Немного странно писать рецензию на не вышедшую еще книгу,но очень хочется. Тем более что состав ее мне известен от автора, а все вещипубликовались в журналах. Новая книга Славы Сергеева называется «Москва насбольше не любит». Этим летом она должна выйти в издательстве «Зебра-Е».
В книгу войдут одноименная повесть, несколько рассказови трудно определимая по жанру вещь «Подайте что-нибудь бродячим музыкантам»,которую я очень люблю. Чтобы писать так свободно, как написаны «Бродячиемузыканты», надо, во-первых, быть хорошим прозаиком, а во-вторых, оченьсвободным человеком, свободным без дураков.
Но главное, конечно, - «Тургенев». Яудивляюсь, почему эта вещь не вызвала после публикации широкий общественныйрезонанс со скандалом и мордобоем. Но, может, еще вызовет. Потому что крахрусского, да и мирового либерализма — это не недавнее прошлое. Это настоящее ибудущее. Либерализм не рухнул, под ним только чуть-чуть пошатнулась почва. Егогибель впереди. Она растянется на долгие годы, это, возможно, главное, чтобудет с нами происходить.
У повести подзаголовок – «Судьба либерала», полностьюсоответствующий сюжету. Речь идет о некоем писателе-перестройщике Н.Н. Я угадываюза этим инициалом Александра Кабакова, но, может быть, ошибаюсь. Неважно. Темболее что автор настаивает: «Все персонажи вымышлены». Прототипов тысячи, случайвполне типичный. Мало ли людей из глашатаев свободы превратились за двадцатьлет в сторонников жестких ограничений? Мало ли тех, кто с пеной у рта клеймилсоветскую власть, а потом оговаривался: но все-таки был порядок?
Переход от оголтелого либерализма к не менее оголтеломуконсерватизму случился не с одним человеком, он произошел с обществом. Сначаламы жаловались на отсутствие свободы и рынка. Потом решили, что рынок –нехорошо, а слабая власть – совсем плохо. И вообще: свобода такой ценой естьиздевательство над народом. Затем оказалось, что и сильная власть – не сахар.Хотя это было известно и раньше, просто мы слегка подзабыли. На нас, какговорится, не угодишь.
Кто ее знает, великую страну, что ей нужно. Затонетрудно определить, что надо конкретным людям. Слава Сергеев говорит об этом несколькобесцеремонно, зато точно, без экивоков:
«Он всю жизнь мечтал о такой жизни, с тех пор какпрочел «Фиесту» и «Коллеги». Его любимый Аксенов как-то с увлечениемрассказывал по телевизору, как в брежневское время из-под полы купилавстралийскую дубленку из кенгуру за две тысячи советских рублей с Лениным.(Машина тогда стоила пять.) Я помню свое чувство неловкости и удивления.
И вдруг то, о чем они мечтали и писали, — произошло!Именно вдруг. Ну, не совсем так, как они мечтали, но произошло. Вернувшийся изэмиграции Аксенов живет в сталинской высотке, где раньше жили только генералыКГБ и лауреаты Гос- и Ленинской премии, диссиденты и десятилетиями«непечатаемые» поэты поселяются в насквозь советском Переделкине, наш герой извсех возможных машин заводит персональную черную (!) «волгу» с шофером и живетна даче за городом (правда, не в Переделкине, на это ему хватает вкуса), книгивыходят одна за другой… Интервью, экранизации в прайм-тайм, переводы,фотографии на обложках, литературные премии…
Вот оно!
Все советские мифы воплощены. Неужели опять надо не соглашаться,спорить, бороться, уходить в полуподполье, бояться? Им очень не хочется. Умногих нет сил, ведь они немолодые люди, а Россия такая большая страна, на спорс которой легко потратить не одну жизнь. Оппозиция — не оппозиция… Какаяразница! Потом всегда можно будет сказать, что ты просто верил. Но ошибался.
Бывает!»
Как говорил один из героев Довлатова, когда емунапоминали совершенных гадостях, «это было до моего прозрения».
И все же. Критиковать этих людей сейчас как-то, нускажем, неостроумно. Настолько очевидно, что они проиграли. Году в девяностопятом было самое время. А сейчас – все как-то уж слишком ясно.
Уважаемый мной Максим Кантор в своих романах громит либераловс ненавистью, с обидой, зло. Мне кажется, зря. Не уверен я, что демократическаяорганизация общества выволакивает на поверхность худшее, что есть в людях. Аесли и так, то дело, наверное, не в демократии, а в самом обществе. Идеология –любая – не в состоянии растлить честного человека. Или в состоянии? Но многоголи стоит человек, если его можно растлить каким-то паршивым либерализмом?
У Славы Сергеева отсутствует даже тень злобы. Ведьдействительно все выглядит очень по-человечески. Либерал-то ты либерал, нонельзя быть свободным от своего прошлого, от своих желаний, от профессии, отимущества. До такой степени свободны только сумасшедшие в психбольнице. Ачеловек, у которого что-то есть, что-то важное, логикой вещей вынужден защищатьсвою собственность. Мне в этой связи всегда вспоминается фраза ДмитрияКузьмина: «Никакой либерализм не может простираться до полного самоотрицания».Действительно. Консерватизм, кстати, тоже не простирается так далеко. Вообщепринципы.
Кто-то из классиков, кажется, Достоевский, говорил, чтоне менять своих принципов безнравственно. И уж если Достоевский так думал, зачто же нам судить современников?
Кстати о классиках. Тургенев упомянут тут не случайно.И не только потому, что это типичный пример либерального барина. На умприходят, конечно, «Отцы и дети». Тот же самый конфликт поколений: вот вам прекраснодушныйчеловек с принципами, а вот циничный, без принципов, рассказчик. «Отцы и дети»,написанные Базаровым.
Тот же, да не тот. Слава Сергеев, в отличие отБазарова, не представляет себе «как надо». Он не нагружен никакой миссией, несобирается ничего доказывать, ни с кем спорить. Да и не смог бы, потому что неспособен вынести окончательный вердикт миру. Именно неуверенность в своейправоте делает его по-настоящему интересным. И по-настоящему свободным, мнекажется.
Так случилось, что один мой знакомый прочитал Сергеева,не самого массового писателя. Причем именно эту повесть. «Ну и как?» - спросиля. «Надо же какие проблемы волнуют людей, - сказал он. - Демократия,тоталитаризм, принципы…» «Глупые?» «Нет, мне просто все это как-то не приходилов голову».
Похожий диалог о литературе происходит и в сергеевскойповести:
«Он сразу сообщил мне, что наше с ним дело, литература,оно между прочим, нехорошее. Почему? Потому что оно греховное и небожеское.
— Ведь мы создаем свой мир, а это может делать толькоБог, — сказал он.
После небольшой паузы (переваривая информацию) я удивился:
— Разве? По-моему, мы объясняем этот... По-моему, еслиуж впутывать Господа Бога в наши дела, то, надо полагать, Он радуется Красоте,разве нет?
Дальше мы быстро изложили друг другу основные аспектыдавнего спора о том, является ли Красота соблазном или все же промысломАбсолюта, и о том, насколько греховно занятие искусством. Сошлись на том, что,скорее всего, Вседержитель Саваоф все же снисходителен к нашим мелким делам».
Казалось бы, все это не имеет отношения к крахулиберализма. Никакого. Тем не менее имеет прямое. Дела наши мелки, надо отдаватьсебе отчет в этом. А если не отдаешь, кончиться может так:
«Вы положительно псих, С., — сказал наш герой. —Обслуга не существует. Я ее не вижу. Это же пролы, понимаете? Пролы!.. Они недолжны думать. … Наши дураки. Вот Запад в этом смысле создал гениальноеобщество. Закормил их до одури и сделал машинами».
Человек явно знает, «как надо». Уверен в собственнойправоте на все сто. Во имя своих принципов – консервативных ли, либеральных,совершенно не имеет значения – он с презрением взирает на окружающих. Когдамелкое становится великим, великое становится мелким. Отсюда далеко до Красотыи промысла Абсолюта.
А вот отсюда гораздо ближе:
«Как быть счастливым? — думаю я. Он прав, политика —это ерунда, он не прав, что все нормально, но так или иначе все образуется, неможет не образоваться, не должно, этот торговый центр и стеклянные лифты раноили поздно вытеснят или сделают другими «новости» государственных телеканалов ивсе, что с ними связано. А вот про… счастье, про то, что он постарел, а я, какэто ни не хочется признавать, стал взрослым человеком, политэкономия молчит…Еще я подумал, что он невольно все-таки стал в чем-то моим учителем. Хотя бы отпротивного, он учит меня тому, чего делать не надо, а вот что надо — неговорит, как ни бейся. Я даже засмеялся этой мысли, и подруги за соседнимстоликом посмотрели на меня с интересом».
Завтра уже наступило, даже несмотря на то, что вчераеще не совсем закончилось.
