Евгений Гришковец, сам себе режиссер, актер и писатель, только что представил свою новую книгу «Реки» (М.: Махаон, 2005). Это автобиографическая повесть о детстве и юности героя, живущего в сибирском городе, сквозь который протекает темная, северная река… Город, такой, каким его помнит герой и такой, каким помнил его дед героя, река, тайга, люди, живущие там, и оказываются главными в этой книге. Сам повествователь – только внимательные глаза, смотрящие на них.
Первая охота, первая рюмка водки, встреча с живым медведем, поездка на Юг к морю, экскурсия по шахте, которая оказалось гораздо устроеннее шахтерского городка над землей, первые пластинки и проигрыватель, радиоприемник и тягучие радиоспектакли. Отдельные сцены и эпизоды стянуты лишь энергией нарратива, который в этой книге захватывающий и гипнотический , явно замешанный на актерском опыте автора. Слово самому Евгению Гришковцу, с которым Майя Кучерская побеседовала о новой книге, патриотизме и о том, нужно ли, чтобы тебя все любили.
- «Реки» открываются предуведомлением: «Необходимо сказать несколько слов об авторе. Автор не сообщил своего имени, фамилии, и не указал, откуда именно он родом, и где живет теперь. Не известно, чем он занимается, кто он по своему образованию, и какова его профессия. О том, сколько ему лет, тоже можно только догадываться. Известно только, что автор был намерен написать весьма объемное произведение, а представил совсем небольшую повесть». Почему у героя нет ни имени, ни профессии?
- Так ли это важно? В конце концов Онегин живет в конкретном городе Питере, а охотник Тургенева из «Записок охотника» под Орлом, и никого это не отпугивает…
- У меня есть опыт, которого нет у писателей, опыт человека, разговоривающего со зрительным залом. Ты говоришь, и возникает связь со зрителем. И вдруг по этой связи наносится удар - ненужный! Не имеющий никакой художественной информации. И когда люди уходят из зала, меня это ранит как живого человека…
- Неужели действительно уходят?
- Я сыграл тысячу спектаклей – уходят. По разным причинам. Кто-то хочет показать мне, что ему не нравится, и уходит. Или пришла барышня на спектакль, а ее парень, с которым они договорились встретиться, не пришел, она посидела 15 минут и пошла… И мне нужно прожить этот кусок жизни очень тесно связанным со зрителями, с тысячью человек, я играю в тысячных залах. Поэтому мне важно не то, что удержать внимание, мне важно быть постоянно интересным, причем существенно интересным, не заигрывая. Точным и интересным. Тем более у меня произведения не сюжетные – композиционные, это особенно важно. Как только я сказал «Кемерово», играя в Иркутске – всё. Или когда я играю в Киеве и не говорю слова «русские» - «наши» говорю. Не потому что я заигрываю с публикой, нет, а потому что не надо там этого говорить. Это будет дополнительная неадекватная информация, и реакция на нее, пусть в подсознании, будет не та.
- Это законы театра. В литературе разве не по-другому? Вот и Пушкин сказал: «Ты - царь, живи один». Художник, писатель не может себе позволить независимость от аудитории?
- Художник должен понимать адрес. Ваня Жуков в свое время написал очень сильный текст, но он не знал адреса.
- А должен ли художник думать о коммерческом успехе?
- Разные художники по-разному об этом думают.
- Вы думаете?
- Нет. Я вообще не думаю о том, как книжка будет продаваться или спектакль. Хотя я очень хорошо знаю законы зрительного зала, и в том, что я делаю, они уже заложены. Продажей книжки не занимается человек, который ее написал. Текст есть, с ним уже ничего не произойдет, и все-таки дальнейшее его приключение должно быть точным. Конечно, можно сделать так, чтобы книга продавалась в супермаркете, можно заказать растяжки, чтобы продать как можно больше, но знаете, я в этом не заинтересован. Мне важно, чтобы было так, как есть. Я занимаюсь этим очень тщательно, собственно менеджментом. У меня не бывает ни одной неаккуратной и небрежной детали в том, как подать книгу читателю. Читатель покупает книгу, он оплачивает мою жизнь. Зритель покупает билет на мой спектакль, он оплачивает мою жизнь. Он по сути мой единственный финансист. И отчасти инвестор. Хотя понятно, что когда текст написан, на него уже ничто не может повлиять.
