Кажется, в одном из многочисленных интервью Никита Михалков сравнивал свою поделку "Сибирский цирюльник" со стопкой хорошей водки на морозе. Едва ли он тогда был прав, но это сравнение настойчиво приходит в голову по просмотру "Папы" Владимира Машкова. Настоящая стопка (или несколько) дорогой водки. Судите сами: пьется легко и без насилия над собой, в финале процесса прошибает слезу, тогда как на следующее утро встаешь с абсолютно чистой от следов давешнего возлияния головой. Добавим еще одно сходство – отсутствие какого-либо ярко выраженного вкусового содержания, букета. Его нет, но ведь в водке его никто и не ищет!
В самом деле, фильм смотрится легко и, в общем, с удовольствием. Все очень красиво – и пейзажи, и интерьеры, и предвоенная Москва. Последняя красива запредельно – просто ожившая парадная живопись тех лет: сплошное ликование, воздушные шары, стерильность и море электрического света – ничего общего не имеющая с дошедшими фотосвидетельствами эпохи. Еще красивее на экране все, что связано с железной дорогой – рельсы, паровозы, причудливые операторские планы сквозь сплетения кривошипно-шатунных механизмов. Чувствуется, что оператору и режиссеру данный мотив доставлял особое наслаждение – не даром он стал одним из оснований общего ритма ленты.
Что касается игры актеров – то ее никак не назовешь яркой. При этом понятно, что таковой здесь и не может быть, независимо от личных актерских дарований: Сергей Дрейден, к примеру, актер великолепный, ан, в "Папе" ничем не лучше прочих – ему просто негде здесь демонстрировать психологические глубины… Ну, а с другой стороны – ведь и не раздражает же ничья игра, это тоже правда!
Собственно, персонажи в фильме таковы же, как и предвоенная Москва – люди-маски, люди-символы, воплощения обобщенных представлений: вот председатель парткома консерватории в сером френче, вот комсомольцы в белом, а вот Абрам Ильич Шварц в исполнении самого режиссера – возрастной грим формирует одно из типовых еврейских лиц (я такое вижу каждое утро в зеркале). Все ясно – еврей, нелегкая жизнь и т.д. Тут и играть ничего не надо. Машков и не играет: два-три характерных выражения и – боже упаси! – что-нибудь, намекающее на выход за пределы нехитрой фабулы.
…Каковая состоит в следующем. В маленьком Тульчине Абрам Шварц, не брезгующий мелкими хищениями работник сферы снабжения, самоотверженно заставляет своего сына Давида учиться скрипичной игре. Затем Давид едет в Москву, делает успехи в московской Консерватории. Однажды отец приезжает его навестить – неожиданно – и оказывается фактически выгнан застеснявшимся сыном. Потом война: Абрама Ильича расстреливают немцы, Давид освобождает родной Тульчин. Потом Давид ранен с очевидными перспективами ампутации руки и в горячечном бреду ему является покойный отец. Сын просит прощения у отца. Мы плачем. Все.
Что все это значит? Чтобы ответить на данный вопрос поставим мысленный эксперимент. Вообразим, что герои фильма не произносят свои излишне многословные (предназначенные изначально для театральной сцены) реплики, а… поют. И все становится на место: перед нами своего рода опера без пения – вернее, зрелище в известном жанре итальянских экранизаций классических опер. Подобный жанр, понятно, не нуждается в излишнем психологизме, зато к качеству декораций требования исключительно повышенные.
А можно взглянуть иначе. "Папа" – кусочек, так сказать, нового большого стиля, гарантирующий, независимо от масштаба творческой задачи, некое стабильное качество. Характерен здесь и простенький патриотический мессидж фильма, вполне унаследованный от взятой за основу пьесы А. Галича, про которую сам автор говорил, что она "наивно-патриотическая". Также едва ли не обязательным компонентом являются разного рода кинематографические цитаты, каковых в "Папе" достаточно. Это и рассевшиеся на проводах, а затем дружно вспархивающие под скрипичную музыку ласточки из "Веселых ребят", и квазичаплинское эксцентричное единоборство маленькой черной фигурки Абрама Шварца с московским метро, населенным высокими одетыми в белое людьми…
Что же до качества, то обеспечить его, признаем, было не так-то просто: еврейская тема –
настоящее минное поле, способное обратить в еврейский анекдот уровня "Паспорта" Г. Данелии самые пафосные намерения. Слава богу, здесь эта грань не перейдена – при всей условности еврейских мотивов фильма. Чтобы оценить "позиционирование" ленты по данному признаку, сопоставим "Папу", скажем, с "Комиссаром" Аскольдова и "Списком Шндлера" Спилберга.
Евреи, смотревшие "Комиссара" в конце 80-х, помимо прочего, отмечали массу деталей, вызывавших какие-то личные воспоминания детства либо рассказы бабушек и т.д. Причем, разные люди сходным образом реагировали на разное – верный признак художественной глубины. Едва ли подобное возможно по просмотру "Папы". Что же до американского режиссера – то он умудрился добиться такого градуса трагизма, что вплетенный в ткань ленты антисемитский анекдот (эпизод "Аман Гед расследует, кто украл курицу") не воспринимается таковым, а лишь добавляет ужаса. Ясно, что и в этом отношении "Папа" не претендует на сравнение – он лишь есть то, что он есть, ни больше и ни меньше, корректный, красивый, легкий фильм, с акцентированным пафосом и форсированным мелодраматизмом. Вполне адекватный стоимости билета в кинотеатр. Такое у нас в России теперь кино.
