Было бы неплохо провести конкурс городов, о которых сказано больше всего глупостей. Список претендентов велик: это и Париж с его «уютными улочками», Эйфелевой пупырлой и поцелуями под мостом, и комически вечный (на самом деле, вечно полуразвалившийся) Рим, и Москва, по улицам которой ходят медведи под лапку с олигархами в бобровых шапках и окладистых бородах, и Лондон, где королева пьет свой вечный чай с Сидом Вишесом (в том самом Лондоне, где этот чудный напиток уничтожен швырянием пакетика в кружку с кипятком!). Но мой фаворит – Прага.
Ряженые шарманщики на Карловом мосту. Русские пейзажисты со своей продукцией у Рудольфинума. Потоки пива и горы жирной свинины. Голем, дальний родственник Горлума. Самый большой бордель в Центральной Европе у Вацлавской. Неизменный тошнотворный Муха и печальный Кафка, ненавидевший Прагу всеми туберкулезными фибрами своей души. Память о девяностых, когда, соблазненные дешевизной, запахом свободы, марихуаны и (оказавшимся трагически неверным) уподоблением диссидента-президента Гавела его согражданам ан масс, сюда рванули бэкпэкеры, номады и неизменно подающие надежды бывшие начинающие деятели культуры – чтобы проторчать здесь несколько лет и, разочаровавшись в местной демократии, чешской бюрократии и славянских принципах ценообразования, откочевать в другие, более гостеприимные места. Осталась Zlata Praha, утеха британских пролов, итальянских школьников, скромных русских туристов и пожилых немецких пар, тянущихся к культуре. За пределами этой жизни – совсем другой город, совсем другая жизнь, вяловатая, скуповатая, замкнутая, типично центральноевропейская, как и сто лет назад, несмотря на серьезные этнические изменения, постигшие этот удивительный город.
И шарманка играет – не только на Карловом мосту. На самом знаменитом американском сайте Huffington Post Боб Шульман расхваливает нынешнюю Прагу, воспевая «богемский шик», готический Тынский собор, «Прада» и «Луи Виттон» на Парижской улице, гаррипоттеровские фантазии, непременно возникающие на Староместской площади. Все это настолько пошло, что даже красиво. Такие тексты обычно публикуют в рекламных проспектах и журналах, рассованных по кармашкам кресел авиалайнеров; зачем нужно было множить неизбежное зло эпохи массового туризма, да еще и на вполне интеллигентном сайте, который по влиятельности, говорят, уже обгоняет «Нью-Йорк Таймс» -- непонятно. Более того, достопочтенный Шульман не удосужился даже залезть в Википедию: Карл IV «взвалил на себя дополнительную работу» в качестве «императора», а не «короля» Священной Римской империи Германской нации, Карлов мост не похож на London Bridge, Народный музей в Праге начали строить в 1885, а не 1818 году, то же самое можно сказать и о Народном театре, в дате открытия которого действительно есть две цифры «1» и две цифры «8», но совсем в ином порядке – 1881. Все вранье.
Но это - случай банальный; с Прагой и не то происходило. Давно замечено, что описания сего города иностранцам не удаются; даже великий модернист Аполлинер в своей новелле о Вечном Жиде провел читателя по тому же самому маршруту, по которому нынче ходит условный средний турист с закосом под беззаботного гуляку: гетто, Староместская площадь, Карлов мост, Град, собор св. Витта, пивная, бордель. Не избежал туристической фанаберии даже такой тонкий писатель, как автор знаменитых травелогов Брюс Чатвин: Прага в его замечательном романе «Утц» состоит из Вацлавской площади и тех же самых гетто, Карлова моста, Града и проч. Если добавить к этому списку некоторые -- уже советские, совсем серые и мрачные -- детали «Пражских картинок» ирландца Джона Бэнвилла, то картина будет завершена. Но вот вопрос: стоит ли негодовать по этому поводу? Могут ли те, кто видит Прагу снаружи (даже если и живет здесь не один год), рассказать что-то о «настоящей жизни» этого города? Какими антеннами надо располагать, чтобы уловить ее, настоящую? Не стоит ли вообще бросить потуги и утопить горе в (относительно дешевом еще) пиве?
Автор этих строк потратил на попытки обнаружить «истинную Прагу» десять лет – столько, сколько он живет здесь. Он извел множество бумаги, тонны килобайтов, дни, недели, месяцы. Он сочинил дюжину рассказов, примерно столько же эссе, но к решению задачи не приблизился; в каком-то смысле, моя персональная Прага столь же мало похожа на ту, что лежит сейчас за моим окном, сколь и «богемский шик» Шульмана. Лучшее сочинение иностранца об этом городе, которое я когда-либо читал, -- «Магическая Прага» итальянца Рипеллино; книга совершенно фантастическая, умышленная, истеричная, как проза Андрея Белого, интонационно и содержательно удаленная от богемской столицы на тысячи и тысячи километров. Здесь, видимо, царит такой принцип: чем дальше, чем непохожее, тем лучше. Или вот еще какой: не надо обобщать. Рассказывай свою персональную историю, довольствуйся малым; город, в котором безумный император Рудольф II собирал пеструю коллекцию причудливостей, сохранит в дворцовой кладовке и твой кунштюк. Что же, ОК, расскажу.
