Когда первый спектакль из основной программы "Новой драмы" - «Город» Е. Гришковца в постановке Оскара Коршуноваса и Саулюса Миколайтиса - подошел к концу, в зале повисла неловкая пауза. Это что, и есть обещанная встреча новой драмы с новой режиссурой? Ну-ну.
В театре есть такое правило, которое для краткости можно было бы назвать законом замещения. Например, у актера забирают слова – и вместо них появляется пантомима, выразительный жест. У героя отнимают мимику – и начинается виртуозная игра с маской. Исполнителя ограничивают в движении – и действие переносится в слово. Я догадываюсь, что режиссер Коршуновас мог бы рассказать обо всем этом немало. Хотя бы потому, что в своих предыдущих спектаклях не раз показывал виртуозное владение приемами гротескного театра, где выразительный жест, игра с маской и разнообразные смысловые инверсии являются главными художественными средствами. Есть индивидуальный юмор, который вы никогда и ни с чем не перепутаете – например, юмор Гоголя, Зощенко или Хармса. Такой же запоминающийся тип юмора и у Коршуноваса – злого, дерзкого и очень остроумного режиссера. С «Городом» все иначе - через пятнадцать минут после начала спектакля понимаешь, что все сказанное не имеет ровным счетом никакого отношения к тому, что творится на сцене.
На протяжении всего действия перед зрителями стоит автобусная остановка в натуральную величину, со скамейкой, но без традиционной таблички с расписанием движения. Дескать, герои пьесы живут в постоянном ожидании мгновенной перемены жизни, оказавшись выброшенным на обочину в самом буквальном смысле. Главный герой пьесы Гришковца – Сережа (Саулюс Миколайтис) - произносит монологи о желании бросить работу, уехать прочь из города, побыть одному. При этом актер практически не встает со скамейки. Вообще-то это очень вредно для здоровья – если он так и будет продолжать сидеть часами, то обязательно что-нибудь да отморозит. (Или уже отморозил? – тогда, кстати, понятно, почему Сережа мечтает о теплой Аргентине).
Иногда Сережа садится лицом к залу – тогда по глазам видно, что тоскует. Иногда он пересаживается к зрителям спиной – и думаешь, что ему, наверное, совсем невмоготу. В сцене разговора с супругой (Юрате Вилюнайте) он сидит в тени – теряешься в догадках, что же с ним происходит. Ближе к концу спектакля, в разговоре с отцом Сережа злится и решительно выходит из-под навеса остановки. А это уже, между прочим, смахивает на кульминацию.
Представьте себе, что открываете книгу «Антология поэзии абсурдистов», а внутри - подборка стихов Апухтина. «Что за ерунда!», - недоумевает читатель. Что-то похожее происходит и со зрителями литовского «Города», правда, имя настоящего автора спектакля все-таки стоит на афише – это актер Саулюс Миколайтис, исполнитель главной роли в «Городе». Ошибся, что ли, составитель программки, поставив имя Миколайтиса после Коршуноваса? Или справедливо рассудил, что имя Коршуноваса – художественного руководителя постановки - зрителям знакомо лучше, чем имя Миколайтиса –фактического режиссера спектакля? Так или иначе, вышел курьез.
Лаконичный почерк Коршуноваса ясно различим лишь в финале спектакля. Пьеса Гришковца заканчивается на первый взгляд бессодержательным диалогом героя с таксистом, его завершает авторская ремарка: «Он остается один, стоит, наклонив голову, улыбается, качает головой». Вот так, утверждает Гришковец, за какие-то пять минут простой и незамысловатый разговор в такси может развеять мрачные мысли, оставив светлое впечатление. А возможно, и изменить жизнь. В спектакле, однако, эта сцена претерпела некоторые изменения – таксист, лысый высоченный парень с острым лицом, скрыт от зрителей за мутным стеклом остановки. Неловкий разговор перебивается то и дело шумом дороги, а последующий спор о цене приводит к тому, что таксист грабит героя, избивая его до смерти. Шум проезжающих мимо машин резко затихает, и фоном убийства остается убогая попсовая песенка из тех, что обычно крутятся в такси.
Единственная на весь спектакль, но дерзкая смысловая инверсия, вторгнувшаяся в драматургию и стиль спектакля, переворачивает все с ног на голову: да-да, конечно, следует за мыслью Гришковца Коршуновас, такое незначительное событие, как поездка в такси, действительно может изменить жизнь. Но насколько широко можно толковать этот закон? И не является ли банальная тоска вместе с желанием изменить все вокруг всего лишь острой формой предчувствия смерти, а вовсе не стремлением к полноте жизни?
В "Городе" Коршуновас выступает кем-то вроде полемиста, который задает во время чужого доклада вопрос из зала. Это жестко и остро сформулированный вопрос, ответить на который выступающему оказывается нечего. В зале повисает пауза.
