Свобода – в ее европейском, западном понимании - стоит четыре тысячи евро. Именно столько заплатили сэр Эдвард Даунз и его жена Джоан швейцарской клинике «Дигнитас» за услугу, цены которой, на самом деле, просто нет. 85-летний сэр Эдвард и его 74-летняя супруга совершили в стенах клиники так называемое “ассистированное самоубийство», выпив специально подготовленный местными врачами смертельный коктейль. Дети присутствовали при уходе родителей (чуть было не написал «в мир иной», но вовремя остановился - почему, об этом чуть ниже); сын Каратак и дочь Боудикка выпустили через несколько часов семейное заявление, в котором сказано буквально следующее: «С великой печалью мы объявляем о смерти наших родителей Эдварда и Джоан Джоунз в пятницу 10 июля. После 54 лет, проведенных вместе, они решили окончить жизнь, а не продолжать борьбу с тяжелыми болезнями. Они ушли мирно – именно в тех обстоятельствах, которые они сами избрали, с помошью швейцарской организации “Дигнитас”, в Цюрихе». Вот эта последняя фраза из заявления, подписанного немолодыми британцами, носящими странные имена легендарных бритских вождей, нас и интересует здесь больше всего.
Но, прежде всего, о личности самоубийц. Сэр Эдвард Джоунз – очень известный британский дирижер. Он прославился интерпретациями опер Верди (продирижировав двадцатью пятью операми из написанных композитором двадцати восьми), сочинений Прокофьева, Элгара, Шостаковича и некоторых других. Я не специалист в области классической музыки, но, прочитав несколько солидных британских некрологов, сочиненных знатоками, пришел к выводу, что Джоунз был действительно выдающимся дирижером – но (пользуясь островной футбольной терминологией) не «Премьер-лиги», а «Первого дивизиона». Даже сделав скидку на особенности некрологистики («о мертвых либо...» и так далее), эти тексты способны дать совершенно ясное представление, что покойный сэр Джоунз был повсеместно уважаем и даже любим – а ведь это (если верить ядовитому шедевру Нормана Лебрехта «Маэстро Миф») в дирижерской среде случается нечасто. Авторы некрологов вспоминают бонвиванство сэра Джоунза, его невероятную работоспособность, его страсть к чтению и удивительную эрудицию.
И, конечно же, его необычную судьбу. Мальчик из бедной бирмингемской семьи, практически лишенный присмотра родителей, Джоунз сам сделал себя музыкантом – он подрабатывал где только мог, получал самые недоступные стипендии и гранты, чтобы оплатить учебу в недешевых колледжах, бесконечно совершенствовался, пока, наконец, не достиг того, чего достиг. Желающих узнать побольше об этом замечательном человеке я отправляю к поисковым системам, сетевым справочникам и бумажным музыкальным энциклопедиям; добавлю лишь одну важную для нашего дальнейшего рассуждения биографическую деталь: получив возможность учиться за пределами родного Бирмингема, Джоунз покинул его, даже не оповестив родителей, которые прочли об отъезде сына в газетах. Впрочем, вот еще одна интересная черта: с самого детства у Эдварда было очень плохое зрение, однако, несмотря на это, он быстро научился читать ноты. В 1957 году глазное кровоизлияние чуть не сделало его слепым: спас Джоунза его тогдашний музыкальный патрон в Ковент-Гардене Рафаэль Кубелик, который устроил ему консультацию знаменитого врача. К концу жизни сэр Эдвард практически ослеп – это обстоятельство, вкупе с прогрессирующей глухотой, стало главным доводом в пользу самоубийства. Что же до Джоан Джоунз, бывшей на 11 лет моложе мужа, то она к моменту появления в «Дигнитас» умирала от рака.
Совместное самоубийство, да еще и в швейцарской клинике, да еще и музыкальной знаменитости не могло не вызвать неизбежных разговоров об эвтаназии, самоубийстве, отвественности перед Богом, государством, долгом и прочих подобных вещах. Лондонская полиция завила, что проведет проверку обстоятельств смерти супругов Джоунз, активист движения Care not Killing (что-то вроде «Забота, а не убийство») Аластир Томпсон заявил, что подобные самоубийства «несут риск понижения морального уровня», а председатель британской организации Pro-Life Alliance Доминика Робертс даже умудрилась утверждать, что сэр Эдвард и его жена выбрали неправильный путь, так как они «должны были счастливо провести остаток своей жизни». Как это согласуется со слепотой и глухотой больного восьмидесятипятилетнего музыканта и последней стадией рака у пожилой женщины – непонятно. Впрочем, у всех самые разные представления о счастье. Выяснилось таже, что швейцарская клиника «Дигнитас» («Достоинтство» на латыни) популярна среди жителей британских островов. 117 подданных Соединенного Королевства закончили жизнь именно здесь, да и запросов из других стран немало: своей очереди на уход ждут сейчас около 800 человек. Кстати, и цена небольшая – гораздо дешевле нового автомобиля.
На самом деле, этический спор по поводу добровольного ухода из жизни возможен на Западе только между христианином и атеистом. Хотя, конечно, и спора здесь быть не может, так как стороны обречены на взаимное непонимание. Для христианина самоубийство – тяжкий грех, и этим все сказано, к какой бы церкви, к какому бы течению он не принадлежал. Бог дает человеку жизнь, он, и только он, может ее забрать. Неизбежное для старости или тяжелой болезни страдание не является с этой точки зрения достойным объяснением самоубийства – ибо страдания также посланы Богом. Здесь, конечно же, дискуссия возникнуть может – Достоевский, Шестов и К.С.Льюис уделили этой отнюдь не отвлеченной проблеме множество страниц, однако на христианскую позицию они не оказали сколь-нибудь серьезного влияния. Мука, страдание христианина может стать триумфом, мученичеством, которое есть ни что иное, как подражание мукам Христа. Вот здесь спор о моральной стороне самоубийства со стороны христианина заканчивается – если, конечно, он до этого времени еще велся его атеистическим оппонентом. Атеист убежден: смерть кладет предел его существованию, свобода воли его еще больше ограничена, чем у христианина – ведь Бог в этом смысле гораздо снисходительнее Природы. Бога можно молить о чуде, от Природы чудес не дождешься.
Оттого единственной свободой, которая остается у атеиста, остается свобода распоряжаться собственной жизнью – не в смысле сходить или не сходить сегодня вечером в бар, а в рассуждении покончить со всем этим сейчас, или подождать, как оно там дальше будет складываться. Жизнь атеиста – его частная собственность, защищенная законами приличной европейской страны, и он волен распоряжаться ей так, как ему захочется. Более того, общество, которое не считает себя религиозным (а большая часть европейских обществ именно такова), должно всячески способствовать распространению этого убеждения – для усиления собственных моральных стандартов. Именно поэтому Аластир Томпсон сказал глупость – если, конечно, он не считает Великобританию теократией. На самом деле, успех деятельности «Дигнитас» мог бы заставить правительства ввести новый вид страхования – не медицинского, не пенсионного и даже не «на случай смерти», а на «случай добровольной смерти». Европеец должен иметь возможность всегда иметь под рукой четыре тысячи евро, чтобы, как только появится в этом необходимость, махнуть в Цюрих на последний коктейль от «Дигнитас». Конечно, на самом деле, эта сумма несколько больше и включает также стоимость авиабилета в один конец, прочие путевые расходы и, безусловно, траты на погребение. Все равно получается не так много - чаще всего, гораздо меньше, чем чудовищные счета, выставляемые страховым компаниям и семьям больных госпиталями и хосписами. Так что экономят все: граждане, частные фирмы и государство. Не говоря уже о том, что постепенное исчезновение страдания из обычной жизни положительно скажется на моральном состоянии всего общества, сделает смерть если не более примлемой, то, по крайней мере, более учтивой, что ли. Разве это не учтиво – избавить окружающих от терзаний, слез и хлопот вокруг одра неизлечимой болезни?
Наконец, во всем этом можно углядеть некоторое избранничество, аристократизм, тонкость – потратить несколько тысяч евро на уход из жизни, когда подавляющая часть населения Земли отчаяно пытается заработать несколько грошей на ее поддержание. Там – в Афганистане, Эфиопии, Мексике, России, Индии – смерть коллективна, обыденна, привычна, как погода; в Западной Европе еще есть шанс окончательно превратить ее в частное событие частного человека, сделать ее незыблемым оплотом его свободы. История жизни и смерти свободного человека сэра Эдварда Джоунза говорит как раз об этом.
