По заведенному прокуратурой Таганского района делу против Андрея Ерофеева уже должен был начаться суд, но его отложили: обвиняемый повредил позвоночник и находится в больнице. Все как в романтическом романе – героя преследует рок, стечение обстоятельств приводит его к полному краху, и литературной метафорой кажется его нынешнее "положение - лежа". Скорее этот сюжет основа для романа, чем информационный повод. Но в возникшем клубке информационных скандалов разобраться, пожалуй, можно лишь обратившись к классическому жанру.
Попробуем преодолеть запутанность этого, полного вымыслов сюжета, провести анализ тех медийных мифов, которые множатся вокруг фигуры Андрея Ерофеева средствами массовой информации, и найти какое-то объяснение всему происходящему с нашим героем. Сразу хотелось бы отметить, что автором многих сюжетов и отчасти мифов нередко выступает сам Андрей Ерофеев, которого, безусловно, и мы сразу причислим его к классу художников. И уточним, что в его стратегиях прочитываются практики художников 90-х: его выставки последнее время неизбежно становятся массмедиальными скандалами. Художники - герои московского радикализма сегодня уже не эпатируют общественное мнение, перейдя в разряд героев светских хроник, как респектабельные и заслуженные деятели искусства, и поэтому Ерофееву присуще некоторое ретро-очарование нонконформистского протеста. Недавно на страницах "Арт-Хроники" он даже критически высказался относительно той галерейной модернизации искусства, которая производит качественный рыночный продукт. Также его авторитету музейного куратора несколько противоречит тот факт, что последнее время Ерофеев поддерживает молодых художников, так или иначе манипулирующих массмедиальным сознанием. Народные художники «Синие Носы», выросшая в маргиналиях клубной культуры группа «ПГ» и вот еще «Война», возобновившая традицию массмедиальных провокаций в новых техно реалиях интернета. Нельзя сказать, что эти художники отстаивают конкретные политические позиции в согласии с модными сегодня тенденциями в международном художественном дискурсе сопряжения этики и эстетики. Считая, что общественная миссия художника быть пересмешником, своего рода общественным юродивым, Ерофеев, репрезентируя их творчество, отстаивает сам принцип свободы высказывания современного искусства. Несмотря на столь анархические взгляды, он всегда являлся (до недавнего времени) государственным служащим, юридически и финансово ответственным лицом.
Андрей Ерофеев – мой бывший начальник, заведовал Отделом новейших течений (им, кстати, созданным в 2002 году) в ГТГ. После полутора лет работы я начала называть его мистер Хаос: творческий беспорядок в делах, как характерный метод его работы, феерическая активность, которые, возможно, и послужили причиной того, что Ерофеева начал преследовать злой рок.
Итак, наступило время, когда в истории пора поставить точку. Когда различные, не связанные между собою события фокусируются в одном, пора ставить точку. То, что было прежде, оказывается далее невозможным, и рыться в том, как эта точка образовалась, уже не вопрос актуального процесса, а занятие для архивариуса. Но дело Андрея Ерофеева - не частный вопрос, и оно не ограничивается лишь судебным разбирательством. Судьба Ерофеева кажется случайным образом в силу недоразумения, или трагичности фортуны, что впрочем, одно и тоже, оказалась связана с продолжающимся уже более десятилетия крестовым походом против кучки неверных адептов современного искусства и Сахаровского центра национал – патриотов.
В той точке, которую мы поставили, сфокусировалось три сюжетных линии, не связанные между собой на первый взгляд, но мистическим образом совпавшие (что свойственно романтическому роману). Это обвинение в разжигании национальной розни за выставку «Запрещенное искусство» в Сахаровском центре. Скандал разгоревшийся вокруг цензурных запретов на выставке показанной осенью 2008 года в Париже «Соц арт. Политическое искусство России. 1972-2008», с участием бывшего министра культуры Соколова, безусловно затрагивающий вопросы национальной культуры. И, третья линия, находящаяся в ведении административно-бюрократического аппарата, - увольнение Ерофеева из Третьяковской галереи за профнепригодность. Все три события имели широкий резонанс в прессе и за ее пределами. Так эхом эти события отозвались, став частью дизайнерского оформления таких важных для искусства мероприятий как Премия Кандинского, на которой статуэтки номинантам выносили милиционеры, и премии "Инновация", которая вообще была дизайнирована в стиле соц-арта и декорацией для награждения стал Мавзолей Ленина. Из этих реплик на выставку Ерофеева следует, что, несмотря на публичные выступления против коммерциализации, художественный истеблишмент признает Ерофеева как авторитета.
