Эту характеристику Николаю Павловичу Анциферову (1889 – 1958) дал Дмитрий Сергеевич Лихачев. В сознании современного читателя Анциферов не принадлежит к «культурным героям» первого ряда. Известен он по преимуществу среди историков и краеведов как пионер отечественной урбанистики и автор замечательного эссе «Душа Петербурга « (1922). Это эссе вместе с другими сочинениями Анциферова – отметим, в частности, «Петербург Достоевского» - было переиздано в 1991 г в книге «Непостижимый город…» (Анциферов Н.П. «Непостижимый город…» : Душа Петербурга. Петербург Достоевского. Петербург Пушкина / сост. М. Б. Вербловская. СПб.: Лениздат, 1991; с прекрасной вступительной статьей А.М.Конечного и К.А. Кумпан).
В 1989 г. в Петербурге прошли Анциферовские чтения. Тогда же безвременно ушедший от нас А.И. Добкин составил библиографию трудов Анциферова и закончил свою вступительную статью к изданию мемуаров Н.П. Анциферова «Из дум о былом» (книга вышла в 1992 г.) . Об этой книге и пойдет речь далее.
Из дум о былом
Заглавие мемуарных очерков Анциферова – сознательный перифраз Герцена, с которым Анциферов был глубоко духовно связан. Он не только относил себя к «людям 40-х годов», но, видимо, реально ощущал свое душевное устройство как сходное, определяемое той же Божественной силой.
Написав о Герцене, что после пережитых потрясений и смерти любимой жены, тот «стал мастером уже не самой своей жизни, а лишь летописи о ней», Анциферов отчасти имел в виду и себя – ведь он начал свои воспоминания уже в середине 30-х, после смерти жены и двух детей, после Соловков, Крестов и других тюрем и лагерей.
Можно сказать, что у Н.П. было два учителя, воплощавших его идеал человека, ученого, интеллигента, – это Герцен и видный русский медиевист, историк и краевед Иван Михайлович Гревс, которого Анциферов нежно любил и звал padre.
Жизнь Н.П. сложилась трагически. Правда, последние годы занимался он любимым делом и умер «в своей постели», но сама траектория его жизненного пути была типической для «последнего русского интеллигента». Отсюда особый свет, освещающий его мемуарные очерки: автор не имел иллюзий, но у него была вера, опиравшаяся на ценности христианской культуры – и, конечно, пронизанная символистским мироощущением, свойственным его ровесникам и окружению.
Все ведь было не просто так, не по прихоти злого случая: испытания посылаются человеку, дабы он нашел в себе силы остаться самим собой, исполнить свое предназначение, сохранить в себе свет невечерний…
Это мировоззрение, как можно думать, позволило Н.П. пережить утраты, сопровождавшие его всю жизнь. Почти одновременная смерть двух маленьких детей от дизентерии в 1919 году; потом, между тюрьмой и отправкой на Соловки он простился с женой, понимая, что она погибает от туберкулеза. Сын и дочь, родившиеся в 1920-е, остались на попечении свояченицы.
Фото жены в гробу и фото детей остается самым дорогим, что есть у Анциферова – и когда в одиночке у него отнимают и это – начинается подлинное одиночество. Любимый сын Светик, частично сопровождавший отца в период его работы в лагере на строительстве Беломорканала, погибнет в 1942 г. во время блокады, когда сам Н.П. был в Уссурийском лагере. Он полагал, что тогда же погибла и самая младшая дочь Таня, угнанная в Германию из–под Ленинграда. Только в 1948 году Н.П. узнает, что она жива – но им не суждено было ни увидеться, ни, видимо, даже обменяться письмами. Все годовщины Н.П.проводил в чтении писем и дневников своих ушедших из жизни близких.
И на этом жизненном фоне Н.П. нашел в себе силы пожалеть мучившего его следователя, узнав, что и того в свой час расстреляли - как сотни тысяч других.
