Неделю назад в открывшемся после ремонта клубе «Улица ОГИ» на Петровке прошла презентация «Полярной антологии», выпущенной издательством «Паулсен». Вообще-то издательство специализируется на добротных серьезных книгах об Арктике и, в перспективе – Антарктике. Таких как, например, полярные дневники В.Г. Воловича или переиздание знаменитых «Морей российской Арктики» Владимира Визе.
Однако в России такой особенный воздух, что издателей любого профиля неизбежно отклоняет в сторону художественной литературы – так капитана Гаттераса отклоняло к северу. Следствием этой замечательной аномалии стала «Полярная антология», собравшая под своей обложкой, как гласит аннотация, «произведения весьма широкого спектра авторов – от маститых представителей советской (Геннадий Прашкевич) и советского времени неподцензурной литературы (Алексей Цветков) до сравнительно молодых авторов, лишь недавно начавших свою творческую карьеру (Павел Гольдин, Лев Оборин)…».
Поскольку я знаю этих авторов, да и остальных участников антологии (Данила Давыдов, Андрей Родионов, Федор Сваровский, Владимир Березин и другие), у меня еще до чтения сложилось определенное - и подтвердившееся - представление о смысловом ее наполнении.
Составитель антологии и автор предисловия Дмитрий Кузьмин, впрочем, сказал об этом раньше и лучше, чем я, – Север, по его словам - «последнее, общее для всей планеты место обитания трансцендентного», а для авторов антологии – область Полюса – это область действия Мифа. Причем, мифа «древнего и исконного», где «возможны чудеса и сбываются и разбиваются мечты».
Действительно, Север в индивидуальном и массовом сознании воспринимается как некая хтоническая, ирреальная область, открытая страшным чудесам (тот, кто читал роман Дэна Симмонса «Террор», знает, о чем я). Эдгар По поселил на полюсе страшного ледяного великана, ну ему по штату положено. Но ведь и трезвейший Жюль Верн не удержался в финале своего «Гаттераса» от печальной мистической поэтики.
В России, все, как всегда, еще сложнее. Для нас за Полярным Кругом сошлись общечеловеческая мифология, смертоносная география, несклонная к мистицизму советская литература, память о ГУЛАГЕ и русский имперский вектор.
С общечеловеческой мифологией (Гиперборея, где издавна обитали призраки и тени умерших, люди с песьими головами и ледяные гиганты) все более ли менее понятно. В предисловии Дмитрий Кузьмин говорит об «отмирании мифа новодельного», приводя в пример рассказ Владимира Березина, где «сквозь руины техногенной цивилизации прорастает нечто первозданное и хтоническое», однако и реальная география здесь раз за разом обрушивается в миф, в эзотерику.
С памятью о ГУЛАГе – у того же «Паулсена» вышла книга Сергея Ларькова и Федора Романенко «"Враги народа" за Полярным кругом».
С мистикой сложнее. Казалось бы, что может быть трезвее всяческих советских записок полярников, «Ледовой книги» Юхана Смуула и атомного ледокола «Ленин»? Однако вот же…
Зачем вообще люди идут на Север?
Почти все экспедиции на Север несут в себе не только прагматический, но и мистический, символический смысл, пишет в своем эссе Михаил Бутов, даже недавнее погружение «на дно океана прямо на Северном полюсе с участием депутатов от партии власти».
«Искали на Севере все больше что-то мистическое и туманное: Гиперборею, зеленую алхимическую Гренландию, призрачную Землю Санникова, некие царства духа, либо места, подходящие для пробуждения духа в себе. Последнее, пожалуй, удалось – через постоянное пребывание глаза в глаза со смертью» (Михаил Бутов, «Вечные льды»).
Причиной ли тому неподдающаяся описанию «пустота существования» о которой пишет в своих дневниках полярник Фредерик Альберт Кук (там же), или некая странная неопределенность этой «пограничной полосы между бытием и небытием» (о. Константин Кравцов), однако реальность здесь прогибается, уступая место возможности.
Отсюда – своеобразная специфика литературы о Севере, архетипы, раз за разом воспроизводящие себя.
Север порождает совершенно определенные формы литературы, - письма, хроники, дневниковые записи. Но если это письма – то письма мертвецов, если хроники – то хроники безумия. Каверинский капитан Татаринов, другой капитан - Гаттерас, которого неизменно отклоняло к Северу, безымянный полярник Бродского, покрывающий фотокарточку сестры вычислениями широты и долготы…
Вот и новый Гаттерас, папа-полярник из стихотворения Федора Сваровского «Aurora Borealis» тоже не устоял перед зловещим действием северного сияния и уже тридцать лет «ходит/ по льду Северного Ледовитого океана/ питаясь медведями, нерпой/ без всякого смысла/ без мысли в глазах».
Безумие то ли порождает сдвиги реальности, то ли заставляет человека их воображать – как в уже хрестоматийном стихотворении Марии Степановой «Рыба». То ли и впрямь полярники выудили неводом идеальную женщину/говорящую русалку со шрамами на животе после кесарева (а как им, русалкам, если вдуматься, вообще иначе рожать?). То ли врач-полярник сошел с ума и разделился на я/не я (человека чинящего/ломающего рацию), и опять же пишет, пишет домой – далекой своей возлюбленной/она же материализовавшаяся в его видениях женщина-рыба.
Пространство схлопывается, совпадают даже северный и южный полюс, как в иронической стилизации Вадима Калинина, где полярный путешественник пишет письма возлюбленной, сидя на шкуре белого медведя, а у палатки его стоит на часах верный пингвин, и в конце концов Севером становится все и везде – как в рассказе Данилы Давыдова.
Русский имперский вектор тоже выглядит здесь странно, символично (вспомним уже упомянутое погружение на полярное дно). Это не расширение жизненного пространства, как в случае с остальными сторонами света, это что-то другое.
Этот «царство пустоты, господство над которой дает чистое ощущение власти, почти не имеющее отношения к власти над покоренными народами», как пишет в своем эссе «Нордиализм» Кирилл Кобрин. С таким же успехом можно стремиться владеть Луной – недаром Кобрин сравнивает покорение Севера с покорением космоса, где отечественный империализм находит самое чистое, рафинированное, немеркантильное воплощение (нефть тут на самом деле ни при чем или очень отдаленно при чем). Речь об ином, символическом наполнении.
Если выстраивать геопоэтическую (не геополитическую) систему (об этом много у Игоря Сида), то получится некое противостояние мистических Востока и Севера прагматичным Западу и Югу, меж которыми обосновалась Россия.
Если учесть, что Юг и Запад обжиты прочно и плотно, а Восток сам имеет тенденцию к экспансии, по крайней мере, культурной, то Север в этом смысле, тот идеально белый холст, на котором можно написать все, что угодно. Пишут больше о жизни и смерти, предстающих здесь в своей первозданной чистоте и наготе. России, в сущности, некуда расширяться, кроме как в метафизику, в пустоту, в миф.
А уж как понимать символический Северный полюс - как ось, мачту «ледяной страны-ладьи» (Андрей Родионов), или как «средний палец, указующий нежно куда-то» (он же) - дело читателя.
