Основной заслугой отечественного книгоиздания (именно издательства «Амфора») перед российским читателем является системная публикация романов одного из лучших писателей современности – Джона Максвелла Кутзее. Кутзее - единственный автор, обладающий двумя британскими Букерами, и, кстати, ни один из них не приехавший получать. В прошлом году к этому маслу масленому добавилась еще и Нобелевская премия. В Стокгольм Кутзее, правда, явился, говорил в торжественной речи невнятное про Робинзона Крузо — с легкостью, присущей гениям, демонстрируя вновь и вновь: выигрывает не тот, кто правоверно соблюдает правила приличий, стремится угадать литературную конъюнктуру и во что бы то ни стало угодить капризной публике.
Выигрывает свободный художник. Потому что всякая публика втайне жаждет, чтобы ее повели и указали, а не вяло плелись у нее на поводу.
В ситуации острого кислородного голодания, которое испытывает любой прилежный читатель современной литературы, Кутзее – долгожданный глоток чистейшего свежего воздуха. В его лучших романах, “Жизнь и время Михаэля К.", "В ожидании варваров", "Элизабет Костелло" - воздуха действительно очень много. Воздуха и эпического ветра. Мощь его повествовательного дыхания завораживает. Создается впечатление, что Кутзее знает все – не только про человека (это в общем писателю и положено), но что особенно привлекательно – и про устройство империи, про имперские мифы, которые ткут властители, чтобы оправдать собственное зло (об этом роман "В ожидании варваров"), про нескончаемое насилие на земле и свободу — об этом "Жизнь и время Михаэля К", роман о полуюродивом изгнаннике, в войнах утратившем дом, любимую мать, и все равно достигающем абсолютного внутреннего освобождения. Наконец, Кутзее понимает и то, как призрачна пусть даже и мировая слава, как суетно читательское любопытство к частной жизни писателя, как тяжка доля и ответственность любого автора – об этом повествование про пожилую австралийскую писательницу Элизабет Костелло. Такая вот прагматика успеха: один из самых успешных писателей на земле и пальцем не пошевелил для того, чтобы этого успеха добиться. По крайней мере, всех убедил в том, что так оно все и было. Равно как и Нобелевский лауреат нынешнего года, австрийка и феминистка Эльфрида Елинек, тоже презиравшая как общественное мнение, так и собственную скандальную славу. В итоге выигравшая. За Нобелевкой, понятное дело, не поехавшая – слишком много людей и мужчин...
Оставим их, свободных и независимых, переместимся в пределы любимого отечества.
Год открылся публикациями романа Василия Аксенова «Вольтерьянцы и вольтерьянки» (в «Октябре») и Людмилы Улицкой «Искренне Ваш Шурик» (в «Новом мире») - оба романа вскоре вышли и в виде книг. То невесомое, то тяжеловесное кружево стилевой аксеновской вязи, квазиархаизмы, псевдоисторические фантазии на сюжеты эпохи Просвещения, с одной стороны. С другой – вполне прямолинейно написанная сексуальная сага с интеллигентным и в общем милым персонажем Шуриком Корном в центре, покорно и бессмысленно перемещающегося от дамы к даме. Усталый роман уставшего от обязанностей перед издателем автора. Хотя говорят, описывая приключения Шурика, Людмила Улицкая сводила счеты с чрезмерной сентиментальностью своих ранних вещей. Возможно, но слишком уж просчитанным кажется сюжет, в ущерб качеству, разумеется (и коммерческий успех книги показал, что писательница считать умеет), слишком – для того, чтобы достало сил на серьезные литературные игры, пусть даже с собственным литературным прошлым. «Вольтерьянцы» же Аксенова - сплошная игра и прискок. Впрочем, взмывая над вьюжной Москвой и "тусовкой" - так ли уж велики различия между Аксеновым и Улицкой? И то, и другое - беллетристика . Иначе говоря, чтение для удовольствия, для коротанья долгих часов перед камином в зимний, морозный вечер с зевающим сеттером у левой ноги. Иначе, говоря, и то, и другое - чтиво. Высокое, как теперь говорят. «Высокое чтиво» – пронзительное, согласитесь, сочетание.