Все это недавно произошедшие события, но мы должны спуститься вниз по реке времени, чтобы распутать этот клубок. На путь борца за свободу высказывания современного искусства Андрей Ерофеев встал сравнительно недавно, лишь в 2005 году, когда он впервые столкнулся с цензурой. С выставки «Русский поп-арт», состоявшейся в Третьяковке, по настоянию православных была снята работа Александра Косолапова «Икона икры». На выставке «Соц арт», происходившей в рамках второй московской биеннале в Третьяковской галерее в 2007 году, цензура начала действовать еще до открытия экспозиции. Не дожидаясь неприятностей, руководство Третьяковки сняло ряд работ. Все, не допущенные начальством произведения, а так же работы снятые с некоторых других выставок, были выставлены Ерофеевым в Сахаровском центре. Выставка называлась «Запрещенное искусство» и была посвящена цензуре. Собственно самих произведений видно не было: они были скрыты за стенами и желающие могли через маленькие дырочки с большими трудностями посмотреть на них одним глазком. В большей степени это был информационный повод, чем зрелище. Условно можно поделить подцензурные произведения, которые выставлялись на этой камерной выставке, на три разряда: мат, порнография, и религия. Актуальных политических проектов по какому-то недосмотру (возможно – самой цензуры) представлено не было. На открытии Ерофеев выступил с речью о самоцензуре, которую госслужащие сами себе устанавливают в эпоху свободы слова и отсутствия государственной цензуры. Но то ли это изящное обращение Ерофеева к коллегам было понято превратно, то ли место для презентации не совсем удачно выбрано…. В Сахаровский центр, к сожалению, не ходят работники музеев, а вот православные – ревностные зрители всех выставочных проектов. В результате, национал - патриоты обвинили Ерофеева вместе с Самодуровым, директором Центра Сахарова, в разжигании национальной розни по отработанному сценарию, и в интернете начался сбор подписей в их защиту.
По настоящему публичный характер борьба Ерофеева за свободу художественного высказывания приобрела, когда в прессе разгорелся скандал связанный с отправкой во Францию выставки «Соц-арт. Политическое искусство России», которая должна была открыть год Русской культуры во Франции. Масмедиальная бомба взорвалась, когда все до одного московские информационные порталы вслед за лентой РИА-Новостей опубликовали высказывание министра культуры Соколова о том, что такое произведение как «Эра милосердия» Синих носов, где в березках несколько неловко целуются два милиционера, это произведение - «позор России». Будучи администратором этого проекта, я в тот же день, когда слова Соколова появились на РИА-Новостях, насчитала около ста публикаций, совершенно невозможное число для элитарной сферы современного искусства, малопонятной народу, да и государственной элите. Странное, признаюсь, было высказано единодушие в поддержку Ерофеева, и Соколов накануне предвыборной кампании оказался публично высмеян. Ерофеев тогда как бы был в выигрыше: получил сногсшибательную ПР кампанию. Он даже был поддержан директором Третьяковки господином Родионовым, который подал в суд на Соколова за публичные высказывания, порочащие честное имя Третьяковки, то есть не выдержал и тоже подкинул свою карту в массмедиальный пасьянс.
Если учесть, что речь идет о цензуре – свобода слова, казалось бы, налицо (если не заподозрить здесь акцию черного пиара против Соколова). Все публикации были за Ерофеева и свободу современного искусства, выступающего в цивилизованном мире гарантом демократических свобод. Итак, оказывается, что свобода слова в прессе как бы и налицо. Но на выходе бюрократическая машина, уже уличенная Ерофеевым в самоцензуре, все равно выдает – "виновен". Накануне суда директор Третьяковки господин Родионов увольняет своего сотрудника Андрея Ерофеева.
