Юлия Латынина - экономический обозреватель "Новой газеты", ведущая программы "Код доступа" на "Эхе Москвы" - совмещает с журналистикой и литературное творчество, из-под ее пера вышло уже несколько детективных романов. Однако говорить с Юлией только о литературе почти невозможно. Она почти полностью погружена в ту страшную политическую и социальную реальность, в которой живет современный российский Кавказ. Она не боится описывать то, что происходит в Чечне и других республиках, называя имена и даты. Ее последний роман "Ниязбек" (М.: Эксмо) - политический триллер об отважном кавказце, который спас русского офицера. Итак, Латынина еще и игрок на культурном поле. Поэтому обозреватель "Прагматики культуры" Леонид Клейн взял интервью не у известного политического журналиста, а у автора популярных современных романов.
На презентации вашей книги «Ниязбек» в АПН «Новости» вы почти не говорили о самом романе, но очень много говорили о документальном материале, который используется в книге. Создается впечатление, что план содержания для вас гораздо важнее плана выражения. Зачем в таком случае надо описывать все эти страшные факты в форме художественного произведения?
Это все-таки не совсем так. Когда я начинаю говорить, то нахожусь в ипостаси журналиста, а не литератора. Когда я литератор - я пишу. Тем более, что я не рассказываю, о чем я пишу. Вообще если попросить любого писателя заговорить о его книге, то из него вылезет либо нечто нечленораздельное, либо...
Ну да, известная цитата Толстого о том, что если бы его попросили пересказать роман «Анна Каренина», то ему бы пришлось написать еще один роман.
Интересно, что эта цитата повторяет известный тезис Фон-Наймана о том, что такое художественный текст. Это текст, наиболее кратким описанием которого является сам текст. То есть алгоритм текста, даже если он и существует, длиннее самого текста.
Если говорить о книге, то «Ниязбек» - это книга о предательстве. В ней есть два главных героя. Один русский, другой кавказец; это книга, в которой человек с Кавказа дважды спасает русскому жизнь в обстоятельствах, когда он не обязан этого делать. А русский, когда настает пора, его предает.
Значит, это все-таки самоценный текст, а не художественный вариант ваших журналистских исследований? Это не способ передачи той же точки зрения, только в другой форме?
Нет, наоборот. То, что я делаю в качестве писателя, для меня никогда не является другим вариантом журналистики по ряду причин. Во-первых, мой писательский труд для меня гораздо более ценен, чем журналистика. Скорее, журналистика является неким черновиком для романов. Я пишу о таких вещах, которые надо знать, которых нельзя придумать. Я писала фантастику и буду продолжать писать фантастику, но есть вещи, которые просто надо знать и грешно придумывать. Можно придумать какие-то связки… Понимаете, журналистика пишет только о том, что можно доказать. В журналистском расследовании нельзя написать, что какой-то человек был «сука поганая» и поэтому совершил те или иные поступки, но, к сожалению, в жизни большинство вещей упирается именно в это: человек таки был сукой поганой и поэтому сделал так. Или был герой и сделал так. А в художественном тексте это можно сделать, задача художественного текста заключается в том, чтобы описывать не только то, что делают люди, но и почему они это делают. Кроме того, журналистика предполагает некоторую однозначность…
А вы претендуете на многозначность ваших текстов? Когда читаешь «Ниязбек», то ведь там такой страшный, обнаженный материал, что создается впечатление репортажа или очерка.
В репортаже этого никогда не будет рассказано. А если есть ощущение, что это все происходит на самом деле, то это, по-моему, хорошо. Просто иногда кажется, что вам материал гораздо важнее, так как пропадает та пресловутая граница между читателем и текстом, та условность или игра, на которой держится искусство. У вас одна точка зрения, у другого читателя - другая; разница восприятий и делает это литературой. Я в «Ниязбеке» не имела никакой заранее вписанной идеи. Я видела, что происходит на Кавказе, и хотела рассказать о том, что я знаю. И то, что я вижу, как раз очень сильно отличается от газетных репортажей, потому что в газетах любят рассказывать о том, как террористы что-то взрывали, как готовится очередной теракт. В моей же книжке почти нет террористов.
А есть мусульмане…
Но согласитесь, это разные вещи. Кроме того, в этой книжке очень мало русских. Хотя роман начинается с совершенно типичной для русской литературы коллизии: «кавказский пленник». Какой-то русский попадает в плен к чеченцам… Обычно русский либо спасается бегством, либо завязывается какая-то дружба… между …народами. Здесь же ситуация другая. Для чеченцев нет никакого русского, с которым можно было бы вести диалог. Или он платит деньги, или его убивают. Но ведь и у Толстого есть персонаж, который не хотел общаться с Жилиным.
