Там, где я сейчас нахожусь, идет снег. Снег идет не первый день, постепенно заметая ненавидимый прокуратором, хотя это из другой, конечно, оперы, и отсылка выглядит даже пошловато.
Тем не менее, ведь заметает. На самом деле. Всерьез. Когда я был маленьким, я сидел перед черно-белым телевизором и смотрел новости. В новостях частенько показывали Америку – ее больше нигде и не было, только в новостях. В черно-белой Америке шел снег. Снег был для американцев катастрофой. Америка подсчитывала миллиардные убытки, машины вставали в какие-то «пробки», линии электропередач рушились. Смешные негры в нелепых шапочках корчили печальные рожи. В общем, потенциальный противник, которого жалеть не полагалось, претерпевал от природы. Бог был за нас. Бог был с нами, и снег был с богом.
Хотя бога, писали тогда в книжках, не было. Ненадолго куда-то вышел.
Вот же дураки, - думал тогда я, - эти американцы. – Тоже мне, бедствие, - снег. И у нас снег. У нас тут чаще снег. И больше снега. И ничего. Живем.
С тех пор изменилось многое. Америка, как выяснилось, существует на самом деле, а многие знакомые зачем-то уехали туда жить, оставив нам неприятные воспоминания. Или приятные. Это не важно. Мы же кое-чему у Америки научились. Снег, например, превратился в катастрофу.
Выпадает снег, и там, где есть в России хотя бы одна машина, случается пробка. Города гудят и светятся, люди опаздывают, чертыхаются, выдыхая ругательства и пар. Люди проклинают свой снег. Наш снег.
Мы, как американцы, начинаем бояться снега.
А ведь он такой красивый на самом-то деле. Или, вернее, нет. Он никакой – он вода, просто замерзшая, ее фамилия, я читал у поэта, которого ниже придется помянуть еще раз, Серова, сам по себе – никакой, но окружающий пейзаж, когда идет снег, приобретает законченность.
Смотришь вокруг, понимаешь: все это возникало, образовывалось, строилось, кстати, когда снег, разница между объектами искусственными и природными растворяется, все это для того и существует, чтобы покрыться снегом.
Странно, что он вообще иногда тает.
Здесь ведь – сейчас, говоря «здесь», я не имею в виду то конкретное место, в котором в данный момент нахожусь, оно-то, как раз в снегу, и выглядит пристойно, нет, я имею в виду родину в целом, - здесь вообще все довольно-таки неказисто. Мы любим, конечно, умиляемся, но это, если начистоту, результат тренировок, поколение за поколением привыкало умиляться, теперь как-то и неловко их предавать, но всерьез-то – страшненько здесь. То покалечат, то коллективизация или модернизация, то просто царь идет походом на мятежную окраину, по дороге немятежный центр карая тоже, впрок.
Ну и грязно как-то что ли. И зачем, кстати, прибираться, если модернизация, коллективизация и мусор с неизбежностью образуется снова. Образуется мусор, потребует взятку.
Мы отвлеклись.
Так вот, когда снег, темнеет что ли быстрее, и это связано не только с переходом отечества на зимнее время, конечно, и потом – не видно всего этого. Никаких тебе следов модернизаций. Ни могилок, ни мусора. И царь, если что, не дойдет. Увязнет. Застрянет в пробке, и мигалки на шапках опричного воинства не спасут.
Когда снег – спокойно как-то в отечестве, можно остановиться, подумать. Вообще, не так даже и страшно. Если б еще люди не возмущались. Снег у них, видите ли, беда.
Людям следовало бы как раз успокоиться. Вспомнить или понять, что снег – это как раз хорошо. Это именно то, что должно здесь быть. И как можно дольше. Нам надо снова полюбить свой снег. Федеральную целевую программу можно утвердить, например, выделить бюджет, украсть бюджет. Это не важно. Лишь бы только снег остался.
Любовь, говорят, объединяет. И нация могла бы, наверное, возвернуть утраченное единство, полюбив свой снег.
Кстати, кое-что радует. Вот окно, за окном двор, во дворе снег, а в снегу – дети. Дети счастливы. Бегают, ловят, - я же обещал еще раз помянуть классика, - снежинки пальцами, кричат. Не «Зима», и не по-английски, конечно.
- Пиздец, - кричат дети, - пиздец!
И они, мне кажется, любят снег.
