Владимир Сорокин. «Путь Бро». Москва, Захаров, 2004.
Постмодернизм — мне хочется начать разговор о новой книге Владимира Сорокина именно с этого слова, которое уже стало табуированной лексикой. Льщу себе мыслью, что это радикальный жест. Основной духовной предпосылкой постмодернизма было разочарование во всех системах, претендующих на тотальный характер. К таким системам относятся философия, религия, идеология, этика и, конечно, язык. В русской литературе главным символом постмодернизма является Сорокин. Единственное содержание его рассказов, пьес и романов — остранение и деконструкция языка.
Все тексты Сорокина заряжены мыслью о том, что никакого другого «содержания» в современной литературе быть не может. Любое другое содержание будет сразу же настигнуто вирусом Постмодернизма и обнаружит свой относительный характер, превратится в цитату. Литература — это что-то вроде болезни языка. Её серьезное, безусловное восприятие — тоже болезнь, зависимость. Литература иногда выступала у Сорокина в образе сильнодействующего наркотика — например, в пьесе «Достоевский-trip» и в рассказе «Сoncretные». И вот в своей последней книге «Путь Бро» Сорокин показывает героя, полностью свободного от этого наркотика и правильно понимающего, что такое книга. Это просто «бумага, покрытая буквами».
«Брата Бро» можно понять — ведь он не просто человек. Он один из 23 тысяч лучей Света Изначального, которые в результате космогонической «ошибки» сотворили плохую безблагодатную Землю, навеки отразились в её водах и теперь вынуждены веками влачить на ней жалкое и бессмысленное существование в виде живых мертвецов, «мясных машин», даже не догадываясь о своей нездешней природе. Герой новой книги Сорокина — первый из братьев, осознавших свою миссию. Он получил откровение от нетварного космического Льда, обнаружив его во время экспедиции к Тунгусскому метеориту. С помощью этого Льда «братья» смогут «пробудиться», найти друг друга, собраться в Главный Круг и этим уничтожить Землю вместе с миллиардами разных существ и «мясных машин». Тогда Гармония мира будет восстановлена.
Конечно, Братьям ни к чему «бумага, покрытая буквами». Не нужен им и Язык: они «говорят сердцем». Не нужен Эрос — есть «общение сердец», напоминающее трансцедентную и экстатическую бесполую любовь сектантов друг к другу. Моделью изображения Братьев в романах «Лёд» и «Путь Бро» являются экстремальные духовные сообщества, герметические братства, ереси и секты. Магическое число братьев 23 связано с учением Алистера Кроули и уже использовалось идеологами контркультуры 20 века — Берроузом, Р. Уилсоном и парасектантом Дженезисом Пи-Орриджем, основателем Church Of Psychic Youth. Образ секты уже давно волновал Сорокина — вспомним героев «Сердец четырех» или пародийных «землеебов» в «Голубом сале». Что касается «тайной истории человечества», образующей сюжетный фон новых романов Сорокина, то она ассоциируется с рядом космогоний, утопий и мифов, созданных в литературе и особенно в «окололитературе», от мечтателей фантастов Чаянова и Циолковского до Даниила Андреева, гиперборейцев или Ганса Гербигера, как раз создавшего теорию космического льда.
Легко понять, почему Сорокин наконец обратился к таким моделям. Прежде его больше интересовали такие дискурсы, как русский классический роман, советская проза эпохи тоталитаризма, отчасти модернистский поток сознания. Дело в том, что именно эти дискурсы были господствующими в культуре, они образовали канон, подлежащий деконструкции. Кризис постмодернизма обернулся поиском Новой Тотальности и, как следствие, культом Мифа, Традиции, Конспирологии, Великой Эзотерической Тайны. Дискурсы, казалось бы, давно забытые и дискредитированные, оказались в наше время мощным мифообразующим ресурсом для тех представителей культуры, которых ни капельки не удовлетворял «конец истории». Таким ресурсом стало евразийство для Александра Дугина или целый спектр европейских радикальных идеологий для Миши Вербицкого, которому очень понравился роман «Сердца четырех». Мощный культ фэнтези в массовой культуре тоже выражает тоску по Мифу. Конечно, мимо всей этой неомифологической волны не мог пройти и Сорокин.
«Сердца четырех» вспомнились не случайно. Там Сорокин впервые обратился к синтезу Мифа. Он генерировал Миф о Большом Тоталитарном Проекте. Но слишком уж абсурдными и нарочито гротескными были все эти «промежуточные» и «жидкая мать», чтобы говорить о серьёзности и безусловности сорокинского Мифа. Показательно, что именно Дугин в споре с Вербицким по поводу этого романа высказал твердое убеждение, что Сорокин «не наш». Однако к моменту написания «Льда» Сорокин увидел сердцем, что время Мифа настало. Не случайно в интервью с Кириллом Решетниковым он называет в числе своих нынешних интересов «Властелина Колец». Но невозможно генерировать Миф с помощью старых постструктуралистских техник, которые помогали Сорокину генерировать Литературу. Теперь ему приходится перевоплотиться в «настоящего писателя», с настоящим авторским голосом и неконвенциональным отношением к тексту. Такой писатель должен уметь перевоплощаться в героев, производить пафос и катарсис.