Это был очень длинный вечер. После работы я поспешил в небольшую частную галерею, где почему-то выставлялись работы знаменитого театрального художника и режиссера Роберта Уилсона. Зачем я поехал туда, до сих пор не понимаю: в театр носа не показываю, постановок Уилсона не видел, на выставки стараюсь ходить, когда там нет людей. Впрочем, мой хороший друг вскользь заметил накануне, что посетит мероприятие, а я его не видел уже довольно давно; м.б., поэтому? Не знаю.
В общем, я оказался в галерее, где толпилось немало людей, говоривших по-чешски и по-английски, на стенах висели актер Калкин, певица Фэйтфул, танцор Барышников и еще какие-то знаменитости и животные; все было очень красиво, портретируемые медленно двигались на больших экранах, кислотные цвета, общая атмосфера эдакого британского псевдобарокко конца тэтчеровской эпохи: Гринуэй и Джармен. Крупный основательный дядька, похожий на сенатора времен Эйзенхауэра, начал читать речь, оказавшись тем самым Уилсоном; впрочем, владелец галереи поленился даже переводить на местный, заявив, что он уже и так все рассказал посетителям о творениях нашего американского гостя.
К счастью для некоторых присутствующих, нашелся переводчик, тихий, скромный человек в желтой кожаной куртке; он необыкновенно серьезно переводил ерунду, благодушно несомую Уилсоном. Девушка в больших сережках (остальное было смутно различимо в полутьме) отважно задала дежурный вопрос, получив на него столь же дежурный ответ - и тяжелый взгляд, который, кажется, раздавил ее, оставив лишь те самые сережки… Рядом со мной стоял основательный господин в костюме без галстука; после окончания представления я повернулся и узнал в нем Бликсу Баргельда, гитариста The Bad Seeds и основателя Einstürzende Neubauten.
Я нисколько не удивился присутствию сего великого человека в маленькой галерее, где почему-то показывают работы одного из самых знаменитых театральных деятелей мира, да еще и в присутствии самого автора, которого, к тому же, еще и ленятся его переводить. Кое-кто опознал Баргельда, молодая парочка за мной пошушукалась, штатный фотограф мероприятия сделал снимок высокого (в рассуждении роста) гостя. Я пошел разглядывать портреты. Возле Марианны Фэйтфул (в моем мозгу она тут же срифмовалась с Бликсой и его мрачной музычкой: все-таки среди предков певицы числятся не только Габсбурги, но и Леопольд фон Захер-Мазох), изображающей Мэри Стюарт, ко мне обратилось юное создание в кожаной куртке и блестящих легинсах. Да-да, это действительно Мэри, королева скотов. Именно. Вы не ошиблись, да, Марианна Фэйтфул. Стара?
Думаю, Уилсон постарался, чтобы сделать ее старухой: все-таки настоящей Марии Стюарт было 45, когда ей оттяпали голову. Фэйтфул сейчас 63, а даме на портрете – все 75. Я похвалил английский язык любительницы высокого, которая явно принимала меня за человека из свиты художника. Нас хорошо учат в архитектурной академии! Вы и вправду хотите стать архитектором? Не знаю. Чем вы вообще хотите заниматься? Я пытаюсь интеллектуально выжить… После такого признания пришла очередь признаваться мне: мол, русский, живу здесь, можно говорить и на чешском (только получится это у меня значительно хуже). Нет-нет, что вы, можно и так. Знаете, если бы я была иностранцем в Праге, то не стала бы учить чешский. Срезав экспата, юная архитектор растворилась в толпе, а я присоединился к группе знакомых, которые только добрались до вернисажа – к шапочному разбору.
Через полчаса я обнаружил себя сидящим с ними в «Старбаксе»; анекдоты о новом московском начальнике сменялись историями о самоубийственном художнике Мавромати; немного затосковав, я собрался домой. Странным образом, выйдя на улицу, я тут же потерял всякое желание упокоиться на любимом диване и отправился бродить в Старый город, чуть ли не по аполлинеровско-шульмановским маршрутам. Только без пивных и борделей. Впрочем, нет: я заглянул-таки в знакомую винарню около монастыря святой Анежки и выпил там бокал местного «Божоле», которое чехи называют «Вином святого Мартина» и выпускают в мир примерно на неделю раньше знаменитого французского пойла.
В винарне веселились. Три тетеньки, явно только что закончившие смену в музее, хлопали друг друга по плечу и называли «бабами». В углу обнималась невесть как забредшая сюда французская пара. У стойки сидела еще одна парочка, местная; они приканчивали уже вторую бутылку молодого винца, перемежая его фруктовым самогоном, которым потчевал их мой знакомец, живописно красноносый хозяин заведения. Я прислушался. Разговор шел сначала о вине нынешнего урожая, а потом – о неприятных иностранцах, которые тащат в маленькую Чехию не только своих детей, но и свой язык. Так мы скоро на чешском перестанем говорить! Девушка явно не соглашалась с идейными конструкциями своего спутника, но артикулировано высказаться не могла – мешала опрокинутая пару минут назад стопка абрикосовки. Чтобы не доводить дело до этой самой абрикосовки, я расплатился и вышел.
Была прекрасная погода. Я решил прогуляться на ночь глядя. Идя по мосту через Влтаву, я вспомнил лучшее описание Праги, когда-либо сделанное: «Люди на Никласштрассе и на всем мосту растроганно оборачиваются на собаку, которая с громким лаем сопровождает автомобиль добровольного общества спасения». Кафка.
К слову говоря - прокат автомобилей в Праге становится всё более популярен. Автотуризм и автопрокат всё более гармонируют между собой, а отпуск на автомобиле становится не только обычным делом, но и общественным развлечением.
См. также другие тексты автора:
