На сломах истории особую значительность приобретают свидетельства тех современников, кто обладал достаточной проницательностью, чтобы задумываться о сути происходящего, и вместе с тем имел смелость оценить меру своего понимания и то, как восприятие мира и своего места в нем изменялось вместе с эпохой.
Сарра Владимировна Житомирская прожила долгую и на редкость полную жизнь. Родившаяся в 1916, она покинула нас в 2002 году в ясном уме и твердой памяти. Мариэтта Чудакова, ученица, помощница и друг С.В.Житомирской, в предисловии к ее мемуарам «Просто жизнь» (М., 2006) отметила: «Перед нами история активной натуры». И далее: «Участь активных была незавидна - для них проблема духовного, да и физического самосохранения стояла в советское время гораздо острее, чем для натур пассивных: они не могли пересидеть дурное время» (С. 4).
Сарра Владимировна, безусловно, принадлежала к активным натурам. Она всегда жила, что называется, в полную силу – дружила, любила, боролась за жизнь семьи и здоровье своих детей. Поколение, плохо представляющее себе, как выглядит оцинкованное корыто, едва ли оценит то, что в военную зиму в эвакуации Сарра Владимировна не просто стирала белье на всю семью – на ее руках осталась больная мать и совсем маленький сын, – но еще и крахмалила его с помощью самодельного крахмала и гладила (наверняка неподъемной тяжести утюгом на углях)! А ведь воду из обледеневшего колодца надо было носить в бадейках на коромысле – и это делала молодая москвичка с начинавшимся туберкулезом, которая тогда весила всего 45 кило…
Устоять, не сдаваться, – большая часть жизни Житомирской прошла под этим знаком: война, карточки, совмещение учебы и работы, недоедание и недосып, до сорока лет теперь уже с двумя детьми – в коммуналках. И вместе с тем – глубокая привязанность к друзьям и учителям, общительность, открытость всем радостям жизни – кино, театр, музыка...
Делом жизни Сарры Владимировны Житомирской был Отдел рукописей Ленинской библиотеки, которому она посвятила четверть века – и именно Житомирская сделала его уникальным учреждением. Впрочем, можно не сомневаться, что если бы не стечение конкретных обстоятельств (С.В. не готовила себя к карьере архивиста: она училась у С.Д. Сказкина, а кандидатскую диссертацию защитила по итальянскому Возрождению), жизнь ее была бы наполнена каким-либо иным Делом, требующим ее особого умения впитывать новые знания и доводить до воплощения захватившую ее идею.
Отдел рукописей С.В. Житомирская покинула отнюдь не по своей воле и после долгой борьбы (об этом ниже). Тогда ей было уже за шестьдесят, но годы лишь обогатили ее. Трудно поверить, сколько она успела сделать уже вне Отдела рукописей.
Так, в Иркутске с 1979 по 1992 выходила известная «декабристская» серия книг «Полярная звезда», где Сарра Владимировна была заместителем главного редактора и ответственным редактором пяти книг из 20 вышедших. Серию открыли два тома подготовленных ею сочинений и писем декабриста М.А. Фонвизина (1979, 1982; совместно с С.В. Мироненко) – эталонное во всех отношениях издание. Под редакцией Житомирской были собраны и изданы в двух книгах важнейшие работы М.К. Азадовского по истории декабризма: не только дань памяти выдающемуся ученому, затравленному в процессе кампании против «космополитов», но и единственная возможность обеспечить читателям доступ к его трудам (это уже 1991-1992).
И это далеко не все. В серии «Литературные памятники» вышли «Дневник. Воспоминания» А.О. Смирновой-Россет (М., 1989) и «Дневник 1867 года» А.Г. Достоевской (М., 1993), подготовленные С.В. Житомирской. Оба эти памятника имеют чрезвычайно сложную историю и не менее сложную структуру. В обоих случаях только исключительные археографические навыки С.В. могли обеспечить адекватное прочтение текстов, необходима была и ее эрудиция как историка культуры и ее фантастическая работоспособность. А еще Сарра Владимировна перевела с французского и издала уникальную книгу декабриста Николая Ивановича Тургенева «Россия и русские» (М., 2001), до того не публиковавшуюся в Отечестве, которую сопроводила полновесной статьей – в сущности, небольшой монографией. Именно Сарра Владимировна перевела широко известную книгу Ричарда Уортмана «Сценарии власти», издала фундаментальный двухтомник Пущина, включающий большой корпус его ранее не публиковавшихся писем. Можно было бы вспомнить еще много ее трудов относительно меньшего объема. И, наконец, Житомирская успела закончить свои мемуары – том почти на 600 страниц.