Надо сказать, что пока наш герой боролся с самоцензурой музейных работников, в музеях начались тотальные государственные проверки хранения, призванные выявить случаи недобросовестного хранения национальных ценностей. Этот интерес государства не к культуре даже, а к ее ценностям, вполне в духе времени: бюрократизация и усиление контроля - дочки стабилизационного процесса. Оказалось, что наказуема не только недостача, но и излишек культурных ценностей. Ерофеева уволили не столько из-за цензуры, сколько по формальным нарушениям, проще говоря - за беспорядок. В хранении Отдела новейших течений проверки выявили около 6 тысяч единиц хранения, не поставленных на учет произведений искусства. Одни из них принадлежали художникам, другие коллекционерам, третьи просто невозможно было идентифицировать, но большинство из этих единиц оказались записаны на ОКСИ (Общество коллекционеров современного искусства). Задачей, записанной в уставе этой, практически не мелькавшей до момента этого скандала в прессе организации, было прием в дар у художников произведений с целью дальнейшей их передачи в дар музеям. Так же ОКСИ, созданное еще в 1996 году, еще в период существования коллекции в музее Царицыно (ее председатель правления - Иосиф Бакштейн, а президент - Андрей Ерофеев), обладала правом получения грантов, которые изредка и получала под проекты. Для руководства Третьяковки это была таинственная и враждебная организация, от Ерофеева требовали выйти из ее учредительного совета. Возможно, и для нас эта организация была бы совсем необъяснима, и не понятно, почему она собственно не была распущена в новых исторических условиях ее учредителями, если бы мы не обратили внимания на среду, в которой ОКСИ возникло и продолжало существовать. Музей – организация требовательная, со своими предпочтениями и вкусами и с огромным бюрократическим аппаратом (что делает, например, перевод денежных средств очень затруднительным). Принимает в дар музей не что попало и не у кого попало. Может, в общем, и не принять. Для того чтобы получить больше коммерческой независимости и свободы в концентрации в своих руках произведений искусства Ерофеев и создал ОКСИ, которое сыграло с ним злую шутку. Поводом для увольнения послужили систематические нарушения правил музейного хранения и выговора, половины которых достаточно для немедленного увольнения еще пол года назад. С этим сложно не согласиться, но все же какое-то не очень красивое совпадение. Слово систематичный в данном контексте заставляет задуматься: а почему именно в этот момент, то есть не раньше и не позже? И остается, разводя руками, продолжить наше романтическое изложение. Если же говорить в рабочем порядке, то увольнение произошло сразу после постановки на музейное хранения всего в собранной Ерофеевым коллекции, что по документам имело основания для приема. То есть подпись Ерофеева закрыла все, что могла закрыть.
Приказ об увольнении Ерофеев получает на следующий день, после того, как отдел отчитался о проделанной работе по приему. По сути дела ГТГ еще до суда выполнила требования обвинения, лишив Ерофеева возможности профессиональной деятельности. Собранная им коллекция осталась в Государственной Третьяковской галерее, а ее создатель потерял возможность развивать, пополнять коллекцию и осуществлять на ее основе выставки.
