Множащиеся речевые потоки Александра Проханова существуют в двух измерениях: «проханов рай» и «проханов ад». Согласно парадоксам утопии, «рай» в прохановской публицистике существует на грани «ада» - сквозь «Симфонию Пятой империи» прорываются окрики лагерных вертухаев. Согласно законам скандальной литературы, «ад» прохановских романов существует на грани порнографии – враги утопии склонны к оргиям и гомо-некро-зоофилии, чем и занимаются в перерывах между распродажей Родины.
При этом писатель считает себя политиком и пытается навести мосты между бездной, в которую норовит скатиться Россия, и «зияющими высотами» Пятой империи. И указывает на различные универсальные средства, способные ее обустроить – будь то президент или всенародный трудовой энтузиазм. Политическая миссия не мешает писателю проговариваться со всей художественной непосредственностью. Например, в одном из последних интервью он сообщил, что проект Пятой империи «не наполняется пока никаким конкретным содержанием. Я не знаю, какая это будет Империя: коммунистическая, либеральная, фашистская, теократическая, или какая-то иная имперская мегамашина, — только исторический процесс покажет, что будет стоять за этим термином…» [«Завтра», № 38].
Все это постоянно оказывается информационным поводом и в последнее время особенно активно рвется в эфир. В чем причины популярности и массмедийного интереса к фигуре А. Проханова? Что стоит за его высказываниями, одновременно мистическими, агрессивно-политизированными и балаганными?
1. «Оккультные технологии медиа»
А. Проханов прочно занимает свою нишу в российской массмедийной культуре. В качестве медиаперсонажа его часто приглашают на радио и телевидение порассуждать на различные темы – о творчестве, политике, мифологии или будущем. Ведущие, слушатели, гости студий иногда искренне пытаются обнаружить логические прорехи в агрессивно и художественно исполненной апологии мистического национализма, переходящего в шовинизм и обличение мерзавцев-капиталистов согласно «Краткому курсу ВКПб». И это при том, что символ побивается только другим символом, а в мистико-утопической картине мира прорех быть не может – она по своей природе целостна и парадоксальна. Поэтому нет ничего смешного или странного в том, что «Емеля обладал искусством телекинеза, телепортации, он заставлял двигаться предметы, даже такие большие, как печи. Смейтесь, на здоровье – это особая магическая технология, известная в Древней Руси, с помощью которой двигались горы, менялись реки без атомных взрывов. Емеля был типичным представителем – русский маг». [Эхо Москвы, «Миф о лени»]
Популярность А. Проханова означает, что его «медиалицо» актуально для российских СМИ. Во-первых, потому, что фокусирует социальные желания и комплексы определенной части аудитории – вернее, благодаря ему она может сформулировать причину своих страхов, найти виновных и свое идейное место в этом тревожном мире. Например, один из посетителей форума газеты «Завтра» переводит прохановские красоты Пятой империи в «имперские технологии» так: «Начинать надо с большой порки всех чиновников-взяточников, плутов, воров, ментов и бандитов. Россию необходимо очистить от всякой нечисти, типа олигархов и продажных политиков, которые кроме большого вреда ничего России не делают». Во-вторых, потому, что с медиаперсонажем отождествляются -- чаще всего, интуитивно, на уровне лексики, идиом, общих схем - «объяснительные модели» мира и событий, которые узнаются публикой.
Интерес публики к «медиалицу» поддерживается за счет обязательной примеси шоковости, скандальности или экзотичности его высказываний. Например, в прохановской трактовке убийства А. Политковской узнаваемой моделью является подчинение травматичной для части общества трагедии обезличивающей теории заговора: либералы против Путина. Экзотично упоминание «современных политических оккультных технологий», результатом которых стало «ритуальное убийство», совершенное с целью направить на президента «колоссальное количество информационной негативной и оккультной энергии». [Эхо Москвы, «Особое мнение», 11 окт.]
