Я пишу эту заметку не без некоторой робости, хорошо понимая, что вступаю в дискуссию с людьми, гораздо более меня осведомленными. Я нахожусь, в лучшем случае, на периферии литературного процесса – они знают его изнутри. Поэтому прибегаю к дешевому способу защиты и объявляю все нижесказанное своим личным мнением, надеюсь, кому-нибудь интересным. Мнением, скажем так, сравнительно эрудированного и очень заинтересованного читателя и полулюбительского, ленивого литератора.
Предыстория связана со статьями Анастасии Афанасьевой, Евгения Никитина, Леонида Костюкова, Дмитрия Кузьмина. Обсуждались тенденции в современной «молодой» поэзии и их связь с исторической перспективой. Одна из главных тем – о том, как поэт вводится в литературную «вечность» и литературный обиход. Как он предстоит суду нынешних и последующих поколений.
Воспользуемся классификацией, с которой согласились и Костюков, и Кузьмин. Оба едины в том, что среди литераторов прошлого существует «актив» и «архив» (по-видимому, также и «отвал», элизиум напрочь забытых, но здесь не о нем речь). «Архив» - совокупность имен, когда-то вошедших в литературный обиход (чем бы он ни был) и существующих в нем, хотя бы на периферии. «Актив» - поэты, востребованные в настоящее время, те, чью поэтическую практику берут в расчет современные авторы. Важная поправка из последней статьи Костюкова: речь не о прямом подражании, а скорее о литературной «атмосфере», перекличке, цитировании, полемике.
Одно из различий между позициями Кузьмина и Костюкова состоит в оценке возможности перехода из «архива» в «актив». С точки зрения Костюкова, расстояние между «активом» и «архивом» не фатально: раз попав в поле зрения, поэт может переходить в «актив» и обратно на протяжении многих последующих поколений. По мнению Кузьмина, попадание в «актив» должно произойти уже в последующем литературном поколении, и чем дальше, тем вероятность такового попадания ниже. Я не касаюсь других различий между позициями (например, о важной для Костюкова мысли о роли старшего поколения в «введении в литературу»). Таким образом, я могу только косвенно повлиять на предмет их спора о том, кто, по существу, вводит автора в большую литературу. Хотел бы просто сформулировать несколько замечаний об «архиве» и «активе», как они видятся с моего шестка. Пишу тезисно, думаю о многих примерах, если потребуется, разовью что-нибудь впоследствии.
Так вот, если взглянуть в прошлое, на биографии конкретных авторов, и если считать разницу между поэтическими поколениями равной где-то 10-15 годам, позиция Костюкова представляется мне более оправданной, чем позиция Кузьмина. Впечатление как раз такое, что большинство крупных поэтов, имена которых сейчас на слуху, было отвергнуто именно следующим литературным поколением, и «вернулось» через поколение или через несколько поколений. Даже солнце наше Александр Сергеич не вполне этого избежал. Поэт может обрести известность при жизни, или нет, но для непосредственно идущего за ним поколения пишущих его опыт будет существовать, разве что, в плане отталкивания от него. Это отталкивание может начаться уже при жизни автора. Вполне часто бывает, что интерес к автору, вполне незаметному при жизни, возникает уже потом, или сильно потом. Возвращение может состояться уже в новых «декорациях», с новым прочтением и смыслами, неизвестно насколько предполагаемыми самим автором. Иногда возращение в «актив» откладывается на несколько поколений, как случилось с младшим Серебряным Веком. Причины тому могут быть и внелитературные, не дело этого текста их анализировать. Возвращений одного автора вполне может быть несколько – поэт приходит и уходит как бы волнами («а океан – Россия»). На моей сравнительно короткой литературной памяти тот же Александр Сергеич «приливал» и «отливал» уже несколько раз, и то же происходило со многими его собратьями. Такие приливы-отливы - не единственный способ «архивно-активного» существования. Автор может, например, десятилетиями находиться на краю литературного сознания, где-то на границе с «литературным подсознательным» (буде таковое существует). Надеюсь, кто-нибудь, более грамотный, чем я, когда-нибудь найдет другие способы существования в том, что Кузьмин называет «вечностью», проведет более или менее полную классификацию – она интересна по многим причинам. Или уже провел?
Эти соображения о прошлом, на мой взгляд, очень опасно экстраполировать в будущее. Дело в том, что в наше время физическое расстояние между «активом» и «архивом» сильно сократилось. Это, грубо говоря, совместный эффект интернета плюс огромной подготовительной работы, проделанной, в том числе, замечательными людьми, упомянутыми Леонидом Костюковым. Литературное прошлое стало абсолютно доступно, достижимо, максимум усилий, который для этого требуется – несколько кликов мышкой. Все при желании может быть использовано. Ригористы скажут, что опыт используется не так, что солнце наше Александр Сергеевич в очередной раз понят косо (а уж пресловутый граф Хвостов-то…) – да вот это как раз и не новость.
И все это наложилось на диверсификацию самой поэзии. Литераторы, в особенности поэты, похоже, усвоили один из уроков прошлого: как бы ни были мощны литературные группы и направления, в литературе остаются яркие личности, исключения. Облик современных поэтов все более индивидуален и разнообразен, по крайней мере, если говорить о самостоятельных величинах.
Невероятное увеличение, как выразился бы математик, степеней свободы приводит к тому, что в «активе» оказывается гораздо большее число поэтов прошлого, чем прежде. Границы между «активом» и «архивом» размываются. То есть, чуть ли ни на каждого представителя «архива» находится современный автор, у которого тот оказывается в «активе». Архивные предыстории большинства молодых авторов, пожалуй, коротковаты. Только немногие способны если не осознать в полном объеме, то хотя бы представить себе этот объем доставшегося нам наследства – или, если хотите, порученной нам тайны.
Одна из оборотных сторон такова: за пределами поэтического «актива» оказываются, парадоксальным образом, как раз те поэты, которые находятся в «активе» у книжных магазинов, а значит, у массового читателя поэзии. Слишком уж они на виду, слишком отсылка к ним заметна – или дело в чем-то другом? Не в этом ли, не в отсутствии общего литературного поля, одна из причин расхождения современной поэзии с ее потенциальным массовым потребителем, буде такой существует? И с другой стороны, не в этом ли причина лихорадочного поиска по закромам «архива», причина ставшего уже хрестоматийным в данной дискуссии переиздания трудов гр. Хвостова?
И наконец: мне как читателю, как почти чистой воды потребителю, вся эта сумасшедшая каша, прущая из варилки современной словесности, страшно нравится. Мне нравится впечатление полной свободы и раскованности, оставляемое современной литературой. Нравится каждую неделю открывать в Интернете нового, ни на кого не похожего автора. В мои краткие наезды в Москву и беготню по разным литературным друзьям, я ловлю настоящий кайф от того, скажем, что в одном доме мне с восторгом цитируют Мандельштама, который Роальд, в другом – со вкусом просвещают по поводу Присмановой, а в третьем, скажем, комментируют Бориса Зубакина. И все это вперемежку и в связи с талантливейшими и разнообразнейшими современниками, несть коим числа. И когда я читаю о какой-нибудь превалирующей «тенденции» в современной литературе, для меня это, как правило, говорит только о тенденциозности пишущего. В лучшем случае – о вполне уважаемой попытке сформулировать свое личное мнение, свою личную тенденцию, которая совершенно необходима для обретения непотопляемости «в сем омуте, в котором я купаюсь, милые друзья». В худшем – о толкотне за место для сидения на рельсах. Сам бы я не взялся предсказывать будущее поэзии даже на ближайшие года два – но меня это меньше всего беспокоит.
