Примерно лет двадцать пять назад в моей жизни произошли два казалось бы никак не связанных между собой события: я увлекся радио-джазом, то есть джазовой музыкой, транслируемой разнообразными зарубежными радиостанциями, и переселился в поселок Красково Люберецкого района Московской области. Традиционный джаз увлекал меня недолго – примерно столько времени, чтобы разобраться в то, в советской стране не слишком изобиловавшее информацией время, - что же такое джаз, какие в нем существуют направления и тенденции.
Лет через пять, когда я уже пытался играть сам на саксофоне, ленинградский пианист Сергей Курехин познакомил меня с главным идеологом свободного джаза и свободной импровизации в СССР – ленинградским музыкальным философом Ефимом Семеновичем Барбаном. В 70-80-х Ефим Семенович издавал в весьма малотиражной полуофициальной форме («депонировано в ВИНИТИ на правах рукописи») ежегодник «Квадрат», где писал довольно необычные для подражательно-местечковой среды советского джаза статьи, издал в том же виде две своих книги «Черная музыка – белая свобода» (в основном об американском фри-джазе) и «Джазовые опыты». Читая в «Квадрате» его интервью с Вячеславом Ганелиным, я был просто потрясен до глубины души – оказалось, что пионер советского авангардного джаза, руководитель и автор композиций прославленного трио Ганелина родился в Красково! Родился и даже до шести лет жил там, пока его родители не увезли в Литву... Возможно, это переселение в Литву сыграло значительную позитивную роль в становлении Вячеслава Ганелина, как новоджазового музыканта.
В позднесоветские времена ситуация в отечественной культурной политике менялась от полного запрета современной «буржуазной музыки», к какому-то попустительству, своего рода эксперименту спецслужб. Эксперимент этот проводился отнюдь не везде. Например, рок-клуб решено было организовать в городе Ленинграде, чтобы все несознательные элементы из Большого Дома на Литейном, 4 централизованно контролировать. В республиках Советской Прибалтики вообще было посвободней. Допускалось уже намного больше послаблений, непринципиальных с точки зрения чиновников, курирующих идеологический сектор. К тому же рядом с Литвой была Польша, в Вильнюсе принималось польское радио и телевидение, которое по идеологическим соображениям невозможно было глушить.
А Польша с самого начала шестидесятых переживала джазовый бум. Не думаю, что связано это было с какой-то особой этно-музыкальной предрасположенностью поляков к джазу. Просто эта музыка, в значительной степени ассоциировалась у них с протестом против советской системы, против социализма. Поэтому, когда в 90-х рухнул Советский Союз, Варшавский договор и т.д., к джазу во всех его разновидностях в Польше все быстро охладели и просто позабыли о его существовании. Ну, может быть, джаз какой-то там сохранился в виде подблюдной фоновой музыки в ресторанах, стриптиз-барах и т.д., но не о том сейчас речь.
В самой Литве из Прибалтийских республик в пятидесятые — шестидесятые годы джазовые традиции присутствовали в наименьшей степени, страна была крестьянская... Какой-то джаз существовал в довоенной Латвии, бывшей зоной отдыха для Северной Европы, может быть и на побережье Рижского залива в Эстонии (по рассказам тубиста рижского ансамбля «Ретро» Бориса Аркадьевича Когана). Джаз примерно такого же уровня, как и современный латвийский и эстонский – вторичный, не хватающий звезд с неба. Масштаба культурных достижений своих стран, провинциальных в квадрате (провинциальных и по отношению к СССР, и по отношению к Европе). В итоге, когда в литовском обществе возникла потребность в своей форме музыкальной манифестации свободы, именно Вячеслав Ганелин, работавший тогда с Романом Виктюком в театре Русской Драмы в Вильнюсе, оказался ее символом, точкой, которая вызвала кристаллизацию – расцвет литовского джаза.
Джазовая манера Вячеслава Ганелина обратила внимание на себя еще до приезда в Вильнюс архангельского барабанщика Владимира Тарасова. Ганелин участвовал в знаменитом Таллинском фестивале, на который приезжали Чарльз Ллойд, Кит Джаррет, Ян Гарбарек. Однако после начала сотрудничества с Тарасовым (1969) и особенно после присоединения к этому дуэту уральского саксофониста Владимира Чекасина (1971) образовалось то самое знаменитое трио Ганелина, которое составило целую эпоху в мироощущении советских музыкантов.
