О моральной ответственности литературы сейчас говорить несколько неудобно – в приличном обществе могут и не понять. Борьба добра и зла завершилась поражением обеих сторон, куда более актуальна, например, борьба знака с обозначающим. Не случайно детектив – где весь жанровый механизм подчинен именно моральному двигателю – практически выродился, превратившись в так называемый интеллектуальный детектив – по сути, свой антипод. Сыщик здесь восстанавливает не мировую гармонию – ставя, по примеру какой-нибудь мисс Марпл, тень на заранее отведенное ей место, – а, скажем, непротиворечивую историю искусств; противостояние “старшие голландцы - малые фламандцы” здесь заменяет привычную схватку одинокого героя с темными силами. Релятивизм, плохо это или хорошо, повсеместно торжествует – и в литературе, и в культуре в целом.
Пример тому – судьба главного дьяволопоклонника современности, Антона Шандора ЛаВея. Только что “Ультра.Культура” выпустила его авторизованную биографию – книгу Бланш Бартон “Тайная жизнь сатаниста”. Бартон, собственно – многолетняя секретарша ЛаВея, до сих пор продолжающая относиться к умершему в 1997 году боссу с небывалым уважением. Как, впрочем, и большая часть американского общества, которое основатель вполне легально существующей Церкви Сатаны убедил в необыкновенной серьезности своих эзотерических откровений. ЛаВей, разумеется, весьма колоритная личность с бурной биографией: в молодости (по крайней мере, по его собственным словам) он последовательно побывал цирковым органистом, дрессировщиком львов, леопардов и тигров, полицейским фотографом, специализирующимся на съемках самых страшных аварий и убийств, и, наконец, черным магом. Затем, объявив себя Первосвященником Сатаны, он обрил голову, отрастил пугающую бородку и стал глядеть на Америку специальным гипнотизирующим взглядом со страниц всех мыслимых таблоидов. Новый персонаж городских страшилок, вылитый злодей из фильмов категории “Б” сочинил “Сатанинскую Библию”, объявил об очередной гибели Бога и о конце христианской эры. ЛаВей, впрочем, отнюдь не Алистер Кроули – демонов он вызывать не умел и даже не пытался, настоящей эзотерики не сочинял. Суть его сатанизма заключается в ряде полезных практических советов: не лелейте в себе чувство экзистенциальной виновности, наслаждайтесь как можете, не подставляйте щеку, а врежьте врагу между глаз – и так далее. Главные грехи – тупость, солипсизм, преклонение перед прошлым; главные добродетели – самостоятельность, максимальное самоосуществление, свобода от условностей. Собственно говоря, ЛаВей, замаскировавшись под какого-то анекдотичного Носферату, явился американцам в образе нового Карнеги, вооруженного для вящей убедительности декоративными рожками. Не случайно он стал одним из любимейших персонажей современной американской поп-культуры; идеал ЛаВея – тот же American Dream, только в профиль.
ЛаВей призывал к духовной ликантропии: человек, по его мнению, должен воспитать в себе внутреннего зверя, ощутить себя прекрасным, свободным, оснащенным интеллектом животным. Персонаж романа испанца Альфредо Конде “Человек-волк” (издательство “Азбука-Классика”) воплотил лавеевский идеал на практике. Конде описал реальную историю, случившуюся в XIX веке в Галисии: крестьянин по имени Мануэль Бланко Ромасанта, уличенный в многократных, чрезвычайно жестоких убийствах, на суде объяснил свое поведение именно ликантропией. Мол, он превращался – то ли душевно, то ли реально – в волка и загрызал в припадках нечеловеческой ярости всех встречных-поперечных. Суд убийце поверил и не стал его казнить; Ромасанта так и вошел в историю “человеком-волком”. В романе Конде он говорит с публикой от собственного лица, рассказывая свою подлинную – на взгляд автора – биографию, описывая методы, с помощью которых он убедил сограждан в своей животной сущности. Ромасанта – совершенно лавеевский идеал: природный интеллектуал, оснащенный разносторонними талантами, стремящийся к максимальной свободе и самостоятельности – ради которой он вырезал из жертв жир и продавал его на мыло, взыскующий познания – ради которого он расчленял трупы. Ловко манипулируя фольклорными страхами, подсознательными комплексами толпы, он изобразил себя зверем в человеческой шкуре – при этом будучи уверенным в своей полной вменяемости и даже некоторой сверхчеловеческой идеальности. Обманывая публику, Ромасанта нечаянно сообщает ей настоящую, скрытую от него самого правду - Конде изображает своего героя настоящим волком, обретшим дар речи, с помощью которого он получил способность живописать звериный душевный мир. Конде пытается объективно исследовать первопричину странных поступков своего персонажа – и делает ею условность всяких моральных законов: на животных они вряд ли распространяются.
Швейцарский писатель Мартин Сутер поступает гораздо проще и наглядней. Вместо того, чтобы копаться в душевных тонкостях, он разработал весьма несложную систему для поступления зла в человеческий организм. Герой его романа “Обратная сторона Луны” - некоторый аналог Патрика Бэйтмена, любимого персонажа Брета Истона Эллиса, своего рода швейцарский психопат. Урс Бланк – успешный адвокат лет эдак сорока, разъезжающий на черном “ягуаре”, шьющий костюмы по индивидуальным меркам – внезапно заражается кризисом среднего возраста. В качестве панацеи он заводит себе прекрасную девушку-хиппи; та, в свой черед, угощает его дополнительным лекарством – галлюциногенными грибами.
Совмещение адвокатского и психоделического миров заканчивается плохо: потрясенный новой реальностью Бланк начинает воспринимать себя центром мироздания, отчего всяческие душевные ограничители – а также поверхностные культурные наслоения - у него полностью исчезают. Холеный, благовоспитанный юрист превращается в демоническую личность – расквашивает неприятным миллиардерам носы, сворачивает шеи докучным котятам, посылает компаньонов по матушке, совсем уж противным личностям раскраивает череп. Впрочем, подобная асоциальность пугает не только окружающую публику, но и самого Бланка: на протяжении всего романа он пытается найти антидот для поступившего в его организм злобного гриба, вернуться в привычный, благоустроенный мир.
Разумеется, Сутер воспринимает враждебную химию в качестве не источника зла, а катализатора темной стороны человеческой сущности; гриб просто обнажил то, что и так крылось внутри Бланка. Финал книги необыкновенно благостен: Сутер успешно чинит своего героя новым грибом, отчего тот становится не просто прежним цивилизованным швейцарцем, а и вовсе каким-то христосиком. Зло и добро для писателя – взаимозаменяемые шестеренки душевного механизма; их можно чистить, смазывать, вынимать и снова вставлять на место.
Нынешняя культура пытается наладить своеобразный земной рай, где волк возляжет с агнцем, а если и откусит от него кусочек, так ведь можно его понять и простить. Зло превратилось в неотъемлемую часть политкорректного общества. А дьявол – в своеобразное, заслуживающее всяческоге уважения культурное меньшинство.
