Рубрика «Медленное чтение» представляет книги, вошедшие в длинный список премии «Просветитель.Перевод» 2021 года. Их определил отборочный комитет премии во главе с Дмитрием Баюком — кандидатом физико-математических наук, доцентом департамента математики Финансового университета, действительным членом Международной академии истории науки и заместителем главного редактора журнала «Вопросы истории естествознания и техники».
Короткий список премии «Просветитель.Перевод» будет объявлен в сентябре. Редакторские коллективы книг — лауреатов премии «Просветитель.Перевод» получат денежное вознаграждение в размере 350 тысяч рублей, а редколлегии книг, попавших в короткий список, — по 50 тысяч рублей. Церемония награждения лауреатов группы книжных премий — «Просветитель» и «Просветитель.Перевод» — состоится 18 ноября в Москве.
Издательство Rosebud Publishing представляет книгу Джона Элиота Гардинера «Музыка в Небесном Граде: Портрет Иоганна Себастьяна Баха» (перевод с английского: Р. Насонов, А. Андрушкевич; редактор Д. Крылов, ответственный редактор В. Зацепин).
Автор этой книги, знаменитый дирижер сэр Джон Элиот Гардинер, предлагает нам отправиться вместе с ним в увлекательное путешествие и разгадать таинственную личность Иоганна Себастьяна Баха, в буквальном смысле нарисовать его красочный портрет — опираясь не только на свои обширные познания, но и на опыт исполнителя и более чем 50-летнюю практику интерпретации баховской музыки. Книга Гардинера сочетает в себе подробную биографию композитора с фундаментальным музыковедческим исследованием, объясняющим, как устроена музыка Баха, и учитывающим результаты самых последних научных работ в этой области.
Предлагаем прочитать фрагмент рассказа о «Кофейной кантате» Баха.
Первая среди множества лейпцигских кофеен была открыта в 1694 году в доме Шлаффа, расположенном неподалеку от временной резиденции курфюрста на ярмарочной площади, — впрочем, некоторые утверждают, что ее конкурент, действующее и в наши дни заведение «У арабского кофейного дерева» (Zum Arabischen Coffe Baum), открылся на девять лет ранее. Над входом в «Кофейное дерево» располагается барочный барельеф: посетитель c лицом лейпцигского бюргера, но в турецком одеянии, подает чашку кофе ангелочку. Внутри одно время находилось изображение «ориентальной фигуры со всеми мыслимыми аксессуарами. <…> Говорят, что это был подарок Августа Сильного: в 1694 году он наслаждался здесь хорошим кофе (или, по мнению некоторых, хозяйкой заведения)». Эта экзотическая атмосфера и репутация афродизиака, которую снискал коричневый напиток, положили начало стремительному росту потребления кофе, в результате чего некоторые из питейных заведений Лейпцига перепрофилировались в кофейные дома. Поскольку кофейни прослыли лучшим местом, где проститутки могут «проявить себя», особенно во время ярмарок, городской совет дважды (в 1697 и в 1704 годах) принимал указы, запрещающие допуск женщин в кофейные дома, как в качестве посетительниц, так и в роли обслуживающего персонала. Очевидно, что эти меры не принесли желаемого результата, так как один из словарей того времени упоминает в числе постоянных посетителей «потаскух» (Caffe-Menscher) — «подозрительных, распутных бабенок, которые прислуживали находящимся в кофейне мужчинам и выражали готовность исполнить любое их желание». Без сомнения, именно такого рода вещи имел в виду Юлиус Бернгард фон Рор, когда советовал своим юным «кавалерам» быть настороже и в больших городах посещать только такие кофейни, которые пользуются «хорошей репутацией».
Несмотря на призывы к жесткому регулированию деятельности новых заведений или даже к запрету их курфюрстом, к 1725 году в Лейпциге открыли свои двери еще семь кофейных домов. На фронтисписе популярного трактата Дэниела Данкана «О злоупотреблении горячими и горячительными кушаниями и напитками, в особенности кофе, шоколадом и чаем» (1705), изданного на немецком языке в Лейпциге в 1707 году, мы видим, как женщины из высшего общества, единодушные в своем неповиновении, собираются в домашние «кофейные кружки», чтобы беспрепятственно наслаждаться напитком. Далее Данкан объясняет, что, поскольку женскому полу «нечем себя занять, [кофе] помогает им убивать время, и они топят свое горе в кофе, как наш пол — в вине». Чтобы послание трактата дошло до каждого, Данкан вкладывает в уста женщин изречение: «Пусть напиток сведет нас в могилу, мы будем следовать моде» (Sauffen wir uns gleich zu Tode, / so geschiehts doch nach der Mode). В «Универсальном лексиконе» Цедлер заявляет, что кофе улучшает сообразительность, вызывает (временный) прилив жизненных сил и «помогает избавиться от тяжелых мыслей». Но при этом он указывает и на потенциальные опасности: кофе может вызвать перевозбуждение чувств, слабость в теле и желтушный вид. В крайних случаях оно ведет к импотенции у мужчин, выкидышу у женщин и ослаблению сексуальной привлекательности у обоих полов. В Лондоне времен Шекспира нетерпимые и ревностные пуритане нудели о вреде чрезмерного потребления пирогов с элем; так и в Лейпциге, при Бахе, пиетистские проповедники считали большие дозы кофе столь же предосудительным явлением, как и «злоупотребление музыкой» в церкви. Оба этих греха — и кофемания, и церковная музыка — разжигали в пиетистах ненависть к светской культуре, с ее вседозволенностью и склонностью к излишествам (см. с. 87).
Пристрастие жителей Лейпцига к кофе, возникшее приблизительно одновременно с рождением Баха и ставшее притчей во языцех более других причуд высшего общества, было готовой темой для сатиры. Так называемая «Кофейная кантата» Баха (BWV 211) была создана в 1734 году — через девять лет после того, как Иоганн Андреас Фишер защитил в Эрфурте диссертацию о рисках, связанных с излишествами кофепития (depotus caffe usu et abusu). В качестве литературного сотрудника Бах избрал Пикандера, написавшего для него либретто Страстей по Матфею (см. одиннадцатую главу) и бесчисленных церковных кантат; у того имелся шаблонный текст, уже положенный на музыку двумя другими композиторами. В одной из разговорных комедий Пикандера