Подобно тому как Олег Кулик должен был освоить собачьи инстинкты, чтобы почувствовать себя Настоящей Собакой, так его соавтор по проекту «В глубь России» должен был «научиться» естественному, а не утрированному, романному письму, чтобы почувствовать себя Настоящим Писателем. Такое письмо подразумевает некоторый приоритет содержания над формой. Вот почему в книгах «Лёд» и «Путь Бро» практически отсутствуют стилизаторские моменты и та специфическая плотность языка, по которой всегда можно было узнать Сорокина. Нет в этих романах и явной абсурдистики с гротеском, а также сведены к минимуму нарушения эстетических табу, так напугавшие когда-то «Идущих вместе». Зато более подробно, психологично выписаны характеры, документально точно воссозданы исторические реалии, с архитектурным мастерством выстроен сюжет. И всегда присутствует «взгляд автора», трагическое сочувствие героике Братьев и мрачный пафос тотального обличения всего рода человеческого, этих «мясных машин».
Читатель, хорошо знающий творчество Сорокина, всё же заметит множество приёмов, по которым невозможно не узнать этого автора. Вот, например, характерный сорокинский принцип монтажа в кратких конспективных жизнеописаниях «мясных машин», судьбы которых вдруг «открываются» людям Братства. Форма и «мессадж» этого монтажа те же, что в одной из частей «Нормы», где вся биография индивидуума пересказывается короткими словосочетаниями с обязательным эпитетом «нормальный». Сцены секса и драки, увиденные героем «Бро» в детстве, так же формально имитируют «романный психологизм», как экстремальные раннебиографические эпизоды в «Тридцатой Любви Марины» или пьесе «Достоевский-trip». Отвращение к обыденной морали, свойственное «людям подвига» в романах про Лёд, было и лейтмотивом «Сердец четырех». Кровавая сцена поедания медведями лосихи с новорожденным лосёнком четко отсылает к аналогичной сцене с волком в романе «Роман», а через нее смутно ведет к ряду философских общих мест о несовершенстве мироздания и тщете всего сущего. Плавное изменение стиля с реалистического на остраненно-мифологический, соответствующее метаморфозе героя — та же техника, что в «Тридцатой Любви Марины». И так же, как в «Марине», читателю становится жаль конкретных героев с их реальными судьбами, сначала так любовно изображенных автором, а теперь обреченных навеки замерзнуть в холодном льду чеканного языка Мифа.
Несомненно, все эти приемы «старого доброго Сорокина» здесь максимально смягчены и, по внешней видимости, направлены на какую-то новую, уже не постмодернистскую цель. Они, как будто бы, призваны выразить настоящую авторскую позицию, пафос, «идейно-эмоциональную оценку героев и событий». Сам автор считает идеей своих новых романов глубокое разочарование в человеке и цивилизации. Человек — «мясная машина», кино — «серые тени на белом», книги — «бумага, покрытая буквами». Но стоит ли говорить, что это как раз и есть то самое постмодернистское видение мира, которое является основной предпосылкой «критики любой тотальности». И даже этот самый Лёд тоже можно понять как символ холодного, отстраняющего отношения к миру.
Что касается Братьев Света, то их героизм и пассионарность, которыми отчаянно любуется автор, целиком детерминированы их трансцедентным происхождением. Невозможно отделаться от впечатления, что они тоже «машины» — пусть не мясные, а какие-то там «ледяные» или «световые». Их превосходство над людьми — чистая условность, виртуальная игра. Если бы автор хотел противопоставить «мясным машинам» каких-то настоящих героев, ему не нужен был бы для этого никакой Лёд. Он мог бы тогда искать свой идеал, оставаясь в русле психологического романа и до конца показывая настоящих живых людей, а не «мясных машин». Кстати, учитывая формальный интерес к реалистическому письму, всегда свойственный Сорокину, вполне можно ожидать, что рано или поздно он как раз такой роман и напишет.
Комментируя свои новые произведения, Владимир Сорокин признается, что всерьёз обеспокоен поиском выхода из этого концептуального замкнутого круга. Его как писателя действительно мучит тоска по каким-то настоящим, подлинным предпосылкам бытия и творчества. Пока что есть ощущение, что какой бы роман он сейчас ни написал, всё равно ураган «Сорокин» где-то настигнет его, и лучи Света Изначального попадут в ловушку, отражаясь в безблагодатной «воде» постмодернизма. Впрочем, это драма не только Сорокина, а всего современного искусства. Сорокин же является символом этой драмы. Может быть, однажды именно его роман вдруг станет её преодолением.
Но не «Путь Бро».
