Старые картинки с актуальной выставки. Убожество фотографии и апофеоз живописи. Пахлава против диетического батончика. Портрет художника на Востоке. Сорок три года в психушке и бегство из Египта. Ностальгия по доцентам кафедр научного коммунизма. Гарем как символ свободы женщины. Автор «Эмалей и камей» прогуливается по базару. Встреча на кладбище. Она подарила ему розу.
В лондонской галерее Тейт – очень актуальная выставка британской живописи, преимущественно, позапрошлого столетия (хотя там есть и еще более ранние картины). Называется она «Соблазн Востока. Британская ориенталистская живопись» - похоже, ее загробным куратором был Эдвард Саид. Выставка большая, сделана с любовью и прилежанием: артефакты сопровождаются фактическим историко-культурным комментарием, а некоторые, самые идеологически-броские, и крошечным, на абзац, эссе. Авторы таких эссе, в основном, выходцы с того самого Востока, точнее – Ориента (Orient в саидовском смысле): писатели, профессора, журналисты, богословы. Так что картины представлены в двойной рамке комментария – а это способны вынести далеко не все произведения искусства. Здесь, как ни странно, многие артефакты не проиграли обрамляющему тексту.
В этом первая неожиданность «Соблазна Востока». Ориентальная живопись – жанр почтенный, зародившийся и достигший расцвета с расцветом колониализма (прости, Саид!). Это не удивительно – чем дальше в глубь Аравии или Месопотамии продвигались белокожие офицеры, разведчики, купцы, лингвисты, авантюристы, тем больше живописных свидетельств этих сказочных земель поступало в дома и галереи Лондона, Парижа, Берлина, Санкт-Петербурга. Тогдашняя новорожденная фотография была еще в рабстве у статики и не могла передать то, что ожидала (и ожидает) публика от «восточных картинок» - пестроту базаров, мечетей, нарядов, гаремов. Кстати говоря, на выставке в Тейт показывают десятки фотографий Иерусалима, Каира, Стамбула, но изображенные на них строения, люди и пейзажи навсегда замурованы в своем времени. Они не вызывают у сегодняшнего зрителя ровным счетом ничего – какие-то облезлые стены, задрапированные в тряпки дикари с горящими глазами, тощий привкус захолустья. Нечто вроде нынешних документальных фильмов про жизнь в африканских трущобах. В качестве компенсации, что ли, ориенталистская живопись того времени задает чудовищное пиршество глазу, и это визуальное обжорство иногда вызывает тошноту, как обжорство настоящее. Именно поэтому шедевры Жерома, Верещагина, Льюиса несколько сомнительны для строгого сегодняшнего критика, они на гране кича; если пользоваться терминологией Сюзан Зонтаг, это «кэмп».
Между тем, не все то плохо, что жирно, пряно и вызывающе экзотично. Не вечно же пробавляться безупречно вежливой пищей из кафе при музеях современного искусства, всеми этими перетертыми тыквенными супами и салатами с тофу и побегами сои. Крайний (но отрефлексированный автором) экзотизм может быть большим искусством – это подтверждают не только знаменитые художники, вскользь коснувшиеся «восточных» сюжетов (на выставке можно увидеть восхитительный портрет миссис Болдуин кисти Рейнольдса и несколько волшебных работ прерафаэлита Ханта), но и мастера ориенталистского цеха – тончайший рисовальщик и щедрый колорист Джон Фредерик Льюис, загадочный шотландский импрессионист Артур Меллвил, сумасшедший Ричард Дадд. Последние трое – вне конкуренции в залах «Соблазна Востока», а из них главный, конечно – Льюис.
Джон Фредерик Льюис, сын гравера, в юности специализировался на анималистике, спортивных и охотничьих сценах. Затем он отправился в путешествия, которые, по тогдашнему обыкновению, имели южное и восточное направление. Из Испании – в Италию, из Италии – в Грецию, из Греции – в Турцию, из Турции – в Египет. Теккерей в «Заметках о путешествии из Корнхилла в Большой Каир» описал «туркизированного европейца», жившущего в элегантном оттоманском доме, по дворику которого бродят верблюд и газель. Это – Льюис. Помимо приятственного времяпрепровождения в Каире и Стамбуле, художник создал около шести сотен ориентальных акварелей, рисунков и картин. Все это богатство – вместе с коллекцией диковинных восточных вещиц – он привез в Лондон в 1851 году. Среди шестисот работ – несомненные шедевры, например, «Продавец ковров» (на акварели изображен сам Льюис – седобородый грустный мужчина в красных туфлях, синих шароварах и белой чалме), «Интерьер школы» (веселая пантомима детей, кошек, голубей и пожилого толкователя Корана на фоне орнаментов, ковров, резных шкатулок и сундуков, арабской вязи) и, конечно же, «Серафф – сомнительная монета» (две девушки в чадре, мрачный чернобородый продавец, праздные гуляки, все напряжено смотрят, как цепкоглазый специалист по валюте проверяет чеканку динара).
