Издательство НЛО опубликовало переписку Ю. М.Лотмана и Б.А.Успенского за 1964-1993 годы. Письма Лотмана издавались и раньше, в 1997 г., письма Б.А.Успенского к нему опубликованы впервые.
Признаюсь, немногие книги вызывали у меня столь острое чувство печали. Сколько ни повторяй «иных уж нет, а те далече», если эти люди были твоими друзьями, коллегами, приятелями, знакомыми, если ты радовался вместе с ними и оплакивал их потери, если ты искал врача для их детей или передавал для них лекарства и книги от «заграничных» друзей – то, даже переместившись в мир иной (не говоря уже о другом континенте), они не уходят из твоей жизни, а продолжают присутствовать в ней – пусть особым образом.
С Юрием Михайловичем Лотманом я познакомилась случайно, и наши немногочисленные встречи имели совершенно приватный характер. Много лет каждую зиму я проезжала через Тарту, направляясь в маленький эстонский город Выру, и по возможности бывала у него в гостях. Никак не соотносясь с семиотикой и тартуской школой, я имела возможность наслаждаться обществом Ю.М. и Зары Григорьевны в домашней обстановке. Здесь, я думаю, мне сильно повезло: в центре вечера оказывалось приготовление тушеной телячьей (или бараньей?) ноги – Ю.М. был в этом большой мастер; роль гостеприимного хозяина и притом этакого гусара была ему совершенно соприродна.
С Борисом Андреевичем Успенским я познакомилась, когда он был студентом второго курса филфака МГУ, а я работала библиографом в библиотеке Института языкознания АН СССР. Известный математик В.А.Успенский, который уже вел тогда первый, впоследствии знаменитый семинар по математической лингвистике, представил мне своего младшего брата с просьбой помочь ему по библиографической части.
Не припоминаю, чтобы Боре моя помощь когда-либо понадобилась, но мы подружились, и я до сих пор вспоминаю наши возвращения с семинара на Моховой и прогулки по заснеженной ул. Горького, которой весьма нескоро предстояло опять стать Тверской.
Удивительным образом, именно юношей Б.А. был открыт и легок в общении. Из наших тогдашних разговоров мне запомнилось его замечание о том, что люди не склонны задаваться вопросами о том, что им кажется привычным: а разве пуговица такой уж очевидный способ соединения частей одежды?
Продолжения эти встречи не имели, и в дальнейшем я время от времени виделась только со старшим из братьев – с В.А.Успенским, - мы жили, да и сейчас живем по соседству.
Жизнь Ю.М.Лотмана никогда не была ни ровной, ни простой, ни благополучной: мы уже знаем об этом из многочисленных опубликованных воспоминаний о нем, да и из писем Б.А.Успенскому видно, чего ему стоили летние школы, издание «Семиотик» и прочих трудов, как собственных, так и коллективных.
Повседневный быт Лотманов может представить себе, я думаю, либо тот, кто успел увидеть эту жизнь своими глазами, либо человек моих лет. А ведь уже выросло поколение, воображающее Ю.М. мэтром, спокойно пишущим в кабинете, уставленном шкафами с книгами чуть ли не в золоченых переплетах…
На деле же - болеющие дети, а позже - внучки, протекающая крыша, теснота, борьба с цензурой и чиновниками, собственные недуги… Но послал Бог Ю.М. непобедимую «внутреннюю веселость», суть которой в его любимой старинной солдатской песне:
Одним словом, чижало,
Скажем прямо – нелегко,
Между прочим, ничего…
Ю.М. постоянно передавал привет и беспокоился о здоровье матери Б.А., Густавы Исааковны. Я еще успела застать ее в добром здравии - обаятельной, приветливой и бесконечно доброй женщиной средних лет. В силу стечения обстоятельств нас в 1953 году познакомил мой отец, лежавший тогда в Боткинской больнице. Отчасти именно это воспоминание побудило меня написать текст, который вы сейчас читаете.
В моей памяти Борис Андреевич Успенский, давно уже профессор Университета в Неаполе, остается если не юношей, то очень молодым человеком. Разве что мои ровесники - например, Наталия Леонидовна Трауберг (для меня – Наташа), могут помнить его родителей или его жену - покойную Галю, когда она была еще его невестой. Но всем нам уже крепко за семьдесят… Это объясняет мое желание что-то досказать, пояснить, напомнить.
Я думаю, что комментировать издание собственных писем - тяжелая задача для любого человека. В особенности она сложна для столь закрытого и, по моим – пусть очень давним – впечатлениям, ранимого человека, как Б.А.
Б.А. крайне скупо пишет о себе и последовательно уклоняется от ответов на вовсе не этикетные, а совершенно искренние вопросы Лотмана, касающиеся почти любых личных обстоятельств - разве что приходится сообщить, что из-за гриппа или ангины Успенский что-то вовремя не успел отослать, дописать и т.п.
Все это особенно рельефно выступает по контрасту с той естественностью, с которой Лотман упоминает ремонт унитаза, протекающую крышу, вечеринки и дни рождения, удачи и неудачи при попытках снять дачу, болезни и недомогания близких.
Письма Лотмана густо «населены» коллегами, студентами, соседями, не говоря уж о трех сыновьях, невестках, внучках, а также собаках.