Меж тем в 1985 году (!) Житомирскую успели исключить из партии с уникальной уже для того времени формулировкой: «за грубые нарушения в использовании документальных материалов, приведшие к утечке информации за рубеж». А до того ее долго не пускали в сам Отдел рукописей – ее детище! Просто жизнь…
Мемуары Сарры Владимировны Житомирской вышли в 2006-м, в год девяностолетнего юбилея автора – героя своего времени. Но и нашего тоже. При том, что за последние 15 лет вышло много интересных мемуаров, эта книга уникальна по уровню авторского самосознания. Мне еще не приходилось встречать столь разностороннего описания той огромной области культурной жизни страны, которую составляют государственные архивы, библиотеки с их музеями книги и отделами рукописей.
Это нечастый случай, когда читатель может задуматься о том, сколь неизбежна была в советские времена переплетенность жизни и судьбы любого масштабного руководителя учреждения культуры со всеми инструментами режима – государственными чиновниками, коммунистической партией и цензурой.
По должности сама Сарра Владимировна тоже принадлежала к государственным служащим весьма высокого ранга: Отдел рукописей главной библиотеки страны – а какие рукописи он хранит? Почему покупает какие-то «бумаги» за государственный счет? Почему вообще выдает читателям нечто рукописное? Да еще без бумажки, известной многим поколениям читателей под названием «отношение»! Ведь при С.В. Житомирской для доступа в Отдел рукописей было достаточно удостоверения о членстве в творческом союзе или диплома ученой степени. При ней никто не посмел бы отказать, допустим, математику или биологу в доступе к рукописям философского содержания.
Существенно отметить, что в отличие, например, от «Рабочих тетрадей» Александра Твардовского, писавшихся исключительно для себя, мемуары Житомирской заведомо обращены к читателю, притом к читателю широкому. Этот читатель, скорее всего, сроду не задумывался ни о том, почему наши государственные архивы много лет были подчинены ведомству Госбезопасности, ни о том, каковы были, а отчасти и сейчас имеют место, последствия этой печальной ситуации. Широкий читатель смутно представляет себе, кто и как вообще обеспечивает реальный доступ к архивам, как трудами исследователей – архивистов горы бумаги превращаются в бесценные источники.
А ведь культура как целое не сводится к напечатанному. Даже профессионально «пишущие» люди ведут дневники, делают заметки «для себя», пишут личные и деловые письма, как правило, не размышляя о том, что эти «бумажки» могут содержать важную информацию и о них самих, и об эпохе.
Два великих современника – Борис Пастернак и Марина Цветаева – несомненно, осознавали себя свидетелями, но совсем по-разному относились к своим бумагам, письмам и заметкам. Как известно, перед отъездом в СССР из Парижа Цветаева тщательно переписала все для нее важное (включая черновики глубоко личных писем) в отдельные тетради, не так давно опубликованные. Позиция Пастернака сформулирована в его строке «не надо заводить архивы» – к счастью, в этом он не был последователен.
В рукописном виде почти всегда остается и что-то заведомо предназначенное для печати, но неопубликованное при жизни автора. По понятным причинам, соотношение между напечатанным и рукописным в нашей стране имеет свою специфику: самые, быть может, яркие примеры – наследие Булгакова, В. Гроссмана, Домбровского. Вечно актуальные для нас слова «рукописи не горят», скорее всего, совсем иначе звучат для обитателей более благополучных стран. Зато в судьбе Житомирской эти слова, как и рукописи их автора, сыграли особую роль (отсылаю читателя к последней печатной работе С.В.Житомирской: Еще раз об архиве М.А.Булгакова // Новое литературное обозрение. – 2003. № 63)
Архивы в СССР, да и в современной России – это всегда политика.