Если Льюис вернулся с Востока художественным триумфатором, то вот Ричард Дадд приехал в Англию сумасшедшим. Вместе с богатым путешественником сэром Томасом Филипсом он изъездил Турцию, Сирию, Палестину и Египет. То ли Восток потряс Дадда, то ли зачатки душевной болезни уже гнездились в его сознании, только вернувшись в Англию, он убил собственного отца и бежал на континент. Во Франции Ричарда Дадда поймали и препроводили на родину, где он до конца своих дней (то есть, 43 года) просидел в сумасшедшем доме. Там он тоже рисовал; на выставке в Тейт можно обнаружить страшный образчик этого безумия – картину «Бегство из Египта» (обратите внимание на направление движения!), написанную будто каким-то современным латиноамериканским муралистом. Восток мстит – и не только бомбами террористов-самоубийц.
Если живопись «Соблазна Востока» вызывает восхищение, то идеология – по меньшей мере, раздражение. Зрителя с советским прошлым ждет здесь дежа вю: некоторые из сопровождающих картины эссе вылизывают мозг чугунным марксистско-постколониалистским языком. Кое-где авторы добавляют каплю едкого феминизма, который, впрочем, не настолько радикален, чтобы признать «гарем» местом унижения восточной женщины. Мол, это было такое специальное «сообщество», специально отведенная территория для женщин, где они предавались радостям спокойной и свободной жизни без рабства и угнетения, которые были характерны для тогдашних европеянок. Желание «оправдать» Восток оказывается сильнее не только своего символа веры, но и здравого смысла вообще. В результате лучшие (и самые умные) тексты к картинам с выставки написаны поэтами, писателями и журналистами. И это не аргумент в пользу Искусства и Медиа, нет, это свидетельство ничтожности нынешнего гуманитарного знания. В этом смысле «Ориентализм» Эдварда Саида сыграл роковую роль; как становится ясно, он не открыл новую перспективную область знания; наоборот, Саид (выходец из богатой семьи, обитавшей в старом, довоенном Иерусалиме) завершил своим трудом колониальную эпоху Ближнего Востока.
P.S. Честно говоря, я бы дополнил визуальный ковровый базар «Соблазна Востока» не воспаленным политиканством эпигонов Эдварда Саида, а текстовым орнаментом одного французского литератора, современника Льюиса и Дадда. «Путешествие на Восток» Теофиля Готье повествует о поездке в Алжир и Турцию. Бесконечные курящиеся чубуки, берберские скакуны, чалмы всевозможных оттенков, ковры и живописное тряпье нищих, орнаменты мечетей, кофейни и глаза восточных красавиц, сверкающие из-под покрывала, очаровывают автора, который не жалеет сил, чтобы передарить все сказочные богатства читателю. Готье опьянен не опиумом, а многообразием, и просто-таки помешан на перечислениях: «Я... очутился в ряду парфюмеров, продающих эссенции бергамота и жасмина, флаконы атар-гулла в бархатных, расшитых блестками футлярах, розовую воду, пасту для выведения волос, fragonard, ароматические курительные палочки, испещренные арабскими письменами, мешочки с мускусом, четки из нефрита, янтаря, кокосового ореха, слоновой кости, фруктовых косточек, розового и сандалового дерева...» (здесь и далее перевод И. Кузнецовой и М. Зониной). Мечети описываются Готье в том же жанре прейскуранта: «Дворец Сарайбурну с китайскими крышами, белыми зубчатыми стенами и зарешеченными беседками среди кипарисов, сосен, смоковниц и платанов; круглый купол мечети султана Ахмета, окруженный шестью минаретами, напоминающими мачты из слоновой кости; Святая София с четырьмя минаретами по бокам, возносящая свой византийский свод над могучими контрфорсами с горизонтальными рядами белой и розовой кладки...» И т. д. и т. п. до бесконечности. Эдакий каталог восточных чудес, пахлава для глаза, шербет для уха. Так Восток любил, кажется, только Константин Леонтьев.
Впрочем, не все так просто. Готье не был простодушен. Помимо базаров, мечетей и девушек в чадре, у него есть еще одна слабость – мусульманские кладбища. Единственное «любовное приключение» (в значении этого выражения, характерном для ХIХ века) в «Путешествии на Восток» происходит именно на кладбище, именно там сошлись для Готье мусульманские Эрос с Танатосом: «Я медленно ехал по узкой тропинке между могилами и вдруг заметил у одного из надгробий молодую женщину в довольно прозрачном яшмаке и в фередже нежно-зеленого цвета. Она держала в руках букет роз, и ее огромные глаза, подведенные сурьмой, глядели в одну точку, словно о чем-то грезя... Вероятно, взгляд мой наивно и искренне выразил восхищение, ибо она подошла к тропе и с застенчивой грацией протянула мне розу из своего букета». Кстати, в «Ориентализме» Теофиль Готье упоминается только вскользь.