Алексей Слаповский в романе "Качество жизни" (М.: Вагриус) – возможно, и не лучшем своем произведении - удивительно точно и зорко рассказал о явлении, охватывающем самые разные области культуры все необратимей. Адаптация имя ему.
Вот нерв сегодняшней конъюнктуры – адаптация. Вроде бы и о важном поговорить, о любви, ненависти, предательстве, но поговорить легко, без нажима, адаптированно. Чтобы читателя цепляло, а все же и не колбасило. Ночные клубы, экзотические блюда, любимые женщины, ветреные мужчины, скользим себе по жизненному глянцу, смеясь и плача, прыгая по кочкам бесконечных многоточий, перескакивая через заборчики восклицательных знаков. «Рубашка» Евгения Гришковца (М.: Время) – образцовая адаптация. Откройся завтра школа адаптаторов, роман следовало бы включить в обязательную программу и изучать первым.
Жесткой, оригинальной пищи, вроде романов Кутзее, на нашем читательском столе в этом году случилось немного. Вот появилась книга Александра Кабакова «Все поправимо», роман о жизни советской интеллигенции в эпоху стагнации – но слишком уж сложное это чтение, никак не чтиво, чересчур большой клубок мучительных проблем в нем прячется. А потому и резонанс вокруг романа был в общем небольшой, даже букеровское жюри с явным облегчением выкинуло книгу за борт, не включив ее в шорт-лист. А вот Людмилу Петрушевскую с романом «Номер один, или В садах других возможностей» (М.: Эксмо) включили, потому что даже она, гениальная, непревзойденная, свободная, все-таки попыталась именно что адаптировать криминальный современный мир, рассказать о нем понятным ее поклонникам забавным русским слогом. Тем же занялся и отвергнутый Александр Кабаков, осенью опубликовавший в «Знамени» «Рассказы на ночь», остроумный, талантливый перевод «вечных» культурных мифов на актуальный язык современности, живущей "по понятиям" – как не верти, тоже типичная адаптация. Хотя бы поэтому «Рассказы на ночь» наверняка ожидает слава большая, чем роман.
Как угодили в букеровский шорт-лист никакие не адаптаторы Олег Зайончковский и Анатолий Курчаткин – загадка. Случайность, видимо. Упомянем и про рассказ Бориса Иванова с роскошным названием «Ночь длинна и тиха, пастырь режет овец», также явно выбивающийся из бледно-серой адаптативности – рассказ о том, как жил-был художник и рисовал картины. А больше ничего не делал. Никому отчета не давал, себе лишь самому служил и угождал. Ну, и разве что Богу. В череде исключений и сказка-роман Марины Вишневецкой «Кащей и Ягда, или Небесные яблоки» (М.: НЛО) - вещь крайне интересная по поставленной задаче: создать то, чего, строго говоря, никогда не существовало – славянский эпос - и онаружить его глубинное родство с русской сказкой.
Исключения погоды не сделали. Все равно в целом ушедший литературный год получился непереносимо пристойным, скучноватым, усредненно-адаптированным. Ледяной светский раут вместо шумной и живой вечеринки. Даже вечный провокатор Владимир Сорокин покорился общему закону: что такое «Путь Бро», как не попытка приспособить свою воинствующе-постмодернистскую манеру к условиям рынка, создать роман попроще и посъедобней, с почти реалистическими героями и линейным сюжетом? Даже Виктор Пелевин из гуру и провидца смиренно превратился в сочинителя бестселлеров для широких читательских масс, поприветствовав всех под конец года «Священной книгой оборотня» с CD-привеском (не прочтут, так хоть послушают музыку – купят же и книгу и диск).
А вы говорите – прагматика культуры звучит странно… Культура жаждет быть прагматичной, распахнув руки, запыхаясь, она бежит в объятия этой альма-матер, и почти уже добежала. По счастью, не вся, не до конца. И где-нибудь в дальнем российском городе или деревне, в убогом домишке, среди колосящейся ржи и гречихи, наверняка возрастает наш собственный Джон Максвел Кутзее, наш Мальчиш Кибальчиш, выражаясь русским языком, Ваня Кутузкин. Он еще придет и все нам расскажет про свободу творчества и великую тайну мирового успеха.