Интересно, что даже Ефим Семенович Барбан не сразу осознал значимость трио Ганелина. То, что делал Ганелин, не было похожим на зарубежные образцы. Вся подражательная парадигма советского джаза рушилась. Как всегда, признание пришло из-за рубежа - после выступления в Польше и Чехословакии (виниловая грампластинка с фрагментом композиции POCO A POCO. Muza. Polskie Nagrania. SX 1454 A. Я держу сейчас в руках эту пластинку с гордостью и любовью. Забавно, что на обратной стороне – записана Creole Love Call Дюка Эллингтона, в интерпретации какого-то ривайвилистского Humphrey Lyttelton Group). Особенностью Ганелина как музыканта явилось то, что в нем совмещался композитор академической подготовки с настоящим джазовым пианистом и к тому же руководителем ансамбля. Впервые в советском джазе музыкант не имитировал, не адаптировал услышанное по радиоголосам и заезженным, привезенным полулегально-полуконтрабандно грампластинкам, а создавал свое и имел смелость эту музыку играть на концертах. Признание аудитории пришло довольно быстро, и критикам, джазовым организаторам, музыкальному истеблишменту нужно было как-то на это реагировать.
Они оказались в трудном, наверное, положении. Столько лет приучали компетентные курирующие культуру органы к Луи Армстронгу и Дюку Эллингтону, и вот те раз – фри-джаз какой-то, да даже не фри-джаз, а полистилистика! А где взять еще и по стилистике «бойцов невидимого фронта»?! Такого в послевоенной истории советской культуры не еще было.
В итоге функционеры выдали явление трио Ганелина за закономерный расцвет творческой свободы в СССР и отправили трио в многочисленные турне по Европе и Америке. Стали выходить пластинки на «Мелодии». Среди слушателей возник культ трио Ганелина или, как их стали называть по первым буквам фамилий, ГТЧ.
В 1984 году я наблюдал, как на фестивале «Осенние ритмы», проходившем в ДК им Гааза в Ленинграде, разъяренная отсутствием билетов в кассах толпа снесла с петель огромные многометровые двери и ринулась в переполненный зал. Атмосфера напоминала обстановку концертов «Гражданской обороны». Работали ГТЧ вполне официально, от Литовской филармонии. Выступать в Москве, впрочем, не стремились. Концерты проходили почти исключительно на двух площадках – в зале впоследствии печально знаменитого ДК 1-го ГПЗ на Дубровке и в Обществе Слепых. Между этими площадками метались во время приезда трио Ганелина в Москву как хиппи, так и московские концептуалисты (Илья Кабаков, Иван Чуйков). Помнится даже название картины кого-то из концептуалистов на выставке то ли на Малой Грузинской, то ли на Миллионщикова – «мы любим трио Ганелина, трио Ганелина любит нас!»
Советские джазовые музыканты осознали происходящие и вовсю бросились копировать и имитировать, а также развивать и углублять не американцев, а достижения Ганелина. Практически весь новый советский джаз, особенно Сибирь, Урал и Архангельск находились под сильнейшим влиянием Вячеслава Ганелина и музыки его трио, не исключая ленинградцев Анатолия Вапирова и Сергея Курехина. Из новоджазовых музыкантов в семидесятые-восьмидесятые счастливо избегли заимствований только ленинградский дуэт Владимир Волков – Вячеслав Гайворонский, смоленский виолончелист Владислав Макаров и его школа, да музыканты моего ТРИ«О». Другим путем, ориентируясь на другие образцы шли гениальный Вагиф Мустафа-заде, Михаил Альперин и Юрий Кузнецов.
По сути музыку Альфреда Шнитке или Сергея Курехина тоже можно было отнести к полистилистике, но в условиях Москвы и Ленинграда исполнение их музыки вызывало разнообразные гонения, репрессии. Курехин смог выйти из подполья, устроиться в Ленконцерт только в самом конце 1988 года, когда Вячеслав Ганелин уже год как эмигрировал в Израиль с женой и дочерью.
Что было причиной распада трио Ганелина? Противоречия в составе коллектива? Когда с легкой руки все того же Ефима Семеновича Барбана трио Ганелина превратилось в ГТЧ, повысился статус его участников, амбиции. Барбан, Баташов и другие стали писать о равноправии в трио, воздавать неумеренные хвалы отдельным его участникам, преувеличивая их роль в результирующем целом. В итоге трио развалилось, собираясь в конце своего существования только для важных зарубежных гастролей (США).
