Недавно, прельстившись аннотацией («непревзойденный знаток и исследователь культуры… исследует само средневековое представление о жизни и ее героях… о местах, с которыми у нас связана эпоха Средневековья… о фантастических существах, живущих в мрачноватом и влекущем мире старинных легенд»), я приобрела книжку Жака Ле Гоффа "Герои и чудеса Средних веков" (М., «Текст», 2011). Аннотация, собственно, не обманывает. Ле Гофф (Jacques Le Goff) автор ряда монографий, в том числе и популярных (на одном только «Озоне» его книг около полутора десятков), действительно «непревзойденный знаток культуры Средневековья, медиевист с мировым именем, один из ярчайших представителей основанной Марком Блоком Ecole des Annales (школы «Анналов»), традиции которой основываются на изучении человеческого аспекта Истории и эволюции обществ»… И, тем не менее, не могу сказать, что мои ожидания оправдались. Сама виновата – могла бы задуматься, как это все чудеса и диковины ухитрились уместиться на 220 страницах скромного формата.
Не знаю, что произошло. Быть может, издательство (одно из моих любимых), выпустило какой-то сокращенный, упрощенный вариант более капитального труда, или сам Ле Гофф предназначал эту книгу для, скажем так, начального образования любопытствующих (снабдив ее, впрочем, довольно тяжеловесным, наукообразным предисловием). Но не уверена, что можно внятно изложить историю восприятия (от Средних веков до наших дней) ключевых для понимания эпохи жизнеустроений на столь скромной печатной площади («Обитель» - 6.5 страниц, «Укрепленный замок или крепость» - 14 страниц, «Рыцарь, рыцарство» - 15 страниц, «Кафедральный собор» - 16 страниц, «Кокань» - 9 страниц). Иными словами, что-то новое для себя узнает только человек, вообще не знакомый с материалом, а таких нет – во всяком случае, среди тех, кто купит эту книгу.
А ведь читатель почерпнет из этой книжки еще и информацию об исторических, легендарных и полулегендарных фигурах, таких, как Сид (7 страниц), король Артур (12 страниц), Карл Великий, почему-то Папесса Иоанна… Далее – Мелюзина, Мерлин, Валькирия… Все примерно по одной и той же схеме: сначала немножко истории вопроса, потом - как то или иное явление отражено в современной культуре:
«После войны как настоящие шедевры, так и фильмы, в которых Средние века изображены в искаженном и неверном свете, получают широкое распространение и хорошо воспринимаются публикой… … Пародия, что тоже суть свидетельства популярности, заставляет посмеяться над Артуром как в превосходном фильме «Монти Пайтон и священный Грааль» (1975), так и в «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» Тэя Гарнета (1949) с Бингом Кросби. Да и, в конце концов, если придать мифическому королю черты Джорджа Буша – чем не новый облик героя Артура?»
И все примерно с той же степенью подробности.
То же и с выбором фигур. Можно, конечно, гадать, каким боком к соборам, труверам и Мерлину относится «Валькирия» и куда при таком раскладе делись, скажем, фейри или Моргана, которой, в отличие от Мелюзины, фатально не повезло – она мельком упоминается в главе про Мелюзину, вот и все. Впрочем, в авторском предисловии, предваряющем все это Средневековье-лайт, не без помощи переводчика дается следующее объяснение: «Имагинарная героиня, валькирия фигурирует в этой книге потому, что она являет собою важный пример присутствия в средневековом имагинарном, которому наследует имагинарное общеевропейское, наряду с имагинарным кельтским еще и имагинарного германского и скандинавского. Вслед за «Тристаном и Изольдой» валькирия также подтверждает и то значительное место, какое в истории наследия средневекового имагинарного занимает творчество великого композитора Х1Х века Рихарда Вагнера».
Что тут чему наследует и что в чем присутствует, в принципе, разобраться при известном напряжении ума можно, так что не будем упрекать ни переводчика, ни издателя, ни автора (пускай этим займутся другие, кому не лень), а обратим внимание на замечательное слово «имагинарное», которое для автора является ключевым.
В предисловии к книге автор ссылается на определение профессора-медиевиста Эвелин Патлажан «сфера имагинарного представляет собой совокупность представлений, выходящих за пределы, устанавливаемые фактическим опытом и дедуктивным мыслительным рядом, объясняющим этот опыт. Можно сказать, что каждая культура, да и каждое общество, даже каждый уровень сложносоставного общества имеет свое имагинарное».
Отвлечемся немножко от книги и задумаемся вот о чем.
Имагинарное в данном контексте (прямой перевод «воображаемое» будет не совсем точным) – это некая сводная система ключевых понятий, вокруг которых возводится наше представление о том или ином пространственно-временном локусе. Эти понятия совершенно не обязательно соответствуют реальности, скорее, наоборот, они отступают от нее, обобщая и приукрашивая: имагинарное обеспечивает некие опорные конструкции, на основе которых собирается совокупный образ того или иного сложного феномена. То есть имагинарное, если воспользоваться эзотерическим термином Кастанеды, – это своего рода «точки сборки». А говоря современным интернет-слэнгом, имагинарное – это мемы.