- Уже известны какие-то цифры, связанные с продажами «Рек»?
- Да, известно, что «Реки» уже проданы тиражом в 70 тысяч экземпляров в разные магазины. Видимо, они будут более успешны, чем «Рубашка», которая за год была продана тиражом в 100 тысяч экземпляров. Но если по поводу «Рубашки» можно было сколько угодно гламурить, то по поводу «Рек» я не дам интервью ни одному глянцевому журналу.
- Почему?
- Не хочу, надоело. В последнее время я вообще даю очень мало интервью. В этом году не дал интервью ни одному глянцевому журналу. Хотя в журнале «Огонек» про день Победы я буду с удовольствием говорить. А в журнале «L’Oficiel» рассказывать про то, что я ем, я не буду. И никогда не пойду в утреннее шоу, в «Пяти вечерах» вы тоже никогда меня не увидите. Я же понимаю, что я там буду занимать чужое место.
- «Реки» – это реки воды живой? Река, в которую нельзя войти дважды? Реки вавилонские? Насколько сознательно в центр книги помещен такой емкий и многозначный образ?
- Нет, не сознательно. Сначала я просто назвал свою повесть так. Как только я ее так назвал, нажал на кнопку, я тут же получил в себе все эти многомерные ощущения. То есть сначала я дал название как художник, потом уже смог его атрибутировать. По-моему, удачно получилось, очень красиво звучит. У меня только три называния, которыми я доволен. «Реками» в том числе.
- «Реки» получились произведением в общем очень патриотичным. Патриотизм – область, ступая в которую, фальши избежать почти невозможно. Вы ее почти избежали… -
- Подождите, почему вы боитесь сказать, что избежал? Я точно ее избежал. Точно.
- Мне почудилась в некоторых сценах атмосфера да и лексика из учебника «Родная речь». Почему-то когда кто-то произносит вслух «моя страна», «родная земля» - это режет ухо…
- Да, мне Рома Должанский сказал однажды по поводу слова «душа» в моем спектакле «Планета» - что этого слова вообще нельзя употреблять. Почему? Кто это сказал? И «родная земля»... Контекст всей книги позволяет это сказать. А «Родная речь», так ведь я там как раз и пишу о родной речи, об уроках, на которых мы пели песню «То березка, то рябина».Так что ничего случайного там нету - настолько это маленький и плотно написанный текст. Кстати, и слова «патриотизм» в моей книге нет. Хотя что плохого в слове «патриотизм»? То, что его употребляет Жириновский или Бабурин?
- Художественная проза не терпит публицистики…
- У меня есть представление, что я тоже понимаю, что такое художественная проза. Если я пишу книгу, я беру на себя гораздо большую ответственность, чем любой журналист. И я настолько в этот момент открыт, я беззащитный человек. Я предъявляю книжку, над которой столько работал. В этом есть определенная радость, как когда идешь к кому-то на день рождения с подарком.
- Ну, вот, а я все со свомим вопросами... Хорошо, вот предпоследний: следующий подарок будет? Что дальше?
- У меня опять сейчас ощущение, что я ничего больше не напишу. Просто совсем ничего. Первый раз в жизни я писал такую прозу, которая давала мне ощущение, что я нахожусь в русле традиции. Я испытывал весь ужас и всю радость этого ощущения. Это программное произведение.
- Теперь наступила растерянность?
- Это даже не растерянность. Я не знаю, как дальше жить. После «Рубашки» этого не было, была только радость. Сейчас вообще пустота. Я сейчас не писатель, не художник, никто. Я все, что мог сказать, сказал. Этого набралось на маленькую книжечку.
