Фонд научных исследований "Прагматика культуры" выпустил сборник стихотворений Марии Степановой "Физиология и малая история". Мария Степанова - поэт, принадлежащий к условному "молодому поколению" современной поэзии - к поэтам "вокруг тридцати". В этом году Степанова получила премию Пастернака в номинации "Артист в силе", что, без сомнения, соответствует действительности. Степанова и правда артист, быстро набравший силу и освоившийся с русской поэтической традицией двух последних веков.
"Физиология и малая история" - книга о человеке во всех его проявлениях. Книга об истории, географии, биохимии, физике человека - и, конечно, о его метафизике. При этом внутренняя жизнь человеческого существа понимается не только и не столько как его мысли, чувства и порывы, но как напряженная работа его внутренних органов, мышечные сокращения, мелкие движения незаметных глазу сочленений - всего того, что организует тот самый "мыслящий тростник", о котором мы привыкли думать как о венце божественного творения.
В стихах Степановой звучит неподдельное удивление перед сложностью человеческого устройства - не только душевного, но и физиологического. То, что этот изощренный механизм не ломается, не "зависает", как навороченный компьютер, не отказывается жить и работать, можно объяснить только чудом:
Вы ж, от темечка и до пятки,
Позвонки, перепонки, прядки,
Все места, где хвостом вертела,
Все углы, где играла в прятки,
Добиваясь, чего хотела,
Тетка молодость с телкой тела...
Отсюда - эпичность мелких бытовых деталей человеческой жизни. Все достойно упоминания, потому что все принадлежит истории - "малой истории" жизни, физиологии чудесного человеческого существа. Крем для лица, плед, "ложе", воспоминания о молодости, фотографии, "порнокомиксы в целлофане", карты таро, фигурки в тире - все это образует вселенную, в которой живет человек. Каждая мелочь здесь имеет свое место и свое значение.
Степанова смотрит на человека сквозь; взгляд ее устремлен одновременно наружу, в "большую историю", и вовнутрь, в физиологию данного конкретного тела. Под таким взглядом история страны неумолимо превращается в историю человека, который носит свою страну в себе, всю без остатка, и сам является этой страной. И в то же время сам человек - не более чем клубок мышц и сухожилий, собрание рефлекторных реакций, вместилище секреций и, в общем-то, просто кусок мяса, как и все. Это противоречие между душой и телом, между высокими мыслями, всем интеллектуальным "бэкграундом" человека и тем, во что его превращают физиологические процессы (как, например, секс), занимает Степанову больше всего:
На и над берлинской койкой
Прямодушно и топорно
Входит в то, что было полькой,
То, кто был студент из Варны.
Теперь их вытачки и шлицы
(Колени локти ложесна)
Имеют отчие границы.
Их забыты имена.
Человек - сам себе и государство, и целый мир. В нем есть все, что нужно для счастья, для боли, для одиночества, для любви - словом, для жизни. "Я, свернувшееся в кулак. // Тела спяща ночной ГУЛАГ" - так описывает Степанова уснувшую лирическую героиню. Для такого "человекотуловища" внутренние процессы оказываются гораздо важнее всего, что происходит снаружи, вокруг. Малая история степановского человека складывается не из тех событий, о которых говорят в "Новостях", а из тех событий, которые происходят внутри тела - в легких, в кровеносных сосудах, в клетках. И любые проявления человеческой души - такие как любовь, радость или горе - видны, прежде всего, там, под тонким слоем эпителия.
Я хочу лежать в твоей середке,
Как во гнездах неопрятные наседки,
Как в жестянках плоские селедки.
Составлять твои грудные клетки.
Я хочу участвовать в работе
Лейкоцитов или электронов,
Быть ударник на заводе плоти,
Быть набойщик всех ее патронов...
"Микроскопический" взгляд поэта позволяет рассмотреть в непривычном приближении не только человека и все, что в нем, но и окружающие вещи. И при таком многократном увеличении, которое дает степановская оптика, оказывается, что все они живые: можно рассмотреть их дыхание, мелкие движения, мысли и чувства. Например, можно услышать разговор двух фантомов 2004 года: разобранной гостиницы "Москва" и сгоревшего Манежа, который упрекает "Москву" в том, что та его "никогда не любила". И вообще.
Все - живое; люди и вещи уравнены в правах. И те, и другие могут испытывать разнообразные чувства, думать разнообразные мысли и ощущать разнообразную боль. Но в этом Степанова находит источник постоянной печали: если люди как вещи, то их исчезновение (умирание) оказывается еще болезненнее, потому что оно окончательно - вещи ведь исчезают без следа:
И слышим: нет вертолета - к стене припав,
Как липнет к стойке в четыре утра пятак,
Под кем-то к нам приближаемое пиф паф.
Но нас уже нет и так.
И тем не менее, что-то остается. Мир у Степановой оказывается палимпсестом, в котором прошлое проступает сквозь настоящее, как морщины на лице, - если приглядеться. "И видно многих, стоявших там, // сквозь многих стоящих там", - пишет она после посещения кладбища. Исчезнувшее не исчезает до конца; не высказанное хранится где-то в уголках губ, так что его всегда можно услышать, если захотеть.
По этому принципу работает и сам стих Степановой. Слова то удлинняются, то укорачиваются, укладываясь в прокрустово ложе ритма. Здесь можно встретить слово "передусмотрена" или слово "мозаич." - и, к удивлению своему, даже не споткнуться об эту языковую странность. Степанова очень часто обрывает слова, глотает слоги, не договаривает до конца - но мы все понимаем.
"Нужно, как виды вин или сорта куропаток,
Или классифици, или полюбопы:..." -
говорит она, и читатель послушно кивает: да, действительно, классифици бы. Ну или, на худой конец, просто полюбопы. Получается эффект "домашнего диалекта" - разговора между очень близкими друг другу людьми, которым не нужно строить правильные фразы и четко выговаривать слова, чтобы их поняли. Достаточно просто обозначить фразу, положив ее под язык.
Степанова действительно разговаривает со своим читателем на любовном "семейном" диалекте. От этого возникает теплое чувство доверительности и достоверности того, о чем рассказывают эти стихи. И зачем вообще говорить правильно, если и так все понятно? Никуда ведь не деться от чувства, что тебя приняли в семью, усадили на кухню, налили чаю с вареньем - и вот теперь травят тихие байки обо всем на свете: о близких и дальних родственниках, о случайных встречах на улице, о красивых местах, которые надо бы посетить... О физиологии и малой истории.