Боря, по моим впечатлениям, всегда жил трудно с самим собой. Достаточно сказать, что уже известным ученым, попав в Питер в командировку, он чувствовал себя неуютно, потому что, по его словам, там трудно «затеряться», а в Москве это ему удавалось как в скиту. Это, видимо, и раньше чувствовали его однокашники – я помню, с какой радостью мне рассказали, что Боря женился на Гале Коршуновой. Я была с ней весьма поверхностно знакома, но сразу было видно, что Галя - «своя» – живая, славная, открытая.
Галя родила Б.А. Ваню и Федю – и сгорела за какие-то несколько недель в апреле 1978 г.
Б.А. остался один с двумя малыми детьми на руках - и письмо, где он описывает свое душевное состояние в этот период – единственное в книге, где он позволил себе действительно открыть душу. Б.А. всегда был глубоко религиозным человеком. Горе и чувство долга перед сыновьями, экзистенциальное одиночество – и ощущение, что он как верующий человек не имеет права на такую глубину отчаяния - все это отразилось в его письме Лотману от 6 июля 1978 г. Но такой текст в переписке – абсолютное исключение.
В письмах этого периода обоими корреспондентами особенно часто упоминаются имена Эли Янус и Марии Львовны Майеновой.
Имя Марии Ренаты Майеновой, замечательного польского филолога (1910-1988), у нас известно, хотя много менее, чем следовало бы. Я и мой муж были дружны с ней много лет; встречались с ней в Москве и в Варшаве; я прожила с ней две недели в ее квартире в Варшаве осенью 1978 года непосредственно после смерти ее мужа. Пан Йозеф Майен, подлинно европейский интеллектуал, друг Иозефа Рота и многих других знаменитых людей, в межвоенные годы был польским дипломатом в немалом ранге.
Мария Львовна, как все мы ее звали, очень много сделала для нашей филологии и вообще для нашей культуры. Будучи дружна с Якобсоном и известными европейскими учеными, она присылала в СССР книги и лекарства, передавала приглашения и оттиски; способствовала научным и личным контактам во времена, когда это было весьма рискованным занятием, принимала у себя, знакомила, рекомендовала и т.д.
Эля (Эльжбета) Янус – филолог-русист, была ближайшей сотрудницей Марии Львовны, много лет дружила с семьей Успенских, приезжала на похороны Гали и самоотверженно поддерживала Борю все это ужасное для него время.
Человек бесконечной душевной щедрости и доброты, Эля умела с такой естественностью сблизить людей, ранее не встречавшихся, как если бы все мы были некогда одноклассниками, свойственниками или земляками. Она постоянно и незаметно инициировала очередную цепочку добра, и москвич, впервые попавший в Варшаву или Краков, оказывался принят как старый знакомый.
На страницах переписки неоднократно упоминается супружеская пара – Рита и Юра Лекомцевы, причем о Юре говорится преимущественно в связи с его болезнью, а о Рите – как об авторе семиотических исследований.
Юру Лекомцева я знала с 1956 года – он был, наряду с Игорем Мельчуком, самым сильным участником первого математического семинара для лингвистов, который вел Аркадий Онищик. Когда они с Ритой уже были женаты, оказалось, что мы соседи по даче, так что летом 1963 года мы предприняли несколько «грибных» экспедиций – Юра оказался страстным грибником.
Я не помню, когда именно выяснилось, что Юра болен диабетом. Тяжелым диабетом с молодости был болен мой муж, живший постоянно на двух, а то и трех ежедневных уколах и строгой диете, что и позволило ему сохранять работоспособность.
Трагедия Юры была в том, что он не хотел подчиняться неизбежным ограничениям и, в сущности, не лечился. В письмах упоминается, что он пытался лечиться голоданием – совершенно самоубийственный шаг. Мы похоронили его в 1984 году.
Замечательным подарком читателям является опубликованный Б.А.Успенским фрагмент неоконченного прозаического сочинения пятнадцатилетнего Феди, который в несколько стилизованном духе описал свою семью, упомянув – естественно, под вымышленным именем, - близкого друга отца. черты которого с несомненностью изобличают Лотмана.
За вычетом упомянутого выше письма Лотману, написанного в состоянии глубокого отчаяния, это единственный текст, где Б.А. – пусть устами сына – сообщает что-то о себе и своей семье.
К великому счастью для Бори – по крайней мере, так считали наши общие знакомые по филологическому факультету, – примерно через год после смерти Гали он женился на Тане Владышевской – о которой тогда я знала только то, что она изучала старообрядческое пение «по крюкам». Теперь она доктор искусствоведения и профессор МГУ, известный специалист по музыкальной культуре Древней Руси, автор нескольких фундаментальных монографий.
Весной 1978 года, в тяжелейший для Б.А. момент Галиной болезни, когда Юрию Михайловичу казалось, что есть еще надежда, он писал: «…представьте Федю взрослым за письменным столом и кафедрой, представьте грустное умиление, которое нельзя не испытывать, глядя, как дети перестают быть детьми, влюбляются, страдают».
Федя, то есть Ф.Б.Успенский, нынче тоже профессор (в РГГУ) и автор многочисленных трудов; Ваня заведует библиотекой Немецкого культурного центра в Москве; у обоих уже подросли дети, так что Боря, которого уже немногие помнят восемнадцатилетним юношей – почтенный отец большого семейства, хоть и рассеянного по миру.
Что же, повторим вслед за Лотманом: «Жизнь неисчерпаемо богата и в своих вечных повторениях таит бесконечную радость».