То, что в интервью и статьях А. Проханова выглядит как экзотически-провокационные «проговорки», ужасающие или развлекающие публику, в его романах обретает дополнительное измерение: эти тексты интересны тем, что проваливают читателя в сферы параноидального бессознательного Сверхидей, на которых держатся прохановские «объяснительные модели». В романе «Господин Гексоген» мир и политика движутся исключительно благодаря кустящейся системе заговоров. «Жидомасонскому заговору» Зарецкого (Березовского) и Астроса (Гусинского) противостоит заговор тайного ордена КГБ, в недрах которого запрятан космический проект «воскрешения отцов», задуманный генералом Авдеевым-Суахили. Еще более замысловато кишит заговорами последний роман А. Проханова, «Теплоход «Иосиф Бродский», - здесь в едином галлюциногенно-речевом месиве увязают вербовщики-американцы, евреи, сатанисты, министры, миллионеры, президент, его двойник-педофил и патриот из Администрации президента Есаул.
Лев Данилкин полагает, что таким образом художник А. Проханов честно выполняет тяжелую работу – решает «щекотливые, табуированные, болезненные, но действительно насущные политические, религиозные и нравственные вопросы». А. Проханов тоже так думает. Как он сказал в одной из передач, «какой я писатель? Я политик…» Однако тогда нужно признать, что часть этих вопросов уже удалось поднять и решить В. Пелевину, один персонаж которого еще в 90-х предупреждал, что наш мир создан героем гражданской войны Григорием Котовским, который «живет в Париже, и, судя по тому, что мы видим за окнами вашей замечательной машины, … продолжает злоупотреблять кокаином…»
В. Топоров пишет, что «Теплоход «Иосиф Бродский»» - это сознательная «развернутая автопародия». В таком случае эта самоирония в полной мере компенсируется воинствующим пафосом прохановской публицистики, призванной разоблачить антироссийские политические и оккультные заговоры. «Россия все еще оккупирована. Враг, разрушивший Советский Союз, пришел на захваченную территорию и по-прежнему здесь. Контролирует экономику, государственные институты, средства информации, культуру. Все стратегические точки страны находятся под бдительным оком "атлантистов". …Америка, руками России, торгует в Европе сибирской нефтью, а деньги кладет в карман» [Завтра, № 36]. «"Психотронные бомбы", которые станут всё чаще взрываться над кремлёвским бункером, станут побуждать Президента отказаться от "третьего срока". Отдать на заклание "силовиков"… "Магические технологии" — это вершина современных знаний о человеке и обществе. Теория управления гигантскими массивами явлений через управление человеческой психикой с её страхами, иллюзиями, реликтовой памятью, архетипами, мифологической составляющей сознания…» [Завтра, № 42]
Американский ученый Ричард Хофштадтер назвал конспиративистский менталитет «параноидным стилем»: «Отличительная черта параноидного стиля заключается не в том, что его приверженцы видят заговоры повсюду в истории, а в том, что они рассуждают об «огромном» или «глобальном» заговоре как движущей силе исторических событий. Сама история является заговором, составленным демоническими силами почти трансцендентной мощи, и чтобы нанести им поражение, нужны не обычные политические компромиссы, а всеобщий крестовый поход. Писатель-параноик рассматривает судьбу такого заговора в апокалиптических терминах -- он торгует рождением и смертью целых миров, политических укладов, целых систем человеческих ценностей. Он всегда на баррикадах цивилизации. Он постоянно живет на поворотном пункте: время организовать сопротивление заговору -- сейчас или никогда…» [Цит. по: Дж. Энтин. Теории заговоров и конспиративистский менталитет. Vivos Voco, 2000, № 1].
Так, передовицы «Завтра» и публичные выступления А. Проханова неустанно напоминают о близящейся катастрофе, которая надвигается «в зареве пожаров, скрежете аварий, с чередой экономических и политических убийств, с сотнями Кондопог, зреющих в недрах безработного, озверевшего народа… Вся беспомощная толпа министров-дилетантов, напоминающая учеников дефективной школы, разбежится. Вся окружающая Президента челядь из верноподданных прихвостней и льстецов, кинется прочь. Страна останется без руководства, без элиты, без электричества, без газа и средств сообщения — наедине со своей бедой и несчастьем» [Завтра, № 43].
