Подражание вместо отражения. Как разрезать ртуть? Папарацци из госбезопасности. «Курица-2» и невыносимая легкость бытия. «Чешский Перек». А что если это одно и то же? Гавел-Лир-Раневская. Неслучайное совпадение. Дипендра-Ромео-Гамлет или Гьянендра-Макбет-Полоний? Драматург/экс-президент и экс-король/поэт.
Начну с максимы, высказанной чуть более ста лет назад; максимы, постоянное повторение которой не превратило ее в банальность. Оскар Уайльд: «Жизнь подражает Искусству гораздо больше, чем Искусство – Жизни». Набоков прибавил к глаголу «подражает» наречия «иногда» и «рабски», полностью исключив вторую часть предложения. «Жизнь иногда рабски подражает искусству» - вот что получилось у этого раба собственного воображения. Набоков никогда не задумывался над тем, что, на самом деле, такое – воображение: часть ли жизни, является ли оно искусством, или представляет собой некую особую, «третью сферу», которую можно было бы приписать к теологическому ведомству (или даже мистическому). Впрочем, в любого из общепринятых богов Владимир Владимирович не верил, мистику, кажется, презирал, философию не уважал – оттого понятие «воображение» так и осталось им неотрефлексированным.
Но мы сейчас не об этом. Уайльдовски-набоковские максимы насчет подражания жизни искусству можно анализировать по-всякому: исторически (как наследие романтизма), философски (см. неиссякаемый поток любомудрия, посвященный этой неисчерпаемой теме), психологически (и даже психиатрически – улавливать в «жизни» постоянные намеки на рабскую ее зависимость от «искусства» - ну не паранойя ли?). Но самое любопытное другое – тот момент перехода жизни в искусство и наоборот, мгновение, когда жизнь еще не совсем искусство, и искусство еще не совсем жизнь. Что это? Как назовем мы этот гибрид, этого мимолетного мутанта, которого иначе, нежели воображением и не ухватить? Вот скромная история, намекающая на ответ.
В чешском журнале Respekt опубликовано несколько снимков из тысяч оперативных фотографий, снятых в 60-80-е годы агентами чехословацкой госбезопасности. Снимки черно-белые, любительские; более того, они чаще всего сделаны из-под полы, к тому же – в эпоху до поляроидов и цифровых камер. Изображения размыты, композиция случайна, но тем более потрясающими они выглядят; потрясающими со всех точек зрения, прежде всего – эстетической. Тут хочется даже использовать старомодное слово «завораживающий». Они действительно завораживают – куски жизни, обрамленные объективом, украшенные случайными помехами, темными пятнами, размытые неудачной проявкой, превращенные жалкими коммунистическими шпиками в настоящее искусство. Эти снимки сильнее любой постановочной фотографии, любых голых жоп Саудека, любых репортажных снимков «Рейтерс». Вот фотоотчет некоего пражского полицейского жучка от 27.09.1969 о встрече Божены Лисовой с Миланом Кундерой, в ходе которой, говоря языком милицейского протокола, пани Лисова передала пану Кундере его заграничный паспорт. Женщина лет пятидесяти-пятидесяти пяти, одетая в светлый плащ, с сумкой – типичная учительница, бухгалтерша, или даже доцент университета – беседует с молодым человеком в неопределенного цвета костюме; в глаза бросаются его длинные артистичные пальцы и горящие глаза. Можно подумать, что на улице случайно повстречались мать с сыном, которые живут в разных частях города, и мать рассказывает о том, что соседи сверху пролили их старую добрую квартиру, а отец уже не может сам отштукатурить и побелить пятно на потолке, так что пришлось вызывать маляров, а это нынче ох как дорого, а соседи не хотят платить, мы позвонили в ЖЭК, они прислали сотрудницу, так эти мерзавцы и ее не пускают, говорят, что мы сами плеснули воды на потолок, чтобы им досадить... А сын: «Ах, гады какие!»... Сцену эту можно допридумывать и досочинять еще долго; главное, чтобы воображение было под рукой – на длинном поводке, конечно. Особенно впечатляют декорации: жителям Чехословакии и нынешней Чехии они скажут все – или не скажут ничего. Обычный угол улицы в старом городе, в любом - чешском или моравском; Лисова и Кундера беседуют на фоне обшарпанного дома XIX века, на стене герб бывшего владельца; если бы не старая «Шкода», припаркованная на тротуаре, и не вышедший из моды пиджак писателя, то эта сцена могла бы произойти и сегодня – или всегда. Тот же эффект производят некоторые снимки прославленного Атже, его версальские парки и скульптуры, его парижские пригородные пейзажи. Только Атже – классик фотографии, его работы выставлены в музеях и галереях, о нем пишут книги и даже сочинили роман, а автор фотосессии «Лискова встречается с Кундерой» так и остался безвестным. Тяжела судьба тайных сотрудников политической полиции – не во всех странах, но все-таки...
