Скончался Алексей Хвостенко... Мы выражаем соболезнования его родственникам, друзьям. Здесь мы републикуем колонку Псоя Короленко, написанную для Полит.ру в совсем других обстоятельствах, в конце сентября, но которая, кажется, правильно указывает на масштаб...
Очень хочется выпить. Но сначала надо поговорить о человеке, за которого провозглашается тост. Его называют “дедушкой русского андеграунда”. Этот дедушка – вечно юный. Когда-то он жил в Питере, а потом много лет в Париже. Пел песни, рисовал картины, писал книги, делал инсталляции, ставил пьесы. Основал “партию отдыха”, взнос в которую составляет тысячу рублей в год. Создал театр-клуб-сквот “Симпозион”. Одна из его песен тоже так называется. Симпозион – это Пир, на котором сидели Платон и Сократ. Они пили вино и вели беседы о Любви, которая является бесконечным созерцанием Абсолюта.
Наверное, многим понятно, о ком идет речь. Это Алексей Львович Хвостенко. Теперь он вернулся на родину. Проведя серию бурных гастролей с участием Лени Федорова, Анатолия Герасимова и других братьев по разуму, он поселился возле Белорусского вокзала и в ближайшее время не намеревается уезжать. Он будет навещать Париж, но теперь у него есть российское гражданство, множество планов в Москве и Питере, энтузиазм и импульс жить в России. Недавно вышло сразу много его дисков. В основном это римейки и перепевы старых хитов, но на каждом диске есть что-нибудь новое или, по меньшей мере, хорошо забытое старое. Сейчас его творчество достигло стадии архивирования, но не перестало быть живым и актуальным искусством.
Один из новых дисков – “МОГИЛАLIVE”, записанный на “SKIFe” и выпущенный Андреем Тропилло. Там Хвостенко играет с рок-группой “Degenerators” из Иванова. Титульная песня диска – “Моя могила” – известный римейк не менее известной песни, легко узнаваемой по мотиву: “Моя могила, моя могила, моя могила примет меня… В могилу рано нам, в могилу рано нам, в могилу рано нам, рана моя…”. Хвостенко перепевает свои старые песни под скупой, нарочито примитивный и напористый рок. Иногда декламирует свои прозаические стихи в духе обэриутов и Хлебникова. Среди них “Говорящие птички” из одноименного альбома, сделанного в конце девяностых при участии Камиля Чалаева и Алексея Давшана (ex-Ялла). На этом странном диске, мало известном в России, можно было услышать пение настоящих птиц.
В “Клубе на Брестской” прошла презентация ещё одного старо-нового диска Хвостенко - “Последняя малина”. Это римейки блатных песен 20-30 годов. Мы знаем многие из них по альбому “Ночные фонарики”, который делался вместе с другим культовым персонажем эмигрантской богемы, живущим по ту сторону океана, Константином Кузьминским. Среди них – “Течет речка”, “Жили-были два громилы”, “Сидю я цельный день в темнице” и некоторые другие. Хвостенко писал “Малину” на своем старом лейбле ‘Racoon Records’ вместе с подгитарным “бардовским” альбомом “Прощание со степью”, теперь уже хрестоматийным и, возможно, самым главным. Тогда жизненные обстоятельства помешали Хвостенко выпустить “Малину”. Теперь она будет звучать очень ностальгически. Эти песни приоткрывают дверь в творческую кухню раннего Хвостенко. По ним видно, какая дополнительная каша варилась в его голове, когда он работал над “Прощанием со степью”.
Сходный репертуар разрабатывался классиками одесско-ресторанной музыки, когда она ещё не называлась неточным термином “шансон”. Плеяду этих исполнителей можно не называть по именам, они и так известны – Северный, Беляев, братья Жемчужные. Ряд можно продолжить и закончить Гариком Осиповым, который сегодня воссоздает их “манерку”, сочетая иронию и интеллектуальность подачи с бережностью, присущей адепту. Хвостенко находится совершенно в другом музыкальном и концептуальном поле. Он интерпретирует тот же материал в духе, близком кантри и другой американской guitar poetry, а также в какой-то степени французскому шансону. Кстати, на “Ночных фонариках” с такими песнями соседствует перевод старой французской тюремной песни “Нантский узник”. И всё это с неизменным элементом какого-то фольклорно-примитивистского хоум-арта. Такое комнатное, домашнее исполнение, начисто лишенное одесских вибраций. Похожим образом поют Митьки, общий диск Хвостенко с которыми вышел недавно. И, конечно, Бедная Девушка, имеющая, кроме всего прочего, свой перевод песни “Хава Нагила”: “умру и-и отживею, умру и-и отживею…”
Несколько питерских изданий, включая “Пушкинский фонд”, собираются подписать с Хвостенко договор на публикацию его новых и ранее не опубликованных стихов, пьес и художественных проектов. Некоторые пьесы будут поставлены в театре. Эксклюзивным небольшим тиражом выйдет серия дневников, скупо и лапидарно описывающих внутреннюю психическую жизнь Хвостенко. Они написаны от руки и дополнены наивными рисунками и наклейками, составляющими своего рода ассоциативный коллаж. Выставка работ Хвостенко “Вступая в XXI век”, проходящая в “Клубе на Брестской”, откроет серию выставок, представляющих его рисунки, инсталляции и скульптуры за многие годы. Эти презентации продемонстрируют синкретизм “русского Бориса Виана”, его способность работать в разных жанровых формах и сферах искусства. В деятельности Хвостенко воплотился дух целой эпохи.
