Ватиканская «миссионерщина»
Хитрый архиепископ Джанфранко Равази, отпустивший во время встречи «двор язычников» популистскую шутку про Христа-пользователя Твиттера, выдал сам себя. Желая представить христианство в софт-версии, приемлемой для секулярных людей, он невольно скатился к неоправданному модернизированию, обнажив большой конфликт европейского христианства.
Конечно, любому, знакомому с историей новозаветного текста, понятно, что основатель христианства в основном обращался к небольшой группе учеников, либо к массе народа, пришедшего послушать. Это всегда была четкая и определенная группа, с глазами и ушами, несравнимая с анонимной «паутиной». Он пользовался арамейскими и греческими поговорками и употреблял фразы, которые потом стали называть «логии», изречения, но сравнивать это с твиттингом ни исторически, ни с точки зрения теории коммуникации некорректно.
Впрочем, дело даже не в некорректности. Этот миссионерский ход показывает, что католическая церковь, оказавшись в кризисе, начинает все дальше отступать от своих традиций, сдавая одну за другой. В недавнем интервью Папа Франциск, правда, не дал повода для упреков, но его заигрывания с темой однополого брака, женского служения и целибата показывают, что машина работает. Ватикан пустился тестировать разные способы «развинтить машинку» и собрать заново, чтобы она лучше работала.
Язык и социум
Эксперимент с языком, который начался для католиков со Второго Ватиканского собора, первоначально был лишь сменой богослужебного языка, но со временем перешел в программу постепенной десакрализации и десемантизации плана выражения и вообще формального. Это получилось, как неизбежная жертва – чем-то приходится жертвовать ради «главного». А этим главным была «суть евангелия», которая, казалось, не зависит от того, на каком языке и в каких выражениях ты ее излагаешь. Перевод в другую модальность церковного говорения постепенно захватил западные церкви, вызывая к жизни все более смелые эксперименты. Христос-рок-звезда, евангелие языком панков, «мессы в кедах», попы в майках, миссионерские службы под гитару, беседы с Богом запросто… Тайну, чудо отдали харизматикам. Отрыв плана выражения от плана содержания становился все более очевидным, но и более банальным. Начав жертвовать фигурами в большой игре, трудно остановиться, освобождение от исторически-обусловленных «замшелых» форм – завлекательное занятие, особенно на первых порах. Раздвигание границ юмористики в религиозное казалось одним из таких революционизирующих действий – раньше там стояло табу, а теперь анекдот стал жанром проповеди. В свое время С. Аверинцев, рассуждая о смехе в христианстве, признавал, что это очень опасное дело, и призывал к осторожности. Конечно, есть известная западная семантика низа, раблезианский смех над жирными монахами и срамные истории Бокаччо про монахов, была и византийская сатира, но все же, все же…
Оказалось, что язык программирует социум, и постепенно перепрограммирование заработало. Одним из эффектов такого упрощения в результате смены модуса рассуждения о вере оказалось снижение статуса религии в обществе. Дело не в факультативности религии, которая имеет ряд социальных и экономических предпосылок, называемых процесс секуляризации. Скорее, дело в раздвигании границ допустимого в разговоре о христианских святынях. Проще говоря, о христианских ценностях и базовых фигурах и понятиях стало можно говорить пошло. Нам придется воспользоваться этой оценочной категорией, которую обычно считают очень субъективной, но на самом деле она вполне себе объективируется через признаки.
Признак пошлости – снижение рефлексии для встраивания в тренд, вместо подчинения дискурса, руководства им. И это становится новым способом управления.
И вот что важно для нашего рассуждения: пошлость превратилась в основной модус трансформирующегося христианства на Западе. Оставим за скобками проблему, поднятую Ортегой-и-Гассетом о «восстании масс» и ослаблении элит, пошлость – в сознательной ориентации на массовый вкус, в тиражировании тривиальных оценок и суждений, пошлость в подгонке сакрального под нормы и понятия «здравого смысла». Над поверхностью этого моря остались островки ученого христианства, разных харизматических групп и маргинальные традиционалисты. У нас это тоже наступило: Россия, оставившая византино-московский фарватер в 17 в., пережив взрыв петровской модернизации, пристроилась в кильватер «просвещенному Западу» и с тех пор православные повторяют с запозданием колебания «линии партии» по западной модели. Повторяют не очень искусно и с запозданием на полвека, но разрыв сокращается.