С 1938 г. Главное архивное управление входило в состав НКВД, соответственно начальники всех архивов были сотрудниками этого наркомата в немалых чинах. В 1941 г. было принято решение подчинить НКВД не только государственные архивы, но все архивные и рукописные фонды всех музеев, библиотек и различных ведомств. К счастью, это решение не успели выполнить – началась война.
В конце войны заведующим Отделом рукописей ГБЛ был назначен Петр Андреевич Зайончковский – в будущем замечательный историк, только что вернувшийся с фронта после тяжелой контузии. П.А.Зайончковский был племянником известного русского историка А.М Зайончковского; родней ему приходился и адмирал Нахимов. Образование Зайончковский получил в кадетском корпусе, что после революции закрыло ему дорогу – и не только в вуз. Он успел поработать пожарным и рабочим на машиностроительном заводе в Москве, где вступил в партию. Знаменитый МИФЛИ – Московский институт истории, философии и литературы – Петр Андреевич окончил экстерном, в 1940 г. защитил кандидатскую – и в 1941 ушел добровольцем на фронт, хотя кандидаты наук мобилизации не подлежали.
При первой же встрече с Зайончковским Сарра Владимировна не скрыла, что она никогда не держала в руках рукописной книги, что не помешало П.А. через год сделать ее своим заместителем.
Важнейшую роль в становлении С.В. как архивиста и вообще как личности сыграла ее встреча с Елизаветой Николаевной Коншиной, работавшей в отделе рукописей уже много лет. По словам Житомирской, Е.Н. Коншина по кругу друзей, по взглядам и требовательности, по типу личности и нравственным установкам воплощала ту среду, которая и через тридцать лет после революции принадлежала времени, ей предшествовавшему.
Замечу, что «отголоски» принадлежности к этой культурной среде я еще успела застать десятью годами позже в библиотеке Института языкознания АН СССР, куда меня взяла на работу Надежда Петровна Дебец – дочь священника (со всеми вытекающими) и жена известного антрополога Г.Ф. Дебеца. Два года библиографической работы в этой библиотеке (она была частью ФБОН, теперешнего ИНИОН), предполагавшие регулярные посещения служебных каталогов Ленинки, позволяют мне понять очень важные подробности тех профессиональных задач, которые решались Саррой Владимировной.
С.В.Житомирская изначально была ориентирована на то, что задача библиотеки – сделать документ (будь то книга – печатная или рукописная, просто рукопись или машинопись и т.п.) доступным для читателя. Только при такой установке библиотека – и любой отдел рукописей или музей книги в том числе – выполняет свои задачи. Как это ни парадоксально, среди профессионалов архивного и библиотечного дела – в особенности тех, кто имеет дело с раритетами – эта позиция вовсе не являлась общепринятой. Боюсь, что не является и нынче; немаловажно, что в госархивах эта позиция до сих пор имеет политические причины.
Среди архивистов весьма распространена позиция «собаки на сене»: главный враг архива – читатель. Отсюда и равнодушие к тому, описаны ли фонды (неописанные фонды никогда не выдаются читателям), есть ли справочники, позволяющие искать нужные документы именно в данном хранилище или музее и т.п., что именно включено в читательский каталог. Изъяли карточки – и до 1956 года обычный читатель мог вообще не знать, что был такой писатель Бунин – ну и что из того, что он Нобелевский лауреат? Он эмигрант – и этим все сказано.
П.А.Зайончковский и С.В.Житомирская за короткий срок проделали огромную просветительскую работу, опубликовав для начала «Краткий указатель архивных фондов Отдела рукописей»» (1948), такое бесценное издание, как «Указатель воспоминаний, дневников и путевых записок XVIII-XIX вв.: (из фондов Отдела рукописей)» (1951; второе издание указателя, «Воспоминания и дневники XVIII-XX вв.: Указатель рукописей», расширенное в разы, вышло в 1976).
Использование, а не один лишь учет и хранение – так Зайончковский и Житомирская понимали задачи Отдела рукописей. Тотальная цензура и запрет на все по принципу «как бы чего не вышло» – так понимало свои задачи государство и те сотрудники Отдела рукописей, которые впоследствии повели себя, прежде всего, как подданные.
