[8] «Культура» (Kultura) – ведущий журнал польской эмиграции, издававшийся в Париже с 1947 по 2000 год. На его страницах печатались произведения Чеслава Милоша, Витольда Гомбровича, Эмиля Чорана, Альбера Камю, Бориса Пастернака, Александра Солженицына..
[9] Имеется в виду Премия мира немецких книготорговцев (Der Friedenspreis des Deutschen Buchhandels), которую Колаковский получил в 1977 году.
[10] Иди Амин (1928?-2003) – президент Уганды в 1971-1979 годах, один из самых жестоких диктаторов в Африке ХХ века.
[11] 'Czas ciekawy. Czas niespokojny. Z Leszkiem Kołakowskim rozmawia Zbigniew Menzel. Cześć I i II. Kraków: Znak, 2007, 2008.
[12] «Gazeta wyborcza», 14 апреля 2009 года.
[13] Английский текст в: Journal of the Anthropological Society of Oxford, vol. XVI, №.1 (Hilary Term, 1985); польская версия в: "Zeszyty Literackie" № 15/1986.
[14] Jerzy Szacki: Pierwszy dysydent PRL. «Gazeta wyborcza», 18 июля 2009 года. http://wyborcza.pl/1,100695,6835329,Szacki__Pierwszy_dysydent_PRL.html
[15] «Krystaliczny umysł, głęboko czujący obywatel Polski» // «Gazeta wyborcza», 20 июля 2009 года.
[16] Timothy Garton Ash: Świat bez Geremka, Dahrendorfa i Kołakowskiego. «Gazeta wyborcza», 24 июля 2009 года.
[17] Ален Безансон – Лешек Колаковский. Нацизм и коммунизм – в равной ли мере преступны? http://www.novpol.ru/index.php?id=162
[18] Ofiary pamięci. «Gazeta wyborcza», 25 апреля 2008 года. http://wyborcza.pl/1,100696,5155479.html
[19] Колонна, посвященная королю польскому и шведскому, а также великому князю литовскому Сигизмунду III Вазе (1566-1632) на Дворцовой площади в Варшаве была возведена в 1643-1644 годах; во время Варшавского восстания 1944 года она была снесена, в 1948 – восстановлена. Замок на холме Вавель в Кракове – резиденция польских королей. Ясна Гура – место, где находится Ченстоховская икона Божией Матери.