Детское кино
Но вернемся на Запад. Издавна в христианской культуре существует два типа проповеди – повышающий и понижающий. Повышающим можно назвать речи Григория Богослова или стихотворные проповеди Ефрема Сирина, но повышающими были и проповеди Боссюэ и их российские клоны – проповеди митрополита Филарета Дроздова. Повышающий тип проповеди ориентирован на просвещение элит, а понижающий – на развлечение массы или поддержании ее гомеостаза. Массовый вкус, ставший сейчас базовым, формируется масс-медиа и запросами нижнего сегмента среднего класса. И именно в этом сегменте созрел, наверное, основной культурно-психологический тренд нашего времени – инфантилизация.
Инфантилизация общества началась с бебибумеров США и Европы, поставивших детские вкусы и предпочтения в центр своей картины мира. Этот процесс был не быстрым, взрослые уступали неохотно. В 60-70-е по инерции ориентация еще была на подростков, для такой подростковой ориентации характерен дублет асексуальность/гиперсексуальность, стремление к крайностям, максимализм, поиски смысла жизни. Постепенно от этой культуры для тинейджеров мэйнстрим стал смещаться в сторону уже детей препубертата, все эти мужчины в шортиках и женщины в мини-юбочках перестали носить гендерные черты и занялись игрой в игрушечки.
Это не могло не затронуть и христианство, которое долго убеждало своих взрослых быть как дети, пока те не превратились в детей. Тут бы и обрадоваться, но дети из христианства как раз и сбежали. Теперь их пытаются завлечь туда назад книжками с картинками, гаджетиками и фэнтези. Соцсети – из той же обоймы, это кружки-песочницы, делящиеся и решающие, кто с кем «играет». Твиттер, захвативший массы от президентов до Папы Римского, - это неконтролируемые и в принципе безответственные заявления в воздух. И вот теперь Римская курия решила завлекать уставших от христианства евро-детей в церковь мультиками. То есть даже речь уже не идет о церкви, куда надо ходить. Речь идет о принадлежности к культурному кругу.
«Дети детей» и постхристианство
Католическая церковь есть статистически церковь большинства, и ее совокупный вес сильно превышает совокупный вес всех православных на свете. Но беда в том, что чем далее от центра, тем слабее «воцерковленность» этой массы. Культурное католичество стало важным и едва ли не основным компонентом современной западной религиозности. За культурной «ориентацией без принадлежности» следуют и способы коммуникации. Большинство необразовано и нецерковно, следовательно, нецерковной и необразованной становится и проповедь. Вместо общения – твиттер, вместо житий – постинги с анекдотами.
Четкое деление на церковно-административный аппарат (церковь учащая) и массу (церковь учимая), возникшее еще в европейском средневековье, придает ситуации еще большую пикантность. Возникает впечатление, что паству просто «дурят» с помощью всех этих гитар, пупсиков и твиттеров. Дети тех детей, которыми добровольно стали взрослые христиане, уже не «уходят в детство», они из него не выходят.
Мы переходим в новый этап, в который уже перешла Европа – постхристианский, а одной из черт постхристианства надо назвать сведение христианства к упаковке. В постхристианстве десемантизация основного религиозного месседжа происходит через снижение и профанацию священного, разрушение табу, обессмысливание формы. Если раньше христианская идея звала к взятию на себя все большей ответственности, встрече с трансцендентом в глубине просвещенного сознания, обставляя эту встречу сакрализованными барьерами и границами, то в постхристианстве разрушенная граница, сбитые флажки создают иллюзию, что мы уже «там». Надо лишь зафрендить Папу в Твиттере и написать пару постов про свои претензии к Богу.
Помимо этого унылого тренда для того, кто еще пытается построить христианскую политику, видны две альтернативные стратегии: продолжать работать с массами, уводя их от детства в юношество, в пубертат, или отказаться от «массового христианства». У каждой стратегии есть свои плюсы и риски. Подростки намеренно дезадаптивны и готовы воспринимать взрослые вещи искренне, с максимализмом. Дети адаптировались в мире опрокинутых табу, а подростки ломают их. Для возвращения в пубертат нужен массовый дезадаптирующий опыт, вырывание людей из комфорта, но в обществе консумеризма этому взяться неоткуда. Вторая стратегия предлагает возврат к элитам, но и тут есть свои сложности. Старых элит нет, а новые недалеко ушли от массы, элиты капризны и интеллектуально прожорливы. Но, по крайней мере, культурные и интеллектуальные люди не торчат в Твиттере и уж точно не верят, что Христос постил чьи-то ретвиты.