Как не парадоксально, несмотря на свой неприемлемый для музейного работника характер, Ерофеев до момента увольнения из Третьяковки никогда не был независимым куратором, он всегда был очень даже зависимым куратором. Вся его кураторская деятельность была частью работы по формированию коллекции: к выставкам изготавливались новые и дублировались старые работы, которые пополняли саму коллекцию. Истинный талант Андрея Ерофеева – он прирожденный коллекционер. Это я поняла, когда слушала доклад Валерия Подороги, который в начале июля этого года, за несколько дней до описанного выше увольнения Ерофеева, говорил о коллекционере как революционной силе общества. Доклад был прочитан на лаборатории арт-проекта «Капитализм как религия?», никоим образом не связанным с нашим героем. Рассматривая фигуру коллекционера через призму творчества Вальтера Беньямина, Валерий Подорога провел черту между современным пониманием этой практики и тем культурным и антропологическим смыслом который присутствовал в ней во времена классического капитализма. Если современный коллекционер покупает в некотором роде акции, то есть уже заведомую ценность, которая заведомо будет приращивать капитал, то коллекционер 19 века (т.е. настоящий коллекционер) – это старьевщик, за бесценок, приобретающий то, что никому не нужно. Коллекционер-старьевщик мотивирован не жаждой наживы и приобретательством, им движет страсть, желание к собиранию и сам процесс коллекционирования для него есть оправдание и цель, обладающая внутренней логикой и смыслом. Общественная функция коллекционера реализуется в отношении памяти индивидуальной и коллективной. Присваивая коллективную память, то, что оказалось на периферии культурного процесса, он тем самым восполняет потерянный культурный пласт для истории. По словам Подороги, все исследователи отмечали, что одним из свойств коллекционера является деструктивность. Коллекционер заинтересован в хаосе. Ему не нужен законченный строго систематизированный музей, «ему скорее нужны разрушенные музеи, руины, лавки старьевщика». По мнению Подороги «Коллекционер не музейный работник, он противостоит любому музейному работнику – это скорее революционер, агрессор, насильник в какой-то мере по отношению к материальной традиции».
В этом последнем утверждении, наверное, единственное несовпадение абстрактной фигуры коллекционера, данное Подорогой, с живым коллекционером Андреем Ерофеевым. С самого начала своей карьеры на ниве современного искусства Ерофеев выступал как человек, требующий государственного признания ценности неофициального искусства и его музеефикации. С 1983 года он начал свою казавшуюся тогда утопической деятельность. Об этом сегодня не вспоминают, но до сих пор в отделе графики музея им. Пушкина есть коллекция Ерофеева. Ему удалось еще в советское время устроить на хранение в ведущий музей небольшие графические листы художников-нонконформистов. Но тогда музей, например, отказался принимать альбомы Ильи Кабакова и графику Эрика Булатова, которые юному коллекционеру пришлось вернуть художникам. На волне перестройки в 1989 году какими-то тайными путями и ухищрениями добился Ерофеев официальной санкции на создание государственной коллекции современного искусства в Музее Царицыно. Как удалось Андрею Ерофееву создать на базе маленького периферийного музея, никакого отношения к искусству 20 века не имевшего, коллекцию современного нонконформистского искусства – секрет великой дипломатии и особого доверия художников, которые, делегируя Ерофееву право говорить от своего имени, через него дарили и передавали в дар государству свои произведения. Собственно, нельзя сказать, что архивирование нонконформистского искусства имело какое-то значение для власти в то время. Скорее возникновение коллекции было актом случайного попустительства. Растерянность советского бюрократического аппарата во время перестройки сделало возможным многое, тогда казавшееся невероятным. Как художники неофициального искусства во время перестройки получили возможность выставляться в районных (читай периферийных) выставочных залах, также на периферии музейных институтов появилась и коллекция современного искусства.
На этом этапе коллекция формировалась на энтузиазме. Художники дарили свои лучшие произведения, понимая важность задачи – создать государственную музейную коллекцию, которая легитимировала их как художников и в собственных глазах и во мнении общественности. Коллекция начала формироваться в то время, когда на руинах империи, в сквотах, ЖЭКах и домах культуры впервые развернулась активная выставочная деятельность. Жизнь сама поставляла недолговечный материал для искусства. Им становились никому, кроме художников, не нужные предметы советского быта и культа, в изобилии присутствующие в выселенных домах, на помойках, в пришедших в запустение красных уголках ЖЭКов и т.п. Именно эти объекты и инсталляции, создавать которые было легко, а продать или хранить не представлялось возможным, и составили основу коллекции Андрея Ерофеева. Обычно он приезжал на грузовике и, забирая все, что можно с выставки или из очередного сквота, который покидали художники, решал все их проблемы, забирая вещи «на хранение» и потом вымаливая на половину из спасенного дарственные. Часто художники искренне забывали о своих произведениях, которые, стоит уточнить, делались не для музеев, а по велению души, как реакция на актуальный исторический момент. Естественно, в таких условиях спасения от исчезновения произведений, о четком ведении документации и хранении не думали ни художники, ни господин Ерофеев.
