Начну со знаменитой истории. Настолько знаменитой, что в нее трудно поверить. Между тем, это правда. В ночь на 5 сентября 1957 года, то есть, пятьдесят лет и одну неделю назад, в Нью-Йорке у газетного киоска на пересечении 66-й стрит и Бродвея стояла парочка и ждала. Перед полуночью специальный фургон развозил по городу завтрашние газеты и тот, кто хотел первым узнать новости, прочесть статьи на самые животрепещущие темы, колонки, рецензии и корреспонденции из далеких стран, должен был терпеливо стоять в это время у киоска. Тридцатилетний мужчина и его юная спутница выхватили из рук развозчика по экземпляру «Нью-Йорк Таймс» и принялись лихорадочно листать при свете уличного фонаря. Вот он, раздел «Книги Таймс». Рецензия Гилберта Милстайна. «’В дороге’ – второй роман Джека Керуака, и его публикация является историческим событием в той мере, в какой появление истинного произведения искусства становится великим моментом в любую эпоху, когда внимание публики рассеяно, а восприятие – притуплено торжеством моды».
В ту ночь эта напыщенная фраза перечитывалась десятки раз: при свете уличного фонаря, в соседнем баре, дома. Действительно, заснуть было трудно. В своих мемуарах Джойс Джонсон потом написала: «Последний раз в жизни Джек лег спать никому не известным. Утром его разбудил телефон и это было началом славы». Хрестоматийная писательская история: выстраданный в полной безвестности шедевр, внезапная слава, орды поклонников, следующие книги вызывают все большее и большее недоумение и разочарование, ранняя смерть от алкоголизма. Настолько хрестоматийная, что кажется даже пошловатой; Джека Керуака спасают только детали – биографии, книг, памяти. Вернемся, к примеру, к сентябрьской нью-йоркской ночи 1957 года. Киоск, у которого застыли в ожидании Джек и Джойс, как мы помним, находился на пересечении двух улиц. Одна из них – «66-я стрит»; это название вызывает в памяти знаменитую «66-ю дорогу», Route 66, перечеркивающую Америку поперек; дорогу, по которой ехал автобиографический герой романа Керуака, которой посвящен бессмертный блюз, ставший гимном всех бродяг; дорогу, на которой до сих пор, можно встретить юношей и девушек с горящим взором и затрепанным экземпляром «В дороге» в рюкзачке.
Существование этих юношей и девушек и поставило под сомнение достоинства шедевра Керуака. Внешне все обстоит просто прекрасно – писатель, который умер, располагая наличностью в 90 долларов, печатается теперь гигантскими тиражами, а к пятидесятилетию «В дороге» издана первая, «рулонная» версия романа, по мнению знатоков, значительно лучшая, чем известный нам, отредактированный и сокращенный, вариант. Несколько лет назад Джонни Депп купил за бешеные деньги куртку, в которой Керуак таскался по Америке. Другой роман Керуака, «Бродяги Дхармы», десятилетиями обращает тинейджеров в тошнотворный самопальный буддизм. Такой славы не досталось ни одному из его beat-подельников: известность Гинзберга, Ферлингетти и даже Берроуза значительно скромнее; Naked Lunch – книга, что называется, "культовая", но разобраться в ней без излюбленных автором спецсредств достаточно сложно. Другое дело – «В дороге»: простые мысли, простые положения, простые чувства. Идиот-критик непременно употребит такие слова, как «безыскусность», «кусок жизни», «реализм». А самый большой идиот добавит: «Никакой литературщины».
