Первые стихи Квадратова, появившиеся в Сети, привлекали внимание модернистской необязательностью (важно не сколько то, что происходит, сколько то, как это обставлено) и манерностью, сочетающимися с какой-то необычайной пристальностью к микроскопическим деталям:
ангел в яловой накидке
белобровый андрогин
у него внутри на нитке
на ветру среди равнин
две смешные половинки
полу-ME и полу-YOU
развалились на перинке
и поют
Дальнейшее знакомство выявляло всю атрибутику сюрреалистической витрины страшноватого кукольного магазина, где наперерез читателю выскакивают «каменные гномы» и на елке казнят «жестоких пупсиков». Как правило, все это довольно инфантильно – под инфантильностью я понимаю несоответствие возраста человека и его мировосприятия, что для поэта может означать – несоответствие поэтики своему времени со всей накопленной стиховой памятью. Но в случае с Квадратовым в инфантильности, наоборот, проявился нерв времени, если обратить внимание на то, что пишет одновременно с Квадратовым «молодежь» - авторы, родившиеся в конце 70-х - начале 80-х, от Андрея Гришаева до Марианны Гейде, то есть коллеги, но далеко не ровесники Квадратова (хотя инфантильность у них приобретает иные формы). В случае Квадратова здесь распознавалась какая-то честность, успешно апеллирующая к ребенку внутри читателя. Откровенная уязвимость квадратовского мира вызывает у меня неконтролируемое сочувствие.
Гипнотизер подземных змей
Успеет кролика спасти -
Ему всего двенадцать дней
Пути.
Но заморожена река.
Тюлени прокричали мне -
Его картонный батискаф
На дне.
Трагизм не в том, что погибнет кролик и утоп его возможный спаситель - гипнотизер змей. А в том, что батискаф - картонный. Неприспособленный к плаванью - потому что декоративен. Квадратовский мир обречен. Он беззащитен. Даже боги этого мира - "латунные", "брошенные" или даже "спящие".
В этой вселенной нет случайных событий: все связано, за всем стоит некая зловещая воля. Это царство вещей, в котором живой человек должен быть осторожен, чтобы самому не превратиться в вещь. Параноидальный мир Квадратова - совершенно особый, герметичный, верный во всех своих точках мир на грани жизни и смерти, где смерть предстает как опредмечивание, а жизнь - как чудесное, пусть и небезопасное пространство детской комнаты, почти нарнийского платяного шкафа. При этом у Квадратова тончайший ритмический слух, благодаря которому слова располагаются в нужных, предназначенных им полостях внутри стихотворения:
(из цикла про Мефодия)
Мефодий пьян, срывается домой,
Неявный бег кротов под мостовой,
Далекий клекот бешеных грачей
Его страшит, он беден, он ничей.
И восемь кошек, семеро котят
В окошки укоризненно глядят;
И говорит почтенный господин:
”Повсюду жизнь. Мефодий не один:
Он редко жил, но жизнь себя являла:
Пружинила, срывала одеяло,
Гнала по трубкам кровь и молоко.
Беги, беги - уже недалеко.”
Правда, у меня вызывают недоверие попытки разглядеть за образами Квадратова какую-то запредельную символику. Вот, что пишет Мария Огаркова (цитирую только для того, чтобы вы улыбнулись вместе со мной): "Магические существа живут в контексте. Они не просто названы поэтом, это изменчивые, многозначные образы-символы, способные вызывать самые различные ассоциации и рождать у каждого воспринимающего множество ассоциативных связей. Чрезвычайно многозначен образ крокодила, например. Этот образ вызывает в памяти египетского бога-крокодила Себека, он же (крокодил) выполняет функции как плавучего средства, так и перевозчика по мистической реке (то ли в царство мертвых, то ли в другой мир, в другое существование)" И она цитирует:
вечером над облаками
вдоль небесной камбоджи
вдаль по небесной каме
на надувном крокодиле
из прошлогодней кожи
Я думаю, бог-крокодил Себек, которого здесь увидела Мария Огаркова, особенно позабавит поклонников сериала "Lost". Впрочем, могу и я ошибаться. Кто знает, вдруг права Мария Огаркова.
Если представить Квадратова как некую парадигму, то сейчас о ней можно говорить в прошедшем времени, как о явлении завершившемся. Тот Квадратов, о котором я пишу (каким он станет – неизвестно), свою оригинальную ноту очень быстро нашел и тут же исчерпал до конца. Это возвращение к истокам, к Серебряному веку порождает поэтический мир, где вершат свой бал фэнтезиобразные фигуры гномов и эльфов в духе раннего Гумилева и сологубовские фантомы-недотыкомки - все узнаваемо, но сделано по-другому, спроектировано на языковое сознание современного автора с его иным литературным багажом. Во всяком случае, именно так, механистично, мог бы рассуждать литературовед, не пытающийся выйти за рамки совершенно внешних, бросающихся в глаза черт сходства. Вот типичное стихотворение Квадратова:
Заря
Когда увидишь корешки
Из намагниченных опилок;
Когда из плюшевых могилок
Встают латунные божки,
Летят к пустому алтарю -
Играть в людей и насекомых;
На полустанках незнакомых
Встречать холодную зарю -
Я возвращаюсь на постой -
Не стойте в точках перегруза;
Моя заплаканная муза
Сегодня снова не со мной;
Опять неузнан и один -
Среда, вторая четверть века,
Все те же рожи, картотека,
Ботинки, уголь, аспирин.
Невозможность вырваться из замкнутого круга здесь выражена еще более навязчиво, чем у Блока с его улицей, фонарем и аптекой. Живые существа - только маски, которые надевают бездушные боги вещей, встающие из могил, столь же декоративных – плюшевых. Лирический герой Квадратова – чужой на этом празднике мертвой жизни, поэтому он бесконечно одинок – и тем самым неосознанно комичен. В поздних стихотворениях это одиночество частично преодолевается самоиронией: «Повсюду жизнь. Мефодий не один». По сути, тема Квадратова - это трагедия бегства в домашнее, частное, интимное от внешнего мира, для которого человек – что-то вроде пелевинских бусин, которые нанизывает на нити бог симулякров.
