Новая подборка Виктора Коваля в июньском «Знамени» чрезвычайно интересна. Коваль давно не появлялся в печати со стихами (последняя публикация в «Знамени» – в 2002 году). В андеграундном кругу семидесятников автор этот был известен стихами, которые стали песнями благодаря музыке Андрея Липского. Был он замечен и в рок-кабаре Алексея Дидурова «Кардиограмма», и в альманахе «Личное дело» (вместе с Дм.А. Приговым, Львом Рубинштейном, Сергеем Гандлевским, Михаилом Айзенбергом, Тимуром Кибировым, Денисом Новиковым). Высказывания из придуманного им жанра «Моя народная мудрость» стали крылатыми («Уходя на тот свет, не забудь выключить этот!»).
Мне уже доводилось дважды писать об этом непростом авторе (в «Знамени» и в «Русском журнале»). Отсылаю любопытствующего читателя к тем статьям, а здесь ограничусь некоторыми наблюдениями.
Все стихи в новой подборке Коваля написаны «вольным дактилем». Под «вольным дактилем» я имею в виду тот особый размер, когда ритмообразующие строки – дактилические, но включены также строки и других размеров. Временами создается иллюзия гекзаметра («Пурпурно-алые яблоки, думаю, что Джонатан»), и это не случайно.
Дело тут не в Гомере, хотя и в нем, конечно, тоже. Коваль – автор эпоса (поэма «Поликарпов»), но эпоса специфического. Опираясь на античность («по-гречески зовется «поли» – «много»), поэт создал такого эпического героя, который и есть, и его нет. Античные аллюзии, собственная биография, через ее призму – история страны вертятся вокруг этого полусуществующего персонажа.
В подборке тоже есть эпос – это «Ёшкин кот» Название неслучайно – повествование ведется о еже и коте. Эпос – самый настоящий, есть в нем даже битва – «совместная ловля» лягушки котом и ежиком. Не хочется называть это стихотворение пародией (на того же Гомера). Коваль – вообще не пародист, не юморист – его легче называть от противного. Хотя есть у него и комическое, читать «Ёшкин кот», прежде всего, смешно. «Сила витальная», которая растворена в каждом восклицании стихотворения, заставляет не просто смеяться, а радоваться и за Лакки (кота), и за ежика, и за счастливо избегнувшую поимки лягушку.
Есть в этом стихотворении и фирменный ход Коваля (про ураган – «Если бы Лакки совсем ее придушил – / Баллов было бы больше, и крышу, наверно, / снесло») – соединить несоединимое и обозначить причинно-следственную связь не логическую, а магическую, по народному поверью (раздавить лягушку – к дождю).
Как всегда у этого автора, в стихотворении – два пласта. В данном случае - из мира животных и мира людей. Вспоминается «птичья сценка в стихах» «Гомон», но там птицы были все же скорее метафорические, тут животные – никакие не символы, а настоящие «два теплокровных» и «амфибия». Их герой ставит себе в пример, любуется ими.
Интересна цитата из Лермонтова («тучки небесные»). Лермонтовское стихотворение – тот же дактиль. В первом стихотворении подборки «Ветка» разные яблоки (Джонатан и антоновка) обозначают север и юг («с милого севера в сторону южную» – вспоминает догадливый читатель).
Четвертая часть стихотворения – как часто у Коваля, воспоминание о юности, об отце, который был «когда-то хозяин участка, участник / Финской кампании в тридцать девятом, а дальше – / В танке проехавший через Европу – в Китай». Кукушки в конце – это полумифические финские снайперы, стрелявшие с деревьев по нашим солдатам. Так зарифмовываются три войны – ежика и кота за лягушку, Финская кампания и Великая Отечественная. Коваль видит в малом, бытовом – большое, бытийное. В его шутках есть какой-то эпический размах. Вот, кажется, откуда иллюзия гекзаметра.
В стихотворении «Трубы» – тот же прием: «Внешне – безликая типовуха, / Внутри – труб личные судьбы». Одушевляются трубы, у которых, оказывается, есть «личные судьбы». Коваль поворачивает знакомые каждому явления таким образом, что они становятся незнакомыми знакомцами, он объясняет известное через неизвестное.
В стихотворении «Зять» происходит превращение – хромающий на левую ногу, как дьявол, зять крестился в день пророка Ильи. Свистуха (топоним) также превращается из названия деревни в восклицание, обозначающее: «Вот ведь какая жизнь!» («Свистуха!»). Смыслы в стихах Коваля подмигивают друг другу – то один проявится, то другой. Опять – за бытом открываются тайные глубины. В пандан «Ёшкиному коту» тут есть военный термин – «превентивная атака». «Животное собака» хочет возможное предупредить нападение на щенков.
Один из приемов Коваля – каламбур (последнее стихотворение подборки «Прохожий»), но за игрой («Сотовый, тысячный. Миллионный») – здесь не шутка, а грустная философия. В миллионном городе каждый говорит «сам с собою». Вспоминается Чехов? Может быть.
Восклицание «Алё!» из последнего стихотворения отсылает к «Моей народной мудрости»: «Алё! Милостыню попросите, пожалуйста!».
С годами этот автор не стал печальнее и серьезнее, но в его даже самых бытовых зарисовках читается мудрость – и народная, и житейская, и личная. Стихи Виктора Коваля – «личные песни об общей бездне» (такой его же цитатой называлась одна из подборок в «Знамени»). Лучше не скажешь.
