Мы публикуeм очередной отрывок из книги Игоря Свинаренко о судьбе ветерана Вермахта, Райнера, с которым ему довелось беседовать уже в 2000-е годы.
Когда шахтеры поднимались на гора, то, конечно, шли в баню, то есть в душевую, а как иначе. И не было другого выхода как выдавать им казенное мыло, а то б черные ходили. И вот немцы копили обмылки, склеивали их после в куски побольше – и потом продавали коллегам-бельгийцам.
А то еще была трехдневная забастовка – против снижения расценок. И что вы думаете – требования забастовщиков были выполнены! Зеки, конечно, по своему статусу бастовать не могли, но, поскольку они были на вспомогательных работах, то простаивали и как бы тоже бастовали.
Платили зекам особыми лагерными «деньгами». На которые можно было отовариваться в столовой. К примеру, за один трудодень можно было прикупить бутылку пива. Скопленного за четыре дня работы хватало на 100 грамм ветчины. Впрочем, большинство тратило все заработанное на курево. (За вечер работы на вышеупомянутом Ventil наряд мне закрывали на что-нибудь в районе 30 марок, чего хватало например на полтора литра доброго шнапса или простенького бренди, поди плохо. Или на полтора ящика пива. Райнеру такое и не снилось в плену!)
Однажды группа зеков ушла в побег – через канализацию. Гуляли, они, впрочем, недолго: за помощь в их поимке объявили солидную награду, и беглецов сдали.
В одном бараке был прорицатель, он сказал, что через полгода Райнер встретит главную женщину своей жизни. И точно – вскоре после освобождения он познакомился со своей красавицей! И прожил с ней долгую жизнь...
У Райнера на всю жизнь сохранилась лагерная привычка – съедать суп с огромной скоростью. А потому что если не зевать, то можно стать в очередь на раздачу второй раз! А как-то один зек пожаловался, что у него украли значку – грамм 300 хлеба, это треть дневной пайки. Тут же кинулись искать украденное – и таки нашли! Хотели линчевать вора, но не стали – зато долго били.
Под конец срока режим смягчился. Разрешили слать домой посылки. Что слать из лагеря? А еду, купленную на трудодни. Потом, уже на воле, выяснилось, что посылки таки доходили!
В последние недели зекам стали больше платить и привозили вещи на продажу. Райнеру его сбережений хватило на пиджак, черные фабричные брюки и куртку.
Все-таки Колыма – это какой-то особый русский путь. Смотрите, как трепетно относились в Европе к, грубо говоря, фашистам, а?
Он вспоминает:
– И вот, наконец, мы отработали последнюю смену в шахте... с товарищами которые оставались мы попрощались тепло. Мастер подарил мне фунт кофе. В столовой я купил полкило табака и шесть вареных яиц на дорогу – впрочем, они оказались тухлыми.
Товарняком нас довезли до пересыльного лагеря, там ночлег, дальше – до границы британской зоны, где выдали справки об освобождении и по 40 марок на брата. А вот денег, которые у нас отняли сразу после того как мы попали в плен, обещали вернуть – не вернули, конечно.
Мы перешли пешком через демаркационную линию – и дальше как белые люди ехали в пассажирском поезде!
Но это была еще не полная свобода – позже пришлось пройти двухнедельный карантин. Проверяли на инфекционные болезни, а еще сердце и почки.
Ну и вот наконец он дома! Мать, сестра, счастье, объятия, надежды на лучшее… Вообще жизнь стала налаживаться! Тот фунт табака, что он привез из лагеря, Райнер выменял на ношеный костюм, рубашку и галстук. А еще ему как нуждающемуся из фонда солидарности выделили комплект офицерской формы Вермахта. Шинель удалось перешить во вполне модное пальто!
Понятно, кругом нищета. И вот мать Райнера начала маленький бизнес. Покупала бутылку шнапса, везла в британскую зону, где цены были повыше, и там продавала и на вырученные деньги покупала литр уксусной эссенции, разбавляла в десять раз – и дальше в деревнях выменивала на картошку, муку и яйца.
Как-то вскоре после возвращения Райнер встретил на вокзале своего учителя. Тот рассказал, что двое его коллег, оба были партийные, покончили с собой в 45-м. Причем один из них распорядился, чтоб его труп сожгли. Что это – подражание фюреру? Черт их разберет. Как-то нескладно вышло с учителями. Под занавес они ничего не смогли сказать ученикам. Жизни прожиты зря? С нашими такое тоже случалось...
Потом пошла мирная жизнь.
– Да, я был в партии и никогда не скрывал этого! Люди, которые восклицают: ах, как же так, он был в партии – или служил в СС, как тот же Гюнтер Грасс – да эти люди просто не понимают, как тогда это всё было. Я не добровольно пошел в партию, у меня не было такого желания. Что же касается СС (в которой я слава богу не состоял), то в теории туда брали только добровольцев. А на практике некоторых призывников туда просто направляли, и всё. После, когда находили у человека на руке эсэсовскую татуировку с номером – так сразу кидались его осуждать. А как он попал в СС – этим обвинителям все равно. И в лагерях к таким людям было особое отношение. Они жили в отдельных бараках. Режим был строже. Их освобождали позже, чем других. Я же честно писал в анкетах про партию и на этой почве имел неприятности. Мне не давали какую-то работу, наверно, думали, что я буду передавать врагам секретную информацию. А у меня в личном деле была отметка – «состоял в NSDAP», в национал-социалистической рабочей партии Германии.
– Ты знал настоящих военных преступников?
– Нет. Они же не высовывались. Да к тому ж почти все такие убежали на Запад заблаговременно. Там им было точно лучше. А в ГДР были, конечно, бывшие старшие офицеры Вермахта – типа перевоспитанные в лагерях, в так называемых антифашистских школах.
Я хотел учиться! В лагере, кстати, у нас были лекции, зеки читали их друг другу – такие околонаучные. Это то что меня всегда интересовало. Но какая там учеба... Мне надо было содержать семью: больную мать, которой перестали платить пенсию за погибшего на фронте моего отчима, и сестру-малолетку. В советской оккупационной зоне, куда я вернулся после плена, я получил ответы на какие-то свои вопросы! Которые меня давно мучили, а ответов я не находил. Вот в детстве моя семья все время переезжала, потому что мы не могли платить квартплату, а она росла постоянно. И мы вынуждены были искать жилье похуже, подешевле. То, что это несправедливо – я чувствовал еще ребенком. А вот почему так все устроено – я раньше не понимал. Но вот понял: в Восточной Германии в центре политики – человек, а не прибыль.
Продолжение следует