Приобрел или потерял Вячеслав Ганелин от эмиграции? В плане востребованности, как концертирующий музыкант, автор музыки к театральным постановкам или кинофильмам – думается, потерял.
В октябре 2002 года меня пригласили выступить в Тель-Авиве с концертом. Я некоторое время колебался, опасаясь терактов, но когда подошло время лететь в Израиль, оказалось, что в Москве не намного безопаснее – из здания ДК 1-го ГПЗ, в котором любили выступать в Москве ГТЧ в 80-е, в 2002 за несколько дней до моего вылета в Тель-Авив чудом удалось спастись певице моего «Малевич-проекта» Алевтине Поповой, игравшей бабушку в злополучном «НОРД-ОСТЕ».
Итак в первом отделении моего тель-авивского концерта выступал Ганелин с сольной программой. Я поинтересовался у него, когда он выступал с концертом в Израиле в прошлый раз. Оказалось – чуть больше года назад, в сентябре 2001 года.
Впрочем, Слава никогда не жаловался на жизнь. Он привык жить в маленькой стране – Литва не намного больше Израиля. Зато в своей! Не устает повторять, что он живет на своей земле, на исторической родине, на земле сильных людей. И звучат его слова, не взирая на его репутацию шутника, очень и очень серьезно и убедительно.
Впервые я сподобился разговаривать с Вячеславом Ганелиным в Цюрихе, в 1989, на организованном Сюзанной Таннер Фестивале Советского Джазового Авангарда, в котором ей удалось собрать всех выдающихся новоджазовых музыкантов из СССР и даже бывших советских – Ганелина и Вапирова. Тогда, в 1989 мне запомнилось, что Ганелин очень возбужденно расхваливал свой синтезатор и постоянно все разговоры сворачивал на то, как синтезатор позволяет ему реализовывать свои замыслы, проверять тембры и т.д. Там я впервые услышал его на концерте в очень хорошем дуэте с его другом, израильским барабанщиком Микой Марковичем. Что меня тогда приятно удивило – это то, что Слава стал намного ярче играть на рояле. Во времена ГТЧ он несколько держался в тени эпатажного В. Чекасина. Собственно израильские проекты – трио Ганелина с Фонаревым и Марковичем, дуэты с последним - звучат для меня даже интереснее: более цельно, законченно. Во всяком случае – концерт дуэта я считаю вообще лучшим концертом на том фестивале.
В 1984 или 1985 году, когда стали заметны конфликты внутри ГТЧ, которые привели в итоге к распаду знаменитого трио Ганелина, мне довелось даже участвовать в одном концерте с таким трио: с Вячеславом играли ученик Чекасина Пятрас Вишняускас (альт-саксофон), Григорий Талас (перкуссия, самодельный электроинструменты – сейчас бы их назвали электронными инсталляциями) – партнер Ганелина из 60-х, из до–тарасовской поры. В первом отделении того концерта в Зале у Финляндского вокзала первоначально был заявлен Сергей Курехин соло. Но Курехин, узнав о том, что я нахожусь в Ленинграде, отказался выступать без меня. Я сослался на отсутствие саксофона у меня с собой в Ленинграде. Курехин договорился с Вишняускасом, что тот мне одолжит свой на время концерта. Я попросил, чтобы к нам в трио добавился еще мой традиционный партнер в то время барабанщик Александр Кондрашкин, которого Курехин решил уравновесить в свою очередь Борисом Гребенщиковым (электрогитара «Стратокастер» + напильник). Я волновался, Гребенщиков пилил напильником струны «Стратокастера», в итоге выглядели мы, думаю, неубедительно. С Курехиным мы после концерта разругались.
Примерно через год-другой Александр Кан, главный организатор музыкальной подпольной жизни в Ленинграде еще раз попробовал обратить внимание Ганелина на меня, устроив концерт на выделенной тогда авангардистам компетентными органами площадке на Чернышевской. Играть перед Ганелиным я должен был в трио с Владом Макаровым и Сашей Кондрашкиным. Помню, что Игорь Тихомиров из групп «Джунгли», «Кино» специально принес из дому контрабас для Макарова. Парадоксальным образом выступить в полную силу нам опять не удалось. Кондрашкин без объяснения причин решил никогда больше с нами не играть и просто не пришел на концерт. Я никогда больше не играл с ним, разве что в Поп-Механиках и больших оркестрах, да и не сыграю – он умер в 1999 году, ровно через 3 года после Сергея Курехина.