Вторым браком, уже после переезда из Ленинграда в Москву, Анциферов был женат на своей коллеге С.А.Гарелиной, которая была краеведом, а в 40-50-е гг. работала в музее МХАТ. В мемуарах Н.П. упоминает ее как товарища по работе.
Важно отметить, что мемуары Анциферова не были написаны им как цельный текст, предназначенный для печати. Эту задачу исполнил за него издатель и публикатор Александр Добкин. О нем я скажу далее.
Трагизм жизни Анциферова тем острее, что до начала революции его жизнь складывалась гармонично, а в детстве и ранней юности – даже идиллически. Он был единственным и долгожданным ребенком. Отец, инспектор училища землеведения и садоводства, жил в казенных домах (сегодня мы назвали бы их виллами), расположенных в обширных имениях, окруженных парками и садами. Разумеется, речь не идет о роскоши, которая была категорически не принята в тогдашних интеллигентских кругах – просто учиться студенты должны были на природе – таково было имение Софиевка под Уманью и знаменитый Никитский Ботанический сад в Крыму, где отец Анциферова был директором.
Уже после смерти отца Н.П. с матерью неоднократно гостил и там, где отец некогда служил, и в имениях друзей семьи. В знаменитую I Киевскую гимназию Н.П. поступил в 15 лет, прямо в 5-й класс. Юность в Киеве, а в особенности гимназический кружок, названный «№ 37», потому что по этому адресу на Малой Владимирской находилась квартира семьи Оберучевых, где молодые люди собирались, были для Анциферова формирующими годами. Там он познакомился с Таней Оберучевой, впоследствии ставшей его женой. Кружок этот не был политическим – в нем обсуждались философские проблемы, новейшая литература и искусство. Зато участники его были, как мы сказали бы сегодня, глубоко политизированными молодыми людьми – это ведь годы, непосредственно следовавшие за революцией 1905 года.
Напряженная духовная жизнь среди друзей по «№ 37» так поглощала Колю Анциферова, что постоянно опасавшаяся за его благополучие и будущность мать в конце концов настояла на переезде в Петербург, чтобы там он подготовился к экзаменам на аттестат зрелости, которые предстояло сдавать в Киеве.
Именно в эти годы Анциферов приобщился к общественной и интеллектуальной жизни Петербурга: как он пишет, «недоучившимся гимназистом» он посещал лекции М.М. Ковалевского, Н.И. Кареева, В.Д. Кузьмина-Караваева, Д.Н. Овсянико-Куликовского, Р.В. Иванова-Разумника, слушал Леонида Андреева, Льва Шестова – в общем, действительно учился. Вернувшись в Киев для сдачи экзаменов, Анциферов провалился по алгебре и далее сдавать не стал.
Позже Анциферов в Петербурге сдал экзамены экстерном во Введенской гимназии (ее в 1898 году закончил Блок) и в 1909 году поступил в петербургский Университет, решив стать историком.
Стоит отметить, что в 21 год студент I курса Николай Павлович Анциферов – насколько можно судить по его мемуарам, особенно не выделявшийся среди друзей по кружку «№ 37», - имел немалый интеллектуальный и жизненный (хоть, быть может, и не житейский) опыт. Он путешествовал по Европе, в том числе – побывал в Норвегии, усердно читал философскую литературу, особое внимание уделял сочинениям и жизненному пути Герцена.
Для Анциферова и многих его ровесников характерно рано сложившееся понимание своего общественного долга, состоявшего прежде всего в просветительской деятельности. Этот просветительский пафос для Анциферова олицетворял его любимый учитель Иван Михайлович Гревс, который, по его словам, во многом заменил ему рано умершего отца.
Этос Гревса делается понятен, когда мы узнаем, что он «для себя» перевел все 10 томов «Жана-Кристофа» Ромена Роллана и анализировал эту малоизвестную тогда книгу со своими учениками в качестве образца нравственности и гуманистического понимания истории и культуры (странным образом, эта книга сыграла сходную роль и для моего поколения, ранняя юность которого пришлась на конец 40-х гг. прошлого века).