Вот эти кажимости породили сотни, если не тысячи книг, сочиненных в вагонах третьего класса, дешевых пансионах, студенческих общежитиях, «Старбаках» и на парковых лужайках. Чего проще: сел на автобус и пошла писать губерния обо всем, что приключится в дороге. Особенный упор следует сделать на так называемых «простых людях», которые хороши уже своей простотой и душевностью. Поменьше знаков препинания. Предложения, по возможности, посуматошнее. Герой, он же автор, должен быть отчаянно честен и слегка наивен. Повествование может прерваться в любом месте после первых ста тридцати страниц. Нью-йоркец Леви Ашер в своем блоге на сайте «Гардиан» беспощаден: «Джек Кераук знаменит тем, что вдохновил авторов скверной литературы, в особенности, хипстеров, чьим кумиром он был, тех, кто слишком близко к сердцу принимал его инструкции, вроде “В любое время – ты гений”, или “Уйди из-под пресса литературщины, грамматики и синтаксиса”.
Но стилистические преступления детей с горящими глазами – ничто в сравнении со стилистическими преступлениями профессиональных критиков, которые сочиняют статьи на две тысячи слов, декорируя себя керуаковскими интонациями, будто тряпьем на Хэллоуин, напрасно надеясь, что, делая бессмысленной структуру фразы, можно звучать особенно beat». Пассаж тоже не шибко изящный; видимо, Ашер, делая громоздкой структуру фразы, мечтает звучать особенно едко. Но он не безнадежен, этот критик Керуака, иногда даже остроумен: «Зачем, чтобы писать о Джеке Керуаке, имитировать его путешествия? Я прочитал довольно много работ о Джозефе Конраде, но никогда не слыхал об исследователе, который бы утверждал, что впервые прочел «Сердце тьмы» на пароходе в Конго». Другой литературный блоггер на сайте «Гардиан», Ли Рурк, тоже сетует на толпы юных графоманов-нонконформистов, которые ведут свои книги учета жизни в худших битниковских традициях – без запятых. Надо сказать, что некоторых из персонажей Рурка я имел (и имею) удовольствие наблюдать чуть ли не каждый день: «Мой друг рассказывал, что, живя в Праге, встречал в барах и кафе множество «писателей» – в основном, белых американцев и европейцев. Многие из них больше говорили, чем писали. Большинство имело собственное представление о том, как следует писать. Они поведали мне, что сочиняют романы и все без исключения «экспериментировали с формой». В ответ на просьбу прояснить, что же это такое, они обычно неопределенно пожимали плечами и мямлили: ‘Ну там... форма, структура предложения, игра с нарративом, эта... ну ... все эти спонтанные штуки'». Рурк, как и его коллега по сайту «Гардиан», пытается защитить Керуака от этих орд любителей простоты и затейливой спонтанности разом: «Это дает мне право задать вопрос: ‘Почему писания Керуака и прочих битников заставляют молодых сочинителей мужского пола тратить время, имитируя прозу (и, особенно, стихи) битников, не заморачиваясь изучением литературы, которая их вдохновляла? … Почему никого не волнует, что Керуак назубок знал Достоевского и Пруста?» Вопрос совершенно справедливый – и не только в отношении тех, кто хочет быть «Керуаком сегодня», или «Максимом Горьким наших дней».
За последние несколько десятилетий мы уже видели и доморощенных хэмингуэев, и местных генримиллеров, а недавно нам и вовсе предъявили «Войну и мир» наших дней. Эпигон, будто глянцевый журнал, целит всегда только в неважное, дополнительное, в контекст, а не в текст. В авторе «Фиесты» ценит алкоголизм, в авторе «Тихих дней в Клиши» – похабщину, в авторе «Войны и мира» – объем и небрежный стиль (не понимая, что последнее было результатом изматывающей борьбы с собственным «умением писать»). Вот и Керуак, воплотивший в своей лучшей книге мечту Флобера «писать ни о чем», попал в тот же переплет. Потрясающе грустное мастерское повествование о жалких приключениях бродяг, жуликов и книгочеев читают как сагу о свободных духом белокурых бестиях. Хаос изображенной там жизни путают с хаосом литературным. Жизнь с литературой. Потому как писать (по-настоящему писать) гораздо сложнее, чем жить.