В своей вводной статье к мемуарам С.В.Житомирской Мариэтта Чудакова напоминает нам о том, что глобальной компенсаторной реакцией гуманитарного социума на тоталитарный гнет был уход в содержательные, но относительно безопасные сферы культурного производства: во многом именно отсюда исключительный уровень советской текстологии и искусства атрибуции; отсюда и углубленная разработка всего, что касалось «золотого века», при фактическом запрете на действительно научное изучение эпохи Серебряного века, не говоря уже о культуре эмиграции.
Издавали классиков – например, Чехова, которому уникальный архивист Е.Н. Коншина посвятила всю свою жизнь; публиковали то, что можно было подверстать под рубрику «освободительное движение» – наследие декабристов, Герцена и Огарева. Но и эта работа проходила под «неусыпным оком»: чего стоит хотя бы рассказ Житомирской об истории приобретения архива М.О. Гершензона! Уж казалось бы: рыцарь русской культуры, пушкинист, автор таких популярных сочинений, как «Грибоедовская Москва» и «Мудрость Пушкина»… А «Вехи»? То-то и оно. Да и о Герцене приходилось писать в «оговорочном» стиле: с какой горечью вспоминала Л.Я. Гинзбург свою книгу о «Былом и думах»…
Из книги «Просто жизнь» хорошо видны все «приливы» и «отливы» советской культурной политики. Только партбилет и номенклатурная должность позволяли С.В. Житомирской пользоваться всеми легальными и полулегальными возможностями, чтобы открывать вначале маленькую форточку, потом фрамугу, потом половину оконной рамы. Позже ей – среди прочего – не простили именно умения систематически публиковать уникальные материалы там, куда не сразу стало бы смотреть всевидящее око: в самом деле, «Записки Отдела рукописей ГБЛ» – кто их читает?
Поединок С.В. Житомирской и М.О. Чудаковой с партийно-государственной машиной имел своим формальным поводом по преимуществу историю архива и публикаций произведений Михаила Булгакова. Этой позорной истории, как и параллельному процессу – развалу Отдела рукописей ГБЛ – в мемуарах Житомирской отведено полторы сотни страниц. И глубоко неправ будет тот, кто сочтет этот рассказ Житомирской излишне подробным – не случайно сказал Галич: «Мы поименно вспомним всех, кто поднял руку…». Ибо именно в 70-е годы власть начала методично лишать читателей доступа к фондам крупнейшего книгохранилища страны, а заодно и разрушать весь тот сложный организм, которым является сегодня любая крупная библиотека и уж тем более библиотека национальная. Какими способами и кто это делал – далеко не безразлично и сегодня.
Из мемуаров Житомирской видно, что не один лишь Отдел рукописей – «Ленинка» в целом как культурный институт кончилась задолго до того, как в конце 80-х из люстры читального зала Центрального Справочного Отдела раскрали все лампочки. Сокращается количество приобретаемых книг и журналов (нет денег и негде хранить); путем систем запретов ограничивается и число потенциальных читателей (некуда усадить). Даже неловко писать о том, что в «Ленинке» сначала закрыли читальный зал для подростков (я пришла в этот зал в 14 лет), потом закрыли так называемый «общий зал» (он помещался в Пашковом Доме, и без работы в нем мое поколение просто не могло бы учиться в Университете). Теперь читателем Ленинки с постоянным билетом можно стать, лишь будучи аспирантом или обладателем научной степени, но при этом профессуре перестали выдавать книги на дом, а диссертации и огромную часть периодики отправили в Химки, – замечу, фактически в другой город!
И когда я рассказываю о том, что при Житомирской все обработанные рукописи были доступны любому кандидату наук, то мне просто не верят.
***
Окружающее меня свободное молодое поколение свободно весьма условно: оно пользуется преимущественно свободой от – от понимания, анализа и ответственности. И от исторической памяти, в том числе. Историческое беспамятство несовместимо с какими бы то ни было надеждами на построение гражданского общества: именно равнодушные легче всего поддаются властным манипуляциям, поскольку не испытывают потребности в критическом осмыслении происходящего.
Именно поэтому я настоятельно советую всем прочитать статью М.О. Чудаковой «О роли личностей в истории России ХХ века», предпосланную мемуарам С.В. Житомирской в качестве предисловия. Вы увидите, что стоит прочитать текст Чудаковой дважды: на этот раз – как послесловие. Там есть над чем задуматься.