Наш безымянный герой был не только фотохудожником, он еще и мастер слова. Вот отрывок из его отчета, которому позавидовал бы сам Жорж Перек: «Курица-2 – слежка. Прага, 27.09.69. Проследить встречу ... и фотодокументировать момент передачи Лисковой заграничного паспорта Милану Кундере из Брно. В 9.30 утра была начата слежка за Лисовой Боженой, которая ниже будет фигурировать под именем «Курица-2». В 9.45 Курица-2 приехала на автомобиле номер ABB-89-50 на угол улицы Бартоломейской. Там она вышла из автомобиля и зашла в телефонную будку, откуда кому-то позвонила. Была без головного убора, в светлом болоньевом плаще, в руке несла сумку, силоновую авоську, на ногах – белые туфли. Указанный автомобиль доехал до парковки, потом водитель пошел на угол улицы Гусовой, где встретился с Миланом Кундерой. Вместе они подошли к телефонной будке, где встретили Курицу-2. Там они некоторое время разговаривали, потом водитель ушел, а Кундера и Курица-2 отошли на двадцать метров к улице Бартоломейской, где остановились и через небольшой промежуток времени вернулись на угол, где опять стояли и о чем-то говорили...». И так далее в том же комическом протокольном духе о приключениях «Курицы-2» и молодого писателя – подошли, отошли, поговорили, передали и разошлись. Надо заметить, ничего противозаконного ни пани Лисова, ни пан Кундера не делали – судя по всему, она помогала ему оформить документ, вот и все. Банальный житейский случай. Банальный отчет шпика, банальные снимки, в общем-то, случайных людей. Но все это вместе создает удивительный артефакт, сочетание визуального искусства, прозы, философии; каждая грань этого артефакта отсвечивает то уже умершим Кафкой, то как раз в эти годы расцветавшей группой «Флуксус», то Переком, который примется записывать любую ерунду, происходившую на площади Сен-Сюльпис, только через 6 лет. Что здесь можно сказать? Подражала ли в данном случае «жизнь» (полицейской шестерки, Кундеры, Божены Лисовой, неизвестного водителя, молодого парня, случайно попавшего на один из снимков) «искусству» (Кафки, «Флуксуса», Перека, Вл.Сорокина, любого другого, кого подскажет наше воображение и культурная память)? Или «искусство» (Кафки и всех прочих перечисленных персонажей) подражало жизни, происходившей 27.09.1969 на улицах Бартоломейской и Гусовой? Или же на наших глазах происходит трансформация, переливание некоего самодостаточного феномена из жизни в искусство и наоборот? И тогда, получается, что они просто неразличимы; более того – выходит, что они есть одно и тоже? Довольно экстравагантная точка зрения, не правда ли? Она особенно хороша тем, что снимает романтическое противопоставление Искусства и Жизни и отменяет все это надоевшее обезьянничанье, бесконечное отражение и подражание. По крайней мере, думать так – признак усталости, если не человека, то его культуры.
Среди героев тех, кого журнал Respekt называет «Папарацци из госбезопасности», был, конечно, и Вацлав Гавел. Недавно драматург-абсурдист, бывший диссидент и президент Чехословакии (и Чехии) внес свой вклад в историю Искусства/Жизни-Жизни/Искусства. На прошлой неделе в пражском театре «Арха» состоялась премьера его новой пьесы «Уход», написанной после многолетнего драматургического молчания. Сюжет пьесы прост: некий глава государства по имени Риегер внезапно (и непонятно как) потерял власть. Особо гнусную роль во всей этой истории сыграл канцлер Властик Клейн. Теперь Риегер должен съехать из своей резиденции, но он упрямится – отчего в пьесе, как говорят критики, появляются то ли шекспировские нотки (своего рода, «Король Лир» демократической эпохи), то ли даже отголоски «Вишневого сада». Чешская публика видит в «Уходе» драматургический пересказ настоящей истории ухода самого Гавела из политики и его конфликта с нынешним президентом страны Вацлавом Клаусом (он, якобы, выведен под видом злохитрого Властика Клейна). В общем, то ли судьба Гавела-политика стала косвенным отражением трагедии Шекспира и комедии Чехова, то ли пьеса Гавела-драматурга рабски подражает обстоятельствам смены власти в пражском Граде в начале двухтысячных годов. Впрочем, все это слишком очевидно - и отвлекает внимание от совсем иной параллели к тому, что показывали на сцене театра «Арха» 22 мая. В эти самые дни за много тысяч километров от Праги, в Непале, была провозглашена республика. Это событие увенчало многолетнюю гражданскую войну, череду «чрезвычайных положений» и странных событий внутри правящей династии, вроде кровавой бани 1 июня 2001 года, когда во дворце разом погибли король, королева и наследный принц Дипендра. Официальная версия удивительного происшествия такова: родители не разрешали наследнику жениться на его избраннице и тот, будучи пьяным, пришел в ярость, перестрелял семью, придворных и покончил с собой. Событие вполне шекспировское, учитывая, что Дипендра хотел взять в жены представительницу клана Рана, с которым непальская королевская династия исторически враждовала. Шекспировские аллюзии усилятся, если вспомнить, что – несмотря на официальную версию, подтвержденную даже некоторыми западными медиа – молва обвинила в заговоре брата Дипендры – Гьянендру; кстати говоря, последний и занял престол после трагических событий. Наконец, сейчас, семь лет спустя, после всеобщих выборов, на которых победили бывшие повстанцы-маоисты, монархия в Непале упразднена. Король Гьянендра становится обычным непальским гражданином-налогоплательшиком и, конечно же, должен убраться из королевского дворца. Ровно в тот самый день, когда в пражском театре «Арха» показывали пьесу бывшего главы государства о том, как бывший глава государства отказывается съехать из своей резиденции, новое непальское правительство пригрозило силой выселить бывшего короля Гьянендру, который упрямится и не хочет покинуть свой бывший дворец. И еще одна деталь. Любимое хобби непальского экс-монарха – чтение и сочинительство.