2. «Скрытый, осознанно действующий Центр»
За авторским «параноидным стилем» А. Проханова стоит советская конспиративистская модель истории, официально зафиксированная И. Сталиным в «Кратком курсе ВКПб». Именно Сталин закрепил мифологическую логику, согласно которой «западный империалист» равен «зажиточному крестьянину» равен «сомневающемуся интеллигенту» равен «вредителю» равен «шпиону» -- все они рассредоточены повсеместно и представляют собой полюс демонического и вечно загнивающего мирового зла. Как пишет Дж. Энтин, «Краткий курс» в этом смысле соперничает с «Протоколами сионских мудрецов» как классический образец теории заговоров.
«Еврейский вопрос» особенно актуализировался после смерти Сталина -- как в виде оттепельного гуманизма и космополитизма, так и в виде возвращения к «жидомасонскому мифу». При Хрущеве теория антисоветского заговора приросла еще одной схемой: все противники СССР – активные заговорщики, а правят мировым заговором мировые сионисты. Постепенно оттепельный космпополитизм сменялся модой на «все русское» -- как ерничают П. Вайль и А. Генис, «интеллигент ставил на телевизор пару лаптей, пришпиливал к стене открытку с «Чудом Георгия о змие» и пил чесночную под ростовские звоны» [Человек эпохи 60-х, сс. 237-238]. В 70-х русские националистические лозунги уже были поддержаны партией и КГБ. После развала СССР теории заговоров становятся не только объяснительной, но и спасительной моделью мира для дезориентированного и растерянного советского человека. Конспирологические версии кустятся и переплетаются, мифические «Протоколы сионских мудрецов» обретают в России второе после начала ХХ века рождение…
Так создается и прорастает «объяснительная модель», в которой, будто в бульоне, плавают мистико-политические творения А. Проханова. Его писательское самоопределение приходится на 60-е – с тех пор «шестидесятник-либерал» на языке Проханова означает врага-сиониста. В нескольких интервью он на разные лады повторяет, что в 90-х власть в стране захватили «шестидесятники», подавив инакомыслящих «красных национал-патриотов». В романе «Господин Гексоген», созданном как раз в то время, когда «на планету "Россия" упал метеорит», А. Проханов описывает энтузиазм отставного генерала Белосельцева, посвящаемого в тайну политического заговора КГБ. И проговаривается: «Хаос, который окружал его эти годы, был управляем. Среди разрушительных безумных стихий находился скрытый, осознанно действующий Центр. Его одинокий, обессилевший разум нашел, наконец, свое подобие». Такова суть терапевтического бонуса, который получает больное постсоветское сознание, когда овладевает той или иной теорией заговора.
Судя по сегодняшней популярности А. Проханова, травма 90-х не изжита и не проговорена частью российского социума до сих пор. Поэтому прохановские пассажи прорывают плотину и влекут за собой селевые потоки сознания. Например, для одной группы читателей газеты «Завтра» очевидно: «А чо её, империю, строить, когда она уже давно есть. СМИ – сионистская мировая империя, куда и Россияния входит, с ручным вассалом Вовой в кипе!» Другие в стиле самого Проханова прорицают: «То что прорастало и проросло, присмотритесь внимательнее, без экзальтации - клешня мирового всё пожирающего монстра…Создан протекторат давно существующей глобальной империи кровожадных хищников Империи, служащей преступным бандитским кланам, уничтожающей милионные народы, которые для них не более чем грязь».
Близкими по духу сверхидеями, суть которых – в указании на «наших чужих», ненависть к которым необходима для обнаружения себя в биполярной картине мира, -- полнится интернет. Еще их можно услышать в общественном транспорте или столкнуться с ними в темном переулке. А в последнее время – обнаружить дома в телевизоре. Бытовая и идеологическая ненависть обостряется на каждом витке российской истории.
3. «Русский ангел с автоматом Калашникова в руках»
Прохановскую прозу и публицистику характеризует избыточность метафор, удачных и не очень. И в романах, и в статьях символизируется и метафоризируется любой фрагмент реальности: вещи, еда, интерьеры, архитектура, политические фигуры, события, страны, континенты и т.д. Будто писатель совершает мессианский акт воли – пытается забить все щели в реальности словами, любой ценой удержать идейное единство ускользающего и враждебного мира. В ответ на заговаривание реальность расползается, галлюциногенно искажается, распадаясь на дольних ползучих тварей и горние высоты духа, апокалипсис и надежду на спасение. Собственно, констатация этой картины мира, распределение политических событий по «гнилостным / плотским / капиталистическим / сионистским» и «просветленным /духовным / советским / русским православным» кластерам является смыслом любого текста А. Проханова.
Эти констатации агрессивны и экспрессивны, большое место в них занимает идеологически оправдываемая ненависть. «Огромное, волосатое, с красными губами, розовыми влажными клыками…» -- в таком виде, согласно стилю и пафосу «Господина Гексогена», всплывает на российских телеэкранах «хохочущее лицо Сванидзе». Мир полон ненавистных врагов, романы полны уродов и упырей с именами или чертами реальных людей. Подобно тому, как писатель может пользоваться «развернутой метафорой», А. Проханов пользуется в прозе «развернутыми ругательствами». Если одержимый неписатель выкрикнет что-нибудь типа «телевизионщики - твари, все беды от них», то одержимый писатель авторской рукой развернет эту мысль до риторического приема: «Иногда…он включал телевизор. Но оттуда, из голубоватого студня, из дрожащего желе, как из заливного, начинали выпрыгивать уродливые рыбины, губастые и носатые чудища, пучеглазые щетинистые твари…» [«В островах Охотник»]. Набор необходимых для «разъяренного русского» обсценных ругательств он творчески подменяет «генитальными портретами» персонажей, будь то описание увядающей и похотливой плоти Дочери из «Господина Гексогена» или перевозбужденного тела Луизы Кипчак из «Теплохода». Неутомимое порнографическое воображение писателя порождает вереницы зооморфных образов врагов, где самые ударно-тошнотворные акценты сводятся к паху. Всевидящему авторскому оку дано узреть, что творится в штанах у скользкого либерала с рыбьей чешуей: «Там, где туловище начинало сужаться, под треугольным плавником отчетливо было видно анальное отверстие, из которого сочилась молока. Она стекала к хвосту, под штанины, набегала на пол маленькой лужицей около модной туфли…»
Так, излюбленные метафоры в прохановской риторике ненависти - гниль, слизь, зооморфная потусторонняя природа, похотливая, уродливая, разлагающаяся плоть «чужих». Враги склонны к извращениям, вампиризму и каннибализму. Например, в романе «Господин Гексоген» рассадником беспринципных бесов является Кремль. В сцене кремлевского пира напротив Дочери и ее кровожадной свиты сидит «с утомленным лицом умного царедворца» Художник (Глазунов) и зорким глазом самого Проханова видит сюжет будущей картины, где он «на голову именинницы вместо кокошника повяжет черную гремучую змею, Администратору в растворенных губах нарисует два кровавых клыка, карманы Плута будут туго набиты ворованными купюрами, Зарецкий будет держать на коленях голенький трупик задушенного им ребенка…» - и т.д. «А как здесь гремели балы и пиры, / На них веселились не скупо:/ В бокалах алела крестьянская кровь, / На блюдах – рабочие трупы...»
Последнюю некрофилическую строфу мог бы написать и Проханов, но эти строки уже были опубликованы в «Правде» 12 января 1930 года как перевод поэмы «Кремль» советского таджикского поэта Лахути. Язык газет и образы политической карикатуры 30-х годов - идейный и стилистический исток метафор ненависти А. Проханова. Политические карикатуры часто изображали капиталистов, буржуев и антигероев гражданской войны в виде зооморфных, колченогих, яйцеголовых бесов или пресмыкающихся. Мотивы тления, загнивания, разложения пришли из православной иконографии и гомилетики и стали доходчивым языком массовой советской идеологии. Так, злободневный рупор эпохи Д. Бедный называет вышедшую заграницей книгу врага народа Л. Троцкого «Моя жизнь» не иначе, как «похабная книга, мерзость и гнусь» - «как будто держу я не голой рукой / эту слизь, а надевши перчатки» [Правда, 4 янв., 1930 г.].
Однако потоки враждебной слизи выплыли на читателя А. Проханова в совершенно другое время, в 90-х. Когда идейное и стилистическое единство советской риторики, уже изрядно помятое временем, попало еще под каток постмодернизма. Вопреки (благодаря) тому, что писатель в большинстве случаев предельно серьезен, этот контекст – видимо, помимо его воли -- оставляет в текстах бреши. Его романы представляют собой разножанровые смеси -- от манифеста и газетной передовицы через политический памфлет к порнографии, мистическому трактату и массовой литературе. В них похабные враги, рефлексирующие разведчики и народные мстители существуют на грани кича. Например, генерал Белосельцев из «Господина Гексогена» на первой встрече с бывшими сослуживцами одновременно «пил водку, сладко пьянел, наслаждаясь вкусной едой и красивой сервировкой стола», «дешифровывал лежащую перед ним криптограмму», а также наблюдал за метаморфозами собора Василия Блаженного за окном и, как положено модернисткому герою, рефлексировал над своим эмоциональным состоянием… Отсюда – абсурдистские контрасты прохановских пассажей, будто автор разит мечом, конец которого время от времени своевольно превращается в хихикающую фигу. Вот, например, развернутая в одном абзаце история краха СССР сквозь призму войны Колбасы с Мечтой: «Эту мечту погасил Хрущев…С тех пор колбаса превратилась в оружие, которым убивали Мечту. Мясным ятаганом реформаторы сбивали космические корабли, расшибали научные лаборатории, глушили лбы недавних открывателей и героев. …Саблей из копченой колбасы Ельцин рассек СССР. В короне из докторской колбасы Гайдар уничтожил "экономику советской Мечты". Размахивая скипетром из "салями", Чубайс раздал проходимцам великие заводы и нефтяные поля…» [Завтра, № 39]. А вот емкая самохарактеристика авторского стиля, вложенная в уста юродивого из «Господина Гексогена»: «Молитвой его [метафорического гада – О.Р.] не взять. Автоматом Калашникова, системой «Град» и мощами Серафима Саровского».
«Такой русский ангел с автоматом Калашникова в руках», -- характеризует критик-почитатель А. Проханова, В. Бондаренко, главного героя романа «Красно-коричневый». И тоже точно попадает в суть стиля и идеологии его «красно-коричневого» автора. Ибо по логике двоемирия вера (или ее имитация) в свою миссию дает право на ненависть к воображаемому врагу. Или, наоборот, бытовая ненависть требует ненависти идейной, а последняя – воображаемого и недостижимого идеала. В любом случае, символично, что в ряде романов прекрасные прохановские бабочки оседают и ловятся исключительно на трупах и воронках от взрывов.
И не столь важно, сколько смыслов и оттенков может вчитать в романы А. Проханова читатель-радикал или критик-постмодернист. Например, Лев Данилкин в рецензии на «Теплоход «Иосиф Бродский»» изящно обнаруживает в потоке антиамериканских и антисемитских фантазий автора политическое предложение окружению Путина и мистическую концепцию решения «русско-еврейского вопроса». Литературовед-постмодернист авторитетно подтвердит: если смысл вчитан – значит, текст им пополнился. Прохановские передовицы, манифесты и выступления также пополняются – как правило, еще более агрессивными, расистскими и бредовыми рецептами спасения «космолета Великой России», чем есть в запасе у автора.
У В. Шкловского есть злая метафора роли русской интеллигенции в истории: в «Гамбургском счете» он сравнивал интеллигентов с «пробниками». Так называли жеребцов, которых использовали, чтобы распалить кобылу, преодолеть ее защитный рефлекс. Только жеребец с ней «договаривался», пробника оттаскивали и запускали племенного жеребца. «В революции мы сыграли роль пробников», - жестоко пишет Шкловский. Эту метафору можно развить и адаптировать к ситуации «сто лет спустя», т.к. российская история склонна к самоповторам. Теперь в роли пробников рискуют выступить певцы империи -- метафорические антисемиты, символические шовинисты, эзотерические коммунисты -- и любители изящной словесности, которых первые заводят «чисто стилистически».