Разумеется, в начале перестройки Третьяковская галерея не могла снизойти до некоего весьма сомнительного коммунального искусства, собранного в ажиотаже палаточной приватизации, слишком далеки были друг от друга неофициальные художники и официозные хранители национальных ценностей. Так в начале 90х коллекцию «Другого искусства», собранную Леонидом Талочкиным (в основе ее художники-шестидесятники), Третьяковская галерея отказалась экспонировать, что было условием ее безвозмездной передачи в дар. В то же время, кстати, коллекция стала доступна публике в музейном центре РГГУ. Но в 90-е годы еще происходит идеологическая война между официальным искусством и неофициальным, арбитром которым выступает рынок. Галереи современного искусства, создав рынок, а к нулевым - добившиеся роста цен на современное искусство, доказали тем самым его ценность. Именно в это время, в нулевые, коллекция Ерофеева перемещается из периферии в центр, и в залах Третьяковки появляется постоянная экспозиция нонконформистского искусства.
В начале нулевых Третьяковка, чувствующая необходимость модернизации, возлагает на Ерофеева, как куратора, большие надежды. Он делает один проект за другим, привнося свежий воздух актуального художественного процесса в безжизненное пространство высокого музейного академизма. В начале своей работы в Третьяковке Ерофеев стремится ввести в музей круг художников нонконформистов. Сообщество в разных его ракурсах предстает в проектах Андрея Ерофеева: «Безумный двойник», «Смотровая площадка», «Звезда МГ», «Сообщники» и др. В музее начинает работать дискуссионный клуб. Маленький выставочный зал №63, Ерофеев начинает эпатировать музейный академизм, выставляя граффити молодых художников, показывать видео. Но, оставаясь верен кругу художников, Ерофеев не вливается в коллектив Третьяковки, и между ним и музеем постепенно растет пропасть взаимонепонимания.
На что рассчитывала Третьяковка? Надеялась ли она на чудо, думая, что, не меняя свои административные структуры, лишь с привлечением к работе модного авторитетного куратора и его коллекции, по мановению волшебной палочки произойдет модернизация? Ерофеева же, признаемся, музей не слишком интересовал, его вообще мало что интересует, кроме его коллекции. Но постепенно Ерофеев проникается музейной атмосферой и встает на путь летописца, задумав серию глобальных исторических проектов. Первыми двумя в их ряду были эпохальные выставки «Московская абстракция», «Поп-арт» и «Соц-арт». Оставаясь всего лишь заведующим одного из многочисленных отделов, он проводит огромную работу по разработке реконструкции здания Третьяковки на Крымском валу. То есть, в какой-то степени Ерофеев начинает подменять собой музей, что не могло не вызвать ответной реакции музейного руководства. Так в стенах Третьяковской галереи началась долгая партизанская война, в которой Андрей Ерофеев умело манипулировал массмедиа, и нередко прибегал к стратегии массмедиального скандала. А его оппоненты, апеллируя к административному порядку, использовали советский метод управления: контроль.
Но если Третьяковская галерея продолжала хранить в подсознании своих структур архетипические модели советского прошлого, то художники за описываемый период сильно изменились. Они перестали быть нонконформистами. Их произведения как-то молниеносно выросли в цене и теперь стоят миллионы в конвертируемой валюте на аукционах. Образ современного художника, любимца глянцевых журналов и престижных премий как-то уже не вяжется с образом маргинала, неудачника, отверженного обществом и скрывающегося в андеграунде художника-нонконформиста. Успешная карьера, признание, деньги и власть – ценности не только художников, но и всего общества в целом, так что не будем чрезмерно придирчивыми к художникам. Художник - просто профессия, призванная отражать общественные процессы. И художники тоже начинают вести учет и припоминать, что собственно и где у них забыто. И есть ли какая возможность вытащить из Третьяковки свои старые произведения (а они ценятся, понятно, больше чем новые) и выгодно продать их новым в изобилии плодящимся частным музеям и коллекционерам. Попросту говоря, Андрей Ерофеев теперь оказался не другом и защитником художников, а весьма сомнительным деятелем, манипулирующим произведениями, вынужденным юлить и выкручиваться, чтобы заполучить себе в коллекцию произведение того или иного признанного гения, потому что приобрести по рыночным ценам произведения наших классиков не всегда посильная задача для бюджета государственного музея.
