В январском «Знамени» – свежее стихотворение Гандлевского.
Сразу привлекает внимание необычный ритмический рисунок: частушечный стих с рифмовкой aaba плавно сменяется четырёхстопным ямбом с привычной перекрёстной рифмой. Такой переход не случаен: всё стихотворение – о пограничье жизни и смерти, света и тьмы; разноголосица ритма тут как нельзя кстати.
Время в этом междумирье остановилось, и старость ведёт за руку детство; а рядом – «Лаиса с персиком в перстах».Лаиса – греческая гетера, иначе говоря – куртизанка (она уже встречалась в стихах Сергея Марковича: «Ночь я провёл у Лаисы. Виктор Зоилыч рогат»). Персик – плод с нежной и сладкой мякотью. Персик, персты – тут слышится «персть», то есть плоть; и Лаиса – олицетворение плоти, антитеза бессмертной Психее. Неудивительно, что поблизости скрыт в кустах рояль – жутковатый символ гибели; во-первых, похож на гроб; во-вторых, на чёрный ящик: что внутри, неизвестно.
После появления рояля ритм окончательно выравнивается, и стихотворение прямо-таки напрашивается быть записанным «вслепую», без знаков препинания:
кто в курсе дела вряд ли станет
стыдиться наших пустяков
зане метаморфозой занят
жил человек и был таков
а я в свои лета приятель
и побратим по мандражу
на чёрный этот выключатель
почти без робости гляжу
На ум приходят стихи раннего Цветкова с их трагифарсовой интонацией, и прежде всего хрестоматийное (хоть и пяти- а не четырёхстопным ямбом написанное) «Оскудевает времени руда…». У Цветкова: «Покойник жил — и нет его уже»,у Гандлевского «Жил человек – и был таков»; а пресловутый рояль – тот самый зловещий «музыкальный багаж». У Гандлевского в одном дворе старость, детство, молодость и зрелость; у Цветкова
…каждый пьёт, имея убежденье,
Что за столом все возрасты равны…
Тут слышится желчный намёк на жизнеутверждающий строки Арсения Тарковского:
Живите в доме – и не рухнет дом.
Я вызову любое из столетий,
Войду в него и дом построю в нём.
Вот почему со мною ваши дети
И жёны ваши за одним столом,–
А стол один и прадеду и внуку...
(Сам Арсений Александрович, кстати, явно вступает в спор с Владиславом Фелициановичем, и ведётся спор всё тем же ямбом:
Портной тачает, плотник строит:
Швы расползутся, рухнет дом.)
В финале у Гандлевского «звезда тщеты» – тоже отсылка к Тарковскому:
Но поймём, что в державной короне
Драгоценней звезда нищеты,
Нищеты, и тщеты, и заботы
О нерадостном хлебе своём...
У А.А. звезда нищеты и тщеты драгоценна; «блаженны нищие духом». У Гандлевского же «звезда тщеты» (особенно из-за первобытного, зияющего звука «ы») созвучна с апокалипсической «звездой полынь»:
«Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде "полынь"; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки».
Вновь образ, близкий Ходасевичу:
Звезда на землю оборвётся,
И станет горькою вода.
Да и самому Гандлевскому:
Всё это, родное само по себе,
Тем втрое родней, что озвучено соло
На третьей, обещанной грозной трубе,
Той самой...
Строка «Звезда тщеты – вот и она» отсылает ещё и к Бродскому, апологету Рождества: «Смотришь в небо – и видишь: звезда»; «Звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца». Но у С.М. речь не о Рождестве, а о конце – во всех смыслах – света; не о Евангелии, а об Апокалипсисе; не о Психее-душе, а о Лаисе-плоти. И в финале – не сильный аккорд («звезда», «взгляд Отца»), а глуховатый («вот и она»). Речь уже караулит молчание…
Однако стихотворение всё-таки не упивается безнадёжностью. Тьме противостоит мужественность интонации, строгость формы, трезвость и точность метафорического мышления.
И ещё.
Месяц made in Сhina, источник фальшивого света, – родственник блоковского бессмысленно кривящегося диска и ивановского начищенного пятака луны. Более явная связь – со стихами Годунова-Чердынцева:
Здесь всё так плоско, так непрочно,
так плохо сделана луна,
хотя из Гамбурга нарочно
она сюда привезена...
А Фёдор Константинович намекает на слова Поприщина из «Записок сумасшедшего», датированные 30-м февуарием: «Признаюсь, я ощутил сердечное беспокойство, когда вообразил себе необыкновенную нежность и непрочность луны. Луна ведь обыкновенно делается в Гамбурге; и прескверно делается». В наше время то же можно сказать и о китайской продукции... Но Китай – не только поставщик левых товаров; недаром рифма к China – «тайна». Китай – страна Востока, утренняя земля; не парализующая заворожённость смертью, а спокойное её приятие…С щелчком выключателя не воцаряется мрак: за окном светит месяц, серебрится спальный район. Умереть – уснуть, и только... Ещё за окном сияет звезда тщеты, но так ли она страшна? Пусть тускло и болезненно, но неложно и бесперебойно она освещает любую подробность, каждую деталь свежего стихотворения Сергея Марковича.
