Иностранцам трудно выговорить это слово. Между «б» и «л» им хочется вставить тот странный звук, который мы бы заменили твердым знаком, указав тем самым на его фонетическую неопределенность. Сказать-то не легко, но кушают охотно. Каждый пришлый, попадающий впервые в пространство нашей родины, твердо знает: в России надо есть блины. С маслом, с икрой, со сметаной, с семгой, с вареньем… Потому как русский бренд. Да и Никита Михалков – главный эксперт по русским фенечкам – их так аппетитно на экране поедает, что даже ослик сразу поймет: русском человеку без блинов никак нельзя. Действительно. Отправился с утра на работу, а лифт - на семнадцать этажей один маленький, грузовой-то уже неделю чинят, че-то там замыкает – на одиннадцатом стоит и стоит. Волей-неволей поинтересуешься: «Ну, кто, б-блин, лифт держит?» Ответа не дождешься, да и пойдешь пешком. Благо вниз – не вверх. Спустишься до пятого без проблем, дальше лампочки перегорели. Пробираешься в темноте к лифту, который, понятно, уже на первом минуту с открытыми дверями стоит, тебя вроде как дразнит, выходишь на свет божий, вытираешь тщательно подошвы об решетку у подъезда и думаешь: « Да-а-а, блен, а хозяевам собачек раньше вставать не мешало бы, чтобы братья меньшие успевали до газона…» Сел в родную – шестерку, семерку, восьмерку, девятку – стартер, неделю назад поменянный, чихнул и увял. Каков комментарий? «Балин, теперь опять полдня угрохать на автозапчасти, в сервис буксовать!» Глянешь на часы – на метро быстрее, только бы добраться. Голосуешь до ближайшей ветки, а мимо - шнырь-шнырь - блестящие авто, и вся жидкость мутного цвета из под колес – аккурат на тебя. «Блинн! Притормаживать у тротуара надо!» Плюнешь, добежишь до маршрутки, даже присядешь на краешек откидной доски, но тут, как назло, у перекрестка перед самым метро светофор сломался, все друг друга быстро «заперли» и ждут постового, чтобы тот помог. А постовой подъехать не может, потому как заперли же все, движения никакого, вот сидит офицер в «динамовской» десятке, смотрит с тоской на пятьсот гудящих машин - это тоже «блин», только по автодорожному – и думает: «Ну, дебилы, блян, в поле со столбом не разъедутся». В метро толкнули два раза: « Заходите, былин, заходите быстрее» - и в бок, в бок. На службе… Нет, на службе у каждого своя кухня, и не будем о ней…
«А если, - возразит читатель – подъезд у меня чистый, светлый, консьержка приветливая, «бумер» мой заводится с полоборота в любую погоду, и на шоссе мне всегда горит зеленый, что тогда?» Тогда просто анекдот. Сидят на Тверском на одной скамейке «новые русские», а напротив них одинокий «старый русский». Новый русский товарищу говорит: «Как, бэлин, мне чужая кухня надоела, с этими перелетами совсем желудок убьешь, в Таиланде острое, в Японии сырое, в Китае жирное, во Франции, бэлин, устриц недавно заказал, всю ночь потом промаялся. Блинков бы родных и щец…» «А я уже два дня не ел», – грустно вставил со своей скамейки «старый русский». «Ну, братан, ты, блин, даешь, зря, зря, надо себя заставить»…
Итак, мы опять о еде. И о фонетике. Главное иностранцу уяснить вот что: если «блин» произносят легко, свободно и без усилий, это и есть румяный, аппетитный русский бренд, а если слышны звуки посторонние - где-то между согласными что-то затесалось или гласные как-то нечеткие - это действительность. И тайну ее происхождения мы раскрывать не будем.
«Что делать?» – спросил нетерпеливый петербургский юноша. «Как что делать? - ответил ему великий Розанов. - Если это лето – чистить ягоды и варить варенье; если зима – пить с этим вареньем чай». И было это в 1918 году, когда шумели вихри Гражданской, лютовал холод и голод, и не было, не было сахару, чтобы это самое варенье сварить. Может, в этом все дело. Может, потому и гибли наши люди почем зря, потому что рухнула одна из несущих стен русского дома – стена, замешанная на варенье. «Да чем, чем же так важно ваше варенье? И чем оно отличается от джемов, муссов, желе, которыми забиты прилавки по всему свету?» - спросит строптивый иностранец. Каково же будет его удивленье, если раскрыть ему главную русскую тайну: то, что у них называется по-разному, у нас все – варенье. Перетертое с сахаром и без сахара, толченое и чуть подогретое, выдержанное пять минут, вареное тридцать минут отдельными ягодами в сиропе, томящееся два часа на плите в сахарном изобилии, с пьяными вишневыми ягодками (непременно с косточками), с янтарными абрикосами, лишенными косточек, но набитыми орешками, вынутыми только что из этих самых косточек, с дурманящими лиловыми половинками слив, с горьковатыми оранжевыми рябинками, приторное до безумия с романтическим названием «из лепестков роз», сражающая наповал густая терпкая калина, даже ярко-желтое из кабачков (вот те крест, сами пробовали) – все это варенье. И не надо обсуждать, как его готовить (каждая хозяйка имеет свой рецепт). Важно, зачем. Во-первых, для спокойствия. Если к началу ноября в погребе на даче, в шкафчике на балконе, в холодильнике на нижней полке, наконец, стоят десяток банок разного калибра с крышками металлическими и пластмассовыми, с бумажными прослойками и надписями «сорт и год» соответственно, то хозяйка чувствует примерно то же, что водитель, успевший перед первым снегом поставить шипованную резину, что губернатор, до первых холодов завезший уголь в дальние края своих владений. Словом, к зиме готовы. Во-вторых, для укрепления семейных связей. В доме всегда должно быть нечто для передачи родственникам с поездом, с оказией, с коллегой, отбывающим в командировку в тот же город.
В-третьих, чтобы есть с этим вареньем блины, о которых подробнее смотри выше. «А если, - возразит мне читатель, - нет у меня погреба, и кусты смородины возле коттеджа не растут – одни ели голубые? И резина у меня всепогодная, и отопление газовое. И родственники от меня давно уже ждут не банки с варевом, а пару зеленых сотенных для поддержания дружбы. И диетолог мне блины запретил. Что? Что тогда?» Тогда просто. Варенье вам для того, чтобы всегда – даже в самые тяжкие времена, когда уже не помогает ни мусс, ни желе, ни джем, - был ответ на извечный русский вопрос.
«Мне не нужна «русская женщина» (Некрасов и общественная шумиха), а нужна русская баба, которая бы хорошо рожала детей, была верна мужу и талантлива. Волосы гладенькие, не густые. Пробор посередине, и кожа в проборе белая, благородная. Вся миловидна. Не велика, не мала. Одета скромно, но без постного. В лице улыбка. Руки, ноги не утомляются. Раз в году округляется», - писал все тот же Розанов в 1913 году. Вот не дожил Василий Васильевич до новых дней, не слышал, как по телевизору журналистка, поведавшая о злоключениях наших соотечественниц в Америке, сообщает: «Русские жены за границей стали таким же брендом России, как матрешки и водка». Оно и понятно. Иностранцы в сочинения Николая Алексеевича сроду не заглядывали, потому их «русская женщина» очень, очень привлекает. «Национальное достояние вывозят, - негодует депутат скандальной (впрочем, других в Думе и нет) партии, потрясая статистикой о браках с иностранцами. - Раньше была утечка мозгов, а теперь чего? Ученых вывезли, за баб взялись?!» Но иностранцев понять-то можно. Если русская женщина, стыдливо опустив глаза, замечает «готовить у меня не получается», это значит, что ее котлеты отличаются по вкусу от котлет свекрови, о чем ей регулярно сообщал свекровин сын, муж, то бишь. Если она села за руль, то в дороге и колесо поменяет, и масло, если надо, проверит, а то и двигатель послушает. А дети? Детей она родила еще до того, как ее начальником отдела назначили. Если американка, весело тряхнув гривой, предупреждает «да, и учти, готовить я не умею» - это значит, что в своей микроволновке она освоила только кнопку «подогрев», и потому сосиски варить придется самому. Да и зачем париться, если детей она заведет ближе к пенсии, чтобы было чем развлечься к старости. И вообще, всем должны заниматься профессионалы, поэтому она выучила наизусть телефон «911» на все случаи жизни и в ус не дует. «Позвольте, - возмутится просвещенный читатель, - откуда эти штампы?! Вы видели современных женщин в России? Моя, например, пока няня детей по клубам развозит, из салона красоты не вылезает, целлюлит атакует. И телефон, который даже ночью спросонья выдаст, - это «пицца на дом». И про автомобиль она ничего, кроме телефона эвакуатора, не знает». Нет, нет, дорогие, мы не про этих, мы еще про тех, которых описывал Розанов (ну, любим мы сравнивать с «тринадцатым годом» - это тоже русский бренд). Вот на них, на бывших, и посягают ироды иноземные, не зная, что уже давно в России лошади передохли, не выдержав аграрных реформ, и избы сгнили так, что гореть в них нечему, да и певцов горя народного никто не любит. И все-таки прав депутат - есть, есть угроза нашему отечеству. Действительно: кто же останется здесь печь блины и варить варенье?