На Ганелина я тогда, как саксофонист, опять не произвел никакого впечатления. «Все на губах» - разочарованно сказал он о моей технике, и скорее всего был прав. Я – саксофонист-самоучка, абсолютно не подходящий кандидат для реализации полистилистических композиций композитора, пришедшего в джаз из академической музыки.
После отъезда Ганелина в Израиль, как и следовало ожидать, его имя стало неупотребимым в официальных изданиях до конца советской эпохи. А неофициальных изданий этой тематики тоже не стало, так как главный автор панегириков в честь ГТЧ – Ефим Семенович Барбан эмигрировал в Англию годом раньше, чем Ганелин. Оставалось только радио – Барбан стал вещать по BBC под псевдонимом Джеральд Вуд. Леонид Фейгин (радиопсевдоним - Алексей Леонидов), издававший на своей «Leo Records» пластинки советских авангардистов, продолжал знакомить советских слушателей с творчеством Ганелина пост-советского периода в своей передаче на BBC.
В 1988 Сергей Курехин пригласил меня в Ленинград для записи дуэтной пластинки. Записывались мы в с концерта в Капелле им. Глинки. Поселил он меня прямо в здании Капеллы, в специальной квартире, выходившей окнами во двор – на Дворцовую площадь, напомнив, что до меня там же жил Ганелин, приезжавший на аналогичный концерт.
В первой половине 90-х я стал участвовать в издании местной газетки «Наше Красково», выходящей раз в месяц на средства администрации поселка и распространяемой бесплатно. Тогда же мне удалось опубликовать там довольно большую заметку «Наш земляк – Вячеслав Ганелин», впоследствии вошедшую в напечатанный в 2000 году том «Красковских летописей на рубеже тысячелетий», заслуживающих особого внимания. Некоторое время в Красково еще обитали родственники Вячеслава Ганелина, например, в одном доме со мной жил его двоюродный брат, работавший резчиком по камню на еврейском кладбище в Малаховке (эмигрировал позднее в Канаду), троюродные родственники жили некоторое время в Томилино (один из них – валторнист – критически отзывался об академических параметрах звукоизвлечения Аркадия Шилклопера).
Тот же Аркадий Шилклопер, по моему мнению, лучший джазовый валторнист мира, порекомендовал утренней телепрограмме одного из центральных каналов меня в качестве знатока творчества Вячеслава Ганелина в 2001 году, когда она решила почтить вниманием дату – 17 декабря, день рождения Ганелина.
Пока ведущий уже гримировался, он решил походя расспросить меня, кто такой этот Ганелин. Я коротко поведал, что знал. Услышав, что маэстро эмигрировал в Израиль, ведущий изменился в лице и предложил:
- А что мы все об этом Ганелине?! Вы же тоже музыкант! Давайте лучше про вас в эфире поговорим.
Я отказался, шутливо попытавшись перевести разговор на заранее запланированную тему.
- Да что вы все об этом Ганелине? Признайтесь, он вам одноклассник что ли? Друг детства?
Меня от такого невежества покоробило. Пришлось напомнить дату, Вячеслав Ганелин родился в 1944 году.
По ходу передачи оказалось, что существуют еще и другие совпадения, а именно во времени: 17 декабря помимо Ганелина родился еще и другой, возможно не менее значительный композитор - Людвиг ван Бетховен. Вернее, точная дата рождения Бетховена неизвестна. Людвига Бетховена крестили 17 декабря, а крестить в 1770 году младенцев из бедных немецких семей в Бонне старались как можно раньше, так как квартиры тогда не отапливались, в зимнее время детская смертность была огромной и нужно было успеть окрестить младенца до его смерти, чтобы он не попал некрещеным в Ад. Советские евреи даже время войны не были такими бедными, как немцы второй половины XVIII века, - так или иначе, а сомневаться в дате рождения Вячеслава Ганелина мы оснований не имеем. Впрочем, сам Ганелин тем не менее не устает повторять: «Когда мне тяжело или плохо, я всегда думаю: но ведь я мог и не родиться…»