Признаюсь, к концу статьи я как-то подзабыла о православных блюстителях чистоты символического ряда… Странно все-таки, что человеку столько сделавшему для российской культуры, предъявлено столь нелепое обвинение. Но мне кажется, что суд как таковой не играет большой роли в судьбе Ерофеева. Скорее это еще один информационный скандал, еще одно сражение доблестного рыцаря Дон Кихота за свободы искусства. Самое худшее, что могло с ним случиться, уже случилось. Суд на фоне этой реальной трагедии кажется безвкусным фарсом с невероятно абсурдным обвинением. Среди произведений, которые вызвали раздражение православного электората, присутствуют работы ведущих российских художников: Ильи Кабакова, Александра Сокова, Михаила Рогинского, Михаила Рошаля, Александра Косолапова. Созданы они были по большей своей части в советское время и к актуальному моменту не имеют никакого отношения. Думаю, учитывая это и многие другие нюансы судопроизводства, суд станет истинным наслаждением для любителей театра абсурда.
Когда я навещала Андрея в больнице, он продолжал жить своей обычной активной жизнью. Я вообще не могу себе представить Ерофеева не затевающим сразу пару выставок, собирающим гипотетический Музей новейших течений (который он анонсировал сразу после своего увольнения). Даже сейчас, будучи прикованным к постели, он строит планы по спасению здания ЦДХ на Крымском валу от Фостера, планирует выставки, принимает художников.
Послесловие
Уже заканчивая писать эту статью, я позвонила Валерию Подороге, дабы получить у него разрешения на цитирование еще не опубликованного его доклада. Он вернул меня на землю из моей романтической романистики, настаивая, что в сложившейся политической ситуации печатать этот текст накануне суда – тактическая ошибка и мои, и его слова могут быть использованы на суде против Андрея Ерофеева. Сейчас надо писать открытые письма деятелей культуры с требованием немедленно прекратить судебное дело, нужно собирать подписи в защиту Ерофеева, нужно писать о праве искусства на свободу высказывания в целом, а не только об Андрее Ерофееве. Все эти стратегии абсолютно верны, и все это присутствует в медиа: пишут и о стратегиях искусства и собрали уже 600 подписей, выступили в защиту Виталий Гинзбург, Андре Глюксманн, Вячеслав Иванов. Но, мне кажется, за этой политической борьбой, в этой гражданской войне против интеллигенции православных догматиков не хватает человечности. В пылу борьбы за убеждения как-то забывают, что речь идет о вполне реальных людях, которые кожей чувствуют направленный именно против них, а не абстрактных идей, негатив и оказываются в ситуации охоты на ведьм. Кажется невероятным, что в цивилизованном мире за идеи и убеждения человека можно судить уголовным судом.
К счастью современный мир не поддается тотальному контролю, что превращает любую цензуру в некое локальное мероприятие, которое неизбежно откликнется эхом свободного слова где-нибудь в другом месте. К счастью, некоторые законы оказываются чистой формальностью и не действуют, если в них отсутствует здравый смысл.
Думается, в сегодняшнем мире нет власти, которая могла бы привести в исполнение, выдвинутое обвинением требование в запрете на профессиональную деятельность Андрею Ерофееву. Ерофеева не остановить. Даже если суд вынесет вердикт о запрете на профессиональную деятельность, это не повлияет на авторитет Ерофеева как коллекционера и куратора в кругу частных фондов и коллекционеров, а среди западных институций он, возможно, только увеличится. Что же касается средств массовой информации, мы уже сегодня имеем законченный портрет и житие героя, борца за демократические свободы, гарантом коих является свобода высказывания современного искусства.
Когда я сообщила Андрею Ерофееву, что написала про него роман, который назвала «Рыцарь с медийном забралом», он сказал, что он действительно получил в 2004 году титул «Рыцарь искусств и литературы», от Министерства культуры Франции.