Стихи Дмитрия Веденяпина чудесны. Употребляю слово «чудесны» в его прямом значении. Их чудо – в точном попадании (как укол) детали, в создании объема изображаемого.
Стихи пронизывает свет. И не только солнечный. Это свет памяти. Как писал Леонид Костюков, время — одна из сквозных тем в поэзии Веденяпина. Другой поэт и эссеист, Сергей Гандлевский, заметил, что главный пафос и прозы, и лирики Дмитрия Веденяпина – благодарность. В самом деле, Веденяпин как будто каждый раз восхищенно благодарит мир и его Создателя и Устроителя: «Чудны дела твои, Господи».
Название подборки Веденяпина в июньском «Знамени» «Описанья бессмысленны» – говорящее. В подборке всего три стихотворения, однако в этих трех стихотворениях много разных смыслов.
Описанья бессмысленны, потому что мир устроен чудесным (повторюсь) и таинственным образом – попробуй опиши, например, летний пейзаж – лес, пронизанный солнцем. Веденяпин не описывает, а изображает. Разница между описанием и изображением в меньшей отстраненности (при изображении) - человек встраивает себя, свои переживания в, например, пейзаж.
И вот в таинственном пейзаже «процокал всадник – неужто без? / Так и есть! – улыбаясь плечами». Потусторонность восприятия напоминает средневековые гравюры, в которых вроде прорисована каждая деталь, а получается загадочно. Пейзаж, в котором есть и всадник без головы (точнее, намек на всадника), и «далекая коза», изображается с чувством удивления: «Вот как бывает!» У Веденяпина особенная оптика: он настраивает зрение на волшебное и там, где этого волшебного другой, менее зоркий глаз не увидит.
Парадоксальное сравнение («Как, допустим, Шаламов в Монтрё, а Набоков / в СИЗО») добавляет восхищенности трагический привкус. Тут надо сказать, что Шаламов никак не мог оказаться в Монтрё, а Набоков в СИЗО, если бы не уехал, мог («И вот ведут меня к оврагу, / Ведут к оврагу убивать»). Это сравнение добавляет сюрреализма и в без того уже сюрреалистический пейзаж.
В этом свете даже «далекая коза» воспринимается как, допустим, единорог. Действительно, описанья бессмысленны. Становится понятен конец второго стихотворения подборки («Деталь пуста – / Вывернись наизнанку, пока не поздно»).
Веденяпин, как эквилибрист (не случайно одно из его умений – жонглировать), балансирует между прямым отображением красоты мира и показом изнанки этого мира, его экзистенциального абсурда. Описанья бессмысленны еще и поэтому.
Английский язык во втором стихотворении тоже способствует расширению художественной действительности, ведь она, эта действительность, прежде всего языковая.
Взвешенность каждого слова у Веденяпина поразительна – там, где у более экспрессивного автора, был бы захлеб, у Веденяпина – штрих («чьик-чьик, фьють-фьють»).
Третье стихотворение подборки включает расхожую пушкинскую цитату («Нет, весь я не умру» – вспоминается стихотворение Ивана Ахметьева «нет весь я не умру / нет так я не засну») в танцевальный ритм, в который превращается классический ямб: «Немножко грустный стих / Кружится по двору…». В этом стихотворении ритм побеждает и ямб, и смерть.
Пушкин присутствует и в последних строчках («Под фонарем в слезах / Над вымыслом из букв» – «Над вымыслом слезами обольюсь»).
Катание на коньках (видимо, в детстве) подсвечено фонарем, блеском льда и пушкинской лирикой – и рождается поэтическое вещество, которое невозможно описать. Точнее – бессмысленно.