Поэтический мир Хвостенко, так же как и миры великих французских шансонье или русских бардов, был некоторой промежуточной средой, через посредство которой высокая культура сообщалась с популярной, массовой. На определенном этапе лучшие достижения этой части культуры канонизируются и сами становятся классикой. Символично, что Хвостенко вернулся в Россию именно теперь, когда он полностью вошёл в Большой Канон. “Над небом голубым”, “Хочу лежать с любимой рядом”, “Свет прольется над землей”, “Орландина”, “Конь унес любимого” – без этих и многих других текстов Алексея Хвостенко и Анри Волохонского нет русской культуры.
А теперь я вам вот что скажу. Хвост – символ Богемы. В широком смысле. Его мелодекламации похожи на Dead City Radio. И голос похож. Когда это слушаешь, приходит ностальгия. По золотому веку Богемы. Когда зажигали Битники. И Хиппи. И Панки. И Митьки. И Растафары. И Цой. Который в пятнадцать лет убежал из дома. А я как раз учился в спецшколе. Я тех времен даже толком не знал. Знал только их тень. И сам в чем-то тоже являлся их тенью. А Хвост – не тень. Он человек судьбы. Его жизнь и творчество связано с духом Богемы. И он её символ. La Vie de Boheme. Её вибрации - не только в песнях. Они во всём Хвосте. Как он тихо поёт свои песни под свою же кассету. Иногда берет гитару. Иногда отдает её сидящему рядом за столом. Как он пьет вино, как курит, разговаривает, как обнимает и целует людей. Это Хвост. Его Симпозион. Его Эпиталама. Его жизненный ритуал. Без которого было нельзя.
“Вступая в XXI век…”. Двадцатый был веком Богемы. Так было надо. И были богемные ценности. Не буду их перечислять. Вы сами знаете. Но сейчас другой процесс. Эти ценности уходят. Становятся археологией. Кажется, не только у нас, но и во всём мире. Не будет Богемы. Не будет её Мифа. Не будет её Ритуала. Не потому, что их кто-то запретит. А потому, что они уже не работают. Становятся муляжами. Надо бросить пить. Курить. Секс, drugs и рок-н-ролл тоже не работают. Идёт новый процесс, в котором будут другие вещи. Богема была очень важной социальной практикой, культурным институтом, резервуаром творческой энергии для многих поколений людей. Теперь она уходит, потому что сделала свое дело. Но в то же время она остается с нами.
И Хвост останется. В каком-то особом качестве. Как остались Платон, Сократ. Если сегодня профессор начнет вести себя со студентами, или даже со студентками, как Сократ, это не будет работать, не правда ли? Что не отменяет ни Сократа, ни Академии, ни Симпозиона. Они существовали и будут существовать. Позавчера я слышал спор, с участием Хвоста. Спорили, существовал ли на самом деле Сократ. Хвост говорил, что да, существовал. А потом он провозгласил тост: “За Сократа и его демония!” Хотя про демония во время спора никто и не вспоминал. А ведь важен как раз демоний. Потому что именно он подсказывает Сократу, что и в какой момент надо делать и говорить.
Давайте выпьем семь тостов. Первый - за Сократа и его демония. Второй, сразу без перерыва - за Хвоста и его Симпозион. Третий - за прекрасного Алкивиада, о котором сказали, что двух таких Эллада не выдержит. Четвертый – за Богему, которая своим бытием бросала вызов Обывателю и Филистеру. Пятый – за Диалектику, без которой этого разговора бы не было. Шестой – за Искусство, которое является подражанием Жизни. Седьмой, последний – за Музыку.
И бросим пить.