Мемы Средневековья (вернемся к Ле Гоффу) достаточно устойчивы. В общем и целом, усредненно-европейские мемы Средневековья, опираясь на которые мы рисуем себе некую (не обязательно имеющую отношение к реальности) картину, - это и впрямь кафедральный собор, монастырь с его переписчиками и иллюминаторами, замок, рыцарство (Роланд, король Артур, Мерлин, Грааль и все, что с этим связано), трубадуры, лесные стрелки, черная смерть, турниры, карнавалы, культ прекрасной дамы, крестовые походы, ведьмы, ликантропы, маленький народец, дикая охота и королевская охота. О чем-то в книге говорится, о чем-то - нет. Почти любое произведение искусства на средневековую тему будет включать в себя несколько таких мемов (на таких мемах, кстати, построен милый детективный цикл Эллис Питерс про монаха-травника Кадфаэля). Но самое важное – эти мемы, как и положено мемам, устойчивы.
К реальности они могут не иметь никакого отношения (над отправляющимися «граалить» рыцарями и над рыцарским мемом как таковым и правда смеялся еще Марк Твен в «Янки…»), но реальность Средних веков давно стала уделом специалистов, а совокупное сознание на основе этих опорных пунктов продолжает творить вторую реальность.
Средневековье, конечно, - только один из примеров. Можно взять, скажем, Индию (йоги, махараджи, слоны, драгоценности, махатмы, тигры-людоеды, тантрические храмы, богиня Кали и т.п.) – получится совокупная реальность «Индианы Джонса» и множества других фильмов и книг самого разнообразного пошиба, от «Книги Джунглей» Киплинга до «Индийского веера» Виктории Холл. Взять Китай – мандарины, механические соловьи, акупунктура, утонченная жесткость, шелк, красный лак и вообще «в Китае все жители китайцы, и сам Император – китаец».
Мемы устойчивы настолько, что даже когда описываемые явления и предметы исчезают, они остаются – хотя бы как словесные блоки, штампы. «Китайские церемонии», например. И вообще – что вам первое приходит в голову, когда вы слышите слово «Китай»? Чтобы вспомнить, скажем, Мао или хунвейбинов, придется уточнять «революционный Китай». Или «Красный Китай». Тоже мем. Именно поэтому образ современного Китая, с неустоявшимися мемами, будет больше всего соответствовать действительности. И страдать от неопределенности, непрорисованности.
Человеку такие мемы жизненно необходимы, поскольку служат для структурирования довольно расплывчатой картины мира. Тот, кто не занимался историей колониальной Индии или средневекового Китая, не ходил по музеям, не ездил по специальным туристским маршрутам и т.п., тем не менее как-то представляет себе эти страны, хотя автохтоны могут полагать эти представления примитивными, дилетантскими, а то и вовсе смехотворными (в России все поголовно в ушанках, с балалайками и везде полным-полно медведей) и издеваться над ними, или, напротив, эксплуатировать их, превратив в туристские аттракционы. Последнее интересно уже потому, что такой мем, даже будучи ложным, даже используемый в сугубо коммерческих целях, имеет все шансы врасти в реальность. В ландшафтном смысле, скажем, поддельные руины ничем не отличаются от настоящих. А ведь можно пойти еще дальше и предположить, что ради привлечения туристов в «волшебный лес» рано или поздно некая компания закажет генным конструкторам живого единорога. Грань между «имагинарным» и реальным, таким образом, легко переходится – как в одну, так и в другую сторону. Балалайка, в конце концов, только потому и удерживается в реальности так прочно, что обслуживает «имагинарное» - образ России в сознании иностранца.
Чем более тонкими пластами мы режем историческое время, тем подробней и мельче будут мемы. Америка ковбоев и индейцев. Америка гангстеров и сухого закона. Америка 60-х, детей-цветов, свободной любви и джинсов… Россия Грозного. Россия Петра. Екатерининская Россия. Россия, которую мы потеряли. Революция и 20-е (самый сложный, постоянно подвергающийся ревизии период «имагинарного»), сталинская Россия (террор, высотки, коллективизация, индустриализация), «оттепель» - наши 60-е, вместо хиппи – стиляги, вместо протестного искусства – гражданская поэзия Евтушенко и Рождественского, собирающая стадионы… Беда, однако, в том, что наши национальные мемы оказываются слишком неустойчивыми, слишком часто подвергаются ревизии, слишком часто меняют знак. Картина мира, поставленная на эти опоры, то и дело переворачивается, что, вообще-то, провоцирует социальные неврозы. Собор и для Средневековья был «точкой сборки», и наше о нем представление с тех пор не слишком изменилось. Сталинская высотка была то символом индустриализации и торжества государственности, то наследием режима, то элитным жильем…
Воображаемая картина мира инертна, она меняется гораздо медленней, чем происходит смена исторических реалий – но, в отсутствие единой, «общеобязательной» имагинарной картины, те или иные группы, а то и целые социальные страты формируют свои опорные мемы и нахлобучивают на эти опоры свои локальные картины мира. Порой весьма перекошенные и причудливые. И вступающие в противоречие с такими же кособокими конструкциями в пределах видимости.
Ле Гофф тут, честно говоря, ни при чем. Просто так само получается.
Я, кстати, только недавно осознала всем, казалось бы, известный факт. Александрийский маяк – не мем, настоящий Александрийский маяк, простоял полторы тысячи лет. Вдумайтесь, пятьсот поколений людей, живущих поблизости, видели возвышающуюся на горизонте рукотворную гору, высотой сопоставимую с высоткой на Котельнической – неизменную, блистательную, спасительную, надежную, как весь окружающий мир.
А потом - раз… и она со страшным грохотом рушится. И ничего больше. Только груда обломков, висящая в воздухе пыль.
Ничего, кроме памяти. Еще на полтысячи лет.