Логично, что Гревс стремился приобщить своих учеников к европейской культуре как можно более непосредственно – как мы выразились бы сегодня, методом погружения. Таким погружением были регулярные поездки Гревса со студентами в Италию. Хотя эти поездки назывались экскурсиями, по сути они были экспедициями в культурные миры Европы, еще не пережившей потрясения войны 1914 года.
Возможно, И.М. Гревс не был великим ученым – но он несомненно был выдающейся личностью. Гревс был одним из трех профессоров Петербургского Университета, отказавшихся подписать воззвание против немецких коллег, поддерживая призыв Ромена Роллана – остаться «над схваткой».
Еще в 1910 г. Анциферов записался в так называемый Эрмитажный кружок, задачей которого было глубокое ознакомление с эрмитажными коллекциями ради дальнейшей экскурсионной просветительской работы с петербургскими рабочими. Из этой среды вышли люди, которые в дальнейшем образовали цвет «экскурсионистов» Петербурга, Позже они объединились в Экскурсионном Институте, закрытом в 1924 г.
На двадцатые годы, вплоть до ареста Анциферова по делу философского кружка А.А.Мейера «Воскресенье» в 1929 году, приходится пик его активности как писателя, ученого и деятеля культуры. Как и многие его ровесники и коллеги, он служил в нескольких учреждениях, способствовавших сохранению культурных ценностей: в Государственной публичной библиотеке, в Экскурсионном Институте, в Центральном бюро краеведения. Вместе с И.М. Гревсом и другими коллегами он объехал многие города Европейской России, читал общедоступные лекции, писал и печатал путеводители и книги по изучению современного города, участвовал в археологических экспедициях и конференциях по краеведению.
Чтобы понять энтузиазм и пафос этой культуротворческой работы, надо вспомнить, что в этот период к городской культуре начали приобщаться массы людей, до того не выезжавших за пределы ближайшего городка, а то и села. Это был период нэпа, когда страна, казалось, оживала.
Потеряв двух детей в 1919, жена Анциферова Татьяна, несмотря на хрупкое здоровье, родила в 1921 г. сына Сергея (Светика) и в 1924 г. –- дочь Татьяну. Она была в санатории, когда Анциферова арестовали – весной 1929, спустя несколько месяцев после десятилетия их свадьбы. Хотя к тому моменту он уже четыре года не посещал кружок А.А. Мейера, Н.П. не признался в том, что порвал с кружком идейно – и жизнь его переломилась. Он получил три года лагеря. Перед ссылкой кто-то выхлопотал ему свидание на дому с женой – как он предчувствовал, это была их последняя встреча. Дальше были Соловки, СЛОН, смерти от тифа, казни, ожидание расстрела.
Внезапно Анциферова переправили из Соловков обратно в Ленинград, в тюрьму на Шпалерную, как оказалось - в связи с так называемым «Академическим делом».
Начиная с апреля 1929, вопрос об АН СССР неоднократно рассматривался на заседаниях Политбюро ЦК ВКП(б), Одним из предлогов для атаки на АН был нелепый слух о том, что в библиотеке и рукописных отделах АН СССР хранятся недопустимые материалы.
На заседании Политбюро ЦК ВКП(б), состоявшемся 5 ноября 1929, было принято решение об уголовном преследовании сотрудников АН СССР, якобы причастных к этой «архивной истории». Постепенно аресты приняли массовый характер, арестованным стали предъявлять обвинения в различных формах контрреволюционной деятельности. Были арестованы 4 академика - С.Ф. Платонов, Е.В. Тарле, Н.П. Лихачев и М.К. Любавский. Анциферова неоднократно понуждали дать показания против Платонова и Тарле. Для судьбы Н.П. существенно отметить, что на ленинградцев пришлась большая часть арестов, остальные же были этапированы в Ленинград из других городов. Особенно много пострадавших было среди историков, поэтому позже это дело часто называли «делом историков».
К началу 1930 количество арестованных превысило 100 человек. Центральное бюро краеведения рассматривалось как орудие контрреволюционной организации «академиков».
Свое «хождение по мукам» Н.П. описывает очень сдержанно, но не упускает деталей, показывающих инквизиторские приемы следствия. Хотя в то время излюбленным оружием палачей были «всего лишь» пытки нравственные, но ужасает их изощренность – например, на свидание с Анциферовым специально приводят маленькую дочь; когда его переводят в одиночку, у него, как уже было сказано, отнимают последнее - фотографии детей и фото жены в гробу.
В одиночке Анциферова оставили дожидаться приговора. Он проведет там около полугода без книг, без возможности писать, в обществе двух еще не уснувших к зиме мух, которых он назвал Теон и Эсхин. Одно из пятен на стене напомнило ему лик Спасителя на покрывале Вероники, и Н.П. зарисовал его – но при обыске рисунок отобрали. В сочельник он пытался накормить Теона, растворив в капле воды сахар… Этот эпизод очень много говорит о том типе личности, который, боюсь, навсегда унесло время. И тут узника вызвали «с вещами» и перевели в камеру на двоих, где он провел две недели с душевнобольным арестантом, после чего попал в Кресты.
В конце концов, ничего не подписав и отказавшись свидетельствовать против своих коллег - знакомых и незнакомых, Анциферов получил 5 лет лагерей и попал на Медвежью Гору, лагерь на строительстве Беломорканала. К счастью, там его не отправили на общие работы. Он смог, мобилзовав свои познания в геологии, в свое время необходимые ему как археологу и специалисту по первобытной культуре, развить их в такой степени, чтобы читать курсы коллекторов и собрать нужную для практической работы коллекцию геологических образцов. В этом лагере с Анциферовым некоторое время прожил сын Светик.
Анциферова освободили осенью 1933 г. по так называемым «зачетам». Ему повезло – он почти чудом избежал участи многих освобожденных, которых по существу силой заставляли остаться работать в системе НКВД в качестве вольнонаемных.
Когда Н.П. вернулся в Ленинград, друзья и коллеги, в том числе – И.М. Гревс, настойчиво советовали ему перебраться в Москву. М.Л. Лозинский, известный переводчик, обещал Н.П. устроить договор с издательством Academia, и это решило дело. В Москве Анциферов устроился в Коммунальный музей, позже преобразованный в музей истории Москвы. Этим заканчивается опубликованная часть мемуаров Николая Павловича.
Издатель как культурный герой
Описание дальнейшей судьбы Николая Павловича мы читаем в пересказе издателя мемуаров А.И. Добкина. В 1937 Анциферов был опять арестован, помещен в Уссурийский лагерь, где работал на лесозаготовках и выжил только потому, что, в конце концов, его поставили заведовать баней и прачечной. В 1939 г. Большой террор понемногу спустили на тормозах, дело Анциферова, как и многих других, было пересмотрено, и он вернулся в Москву.
Хронологическая канва жизни и творчества Н.П. Анциферова, составленная Добкиным, «достраивает» логику его биографии – он умер в Москве в 1958 году.
А.И. Добкин умер в 1998 г. от рака легких. Ему было всего 48. По образованию химик, он достаточно рано оставил эту профессию. В 90-е годы Александр Добкин являлся главным научным редактором альманаха «Минувшее» и много занимался другими книгами издательства «Феникс— Atheneum» (альманахи «Невский архив», сборники «In memoriam»). Так вышло несколько десятков томов образцово откомментированных источников по истории русской общественной мысли (о сборнике памяти А.И. Добкина см. статью Льва Лурье в НРК (2000. № 5)).
Именно А.И. Добкину мы обязаны особой культуре издания, которая так много вносит в понимание мемуаров Анциферова и масштаба его личности. Книга «Из дум о былом», как уже упоминалось выше, вовсе не издание готовой авторской рукописи. Воспоминания Н.П. Анциферова сохранились в разнообразных машинописных вариантах в рукописных фондах «Публички», в частных архивах и в конволюте, находящемся в личном архиве внука Николая Павловича М.С. Анциферова (сына Светика). При издании А.И. Добкин счел уместным существенно сократить исходный текст, объем которого просто не поместился бы в книжном формате – в обсуждаемом томе при довольно мелком кегле и без того более 500 страниц.
Обычно в таких случаях издатель ограничивается угловыми скобками, но в данном случае все опущенное самым тщательным образом пересказано Добкиным в примечаниях. Примечания весьма подробны, что в данном случае необходимо не только из-за отсутствия авторской редактуры, но еще и потому, что без них нам были бы непонятны и многие реалии, и логика рассказанного.
Совершенно особую роль в книге играет аннотированный указатель имен. Я не припоминаю ничего похожего в каком-либо издании, ориентированном на широкого читателя – а ведь «Из дум о былом» вышли тиражом 30 тысяч экз. – в 1992 году это было еще возможно.
В этом указателе немало кратких биографий упомянутых Анциферовым лиц, и именно эти сведения создают необходимый контекст для понимания сети человеческих отношений, коллегиальных и дружеских связей Н.П., наконец – масштаба той или иной личности. Как писал Паскаль, «чем умнее человек, тем больше своеобычности видит он в каждом, с кем сообщается». Автор оставил нам портреты людей, которые были его друзьями детства, соседями, спутниками по путешествию, товарищами по учебе или работе, известными в то время университетскими преподавателями, деятелями искусства, коллегами.
Читатель едва ли сам сообразит, что упомянутый Анциферовым. Блуменфельд – именно тот известный пианист, дирижер и композитор, о котором в стихах Пастернака сказано «Скончался большой музыкант – твой идол и родич…» На Соловках Анциферов был дружен с русским историком С.В. Бахрушиным, арестованным по «академическому делу» - неспециалист не обязан помнить инициалы А.А.Бахрушина, имя которого носит Государственный театральный музей. Зато Л.А.Бруни – это «тот самый» художник-график, который нам хорошо известен.
Многие упомянутые по одному разу имена принадлежат замечательным представителям русской интеллигенции, сгинувшим в лагерях, умершим в эмиграции - не обязательно в безвестности, но нынешний читатель этих имен уже не слышал.
Среди тех, кого Анциферов с теплотой упоминает как людей образованных и ему симпатичных, и я нашла имя, сегодня уже мало кому знакомое – это Мариенгоф, начальник Дорстройотдела в лагере на Медвежьей горе. Я была с ним хорошо знакома в середине 50-х гг. Георгий Дмитриевич Мариенгоф был европейски образованным инженером, обладателем огромной библиотеки, которую собрал, еще будучи вольнонаемным на разных стройках и уникальным переводчиком специальных технических текстов. Кажется, в свое время он кончал политехникум в Льеже – этого было достаточно. Он успел добиться реабилитации.
А сколько биографических справок заканчиваются фразой «умер в блокаду»…
***
Россия – это страна, где культура постоянно существует в ритме перебежек, как писал Ю.А. Левада, где каждый отрезок как будто начинает историю заново, «с чистого листа», в силу чего накопленный культурой ресурс существует в виде осколков, которые с трудом удается включить в общий горизонт. Поэтому для России преемственность не складывается естественным путем, подобно тому, как река пробивает себе русло, а конструируется ценой немалых усилий.
Этими усилиями и была наполнена жизнь Н.П. Анциферова.
Осенью исполнится полвека со дня его кончины. О том, какие уроки и сегодня мы можем извлечь из его трудов см., например, работу А.Свешникова и Б. Степанова (Свешников А., Степанов Б. Н.П. Анциферов. «Историческая наука как одна из форм борьбы за вечность» : (Фрагменты) / Исследования по истории русской мысли : Ежегодник : 2003. М.: Модест Колеров, 2004. С. 107-162).