У меня в романе нет просвета, и русский случайно попадает на свободу в ходе межплеменной разборки. При этом ни одна из сторон не видит в нем человека…
Вы упомянули Толстого как одного из авторов, обращавшихся к теме Кавказа.
На ваш взгляд, читатель должен поставить вашу книгу рядом с Толстым или на полку с современным детективом и триллером?
Я не знаю, на какую полку ее поставят, хотелось, чтобы повыше, но это не автору оценивать.
Акунин в каких-то своих интервью говорил, что прекрасно понимает, какую литературу он пишет. У меня простой подход. Я считаю, что литература - это прежде всего то, что должно читаться. В истории мировой литературы были периоды, когда господствовала литература элитарная, и были периоды, когда господствовала массовая литература и писали, например, «Илиаду». Гомер, Эсхил, Софокл и Шекспир - это все массовая литература. Это не значит, что это плохая литература, но есть некоторые качества, присущие этим текстам, например, сюжет. Современная элитарная литература двадцатого века очень сильно засиделась в девках. У меня такое впечатление, что на рубеже 19-20 веков, когда начал сламываться язык описания действительности, присущий классической литературе, и потребовался новый язык, был осуществлен ряд художественных прорывов. Но вместо того чтобы потом использовать эти находки для массового читателя, литература занялась придумыванием правил проезда по встречной полосе. А по встречной полосе интересно проехать только один раз.
В современном культурном пространстве все-таки существуют очень разные сегменты. Видите ли вы себя номинантом каких-нибудь современных литературных премий: русского Букера или "Национального бестселлера"?
В номинантах Букера я себя не вижу, и это не зависит от качества того, что я напишу, это зависит от состава судей. Я помню, очень давно меня угораздило написать совсем заумную книжку, подражание древнегреческому роману, книга была безусловно слабой, но она тут же попала в номинанты Букера. Я думаю, что никогда ничего хуже не писала… Литературные премии - это совсем странный круг людей, которые обслуживают не литературу и не общество, а самих себя. А кроме того, что делает русский "Букер"? Они отказались от «Открытой России». Знаете, крысы бегут с тонущего корабля…
А литературные журналы?
Что такое журнальная литература сегодня? Сейчас в Росси выход толстого журнала - это 6-7 месяцев. Я очень уважаю некоторых журнальных людей, и я, кстати, не сомневаюсь, что «Ниязбек» мог быть издан и в журнале, но это означает, что мою рукопись напечатают неизвестно когда.
То есть сейчас быстрее издать книгу, чем выпустить новый номер журнала?
Да. Издательство «Эксмо» выпустило мою книжку за полтора месяца, последние гранки я правила буквально за две недели. Ни один автор, который пользуется спросом, в журнале печататься не будет. Будь это Латынина, Пелевин или Акунин. Соответственно, журналу остается только то, что не может быть издано в книжном варианте. О каком после этого литературном процессе можно говорить?
Возвращаясь к Толстому. Кажется, современная российская политика на Кавказе мечется между двумя точками зрения: «С одной стороны, это «Кавказский пленник», с другой - «Хаджи-Мурат».
Вы абсолютно правы, но в «Кавказском пленнике» можно найти что-то от «Хаджи-Мурата» и наоборот.
Мне кажется, что в «Хаджи-Мурате» уже нет никакого Жилина. «Хаджи-Мурат» - это Политковская девятнадцатого века. Разве нет?
У Политковской чеченцы всегда правы, русские всегда не правы. Реальность несколько сложнее. Русская литература всегда славилась умением понять другого, умением понять врага и даже стать на его точку зрения, не забывая, что он враг. Кроме того, русская литература смотрела на Кавказ как на источник романтического вдохновения. В этом смысле моего «Ниязбека» можно вполне срифмовать с традицией русской классической литературы, например, с Бестужевым-Марлинским.
И последний вопрос. Хорошо ли распродается Ваша новая книжка?
Распродается отлично. Первый тираж полностью разошелся, и второй уже расходится. И я этим очень тронута. Потому что, на самом деле, книжка о тех людях, которые по классификации российского обывателя проходят как кавказские бандиты, которые сворачивают шеи и насилуют девушек. Причем, что греха таить, это бывает. И на страницах моей книги - тоже. Но оказывается, что картина несколько сложней и что главное - другое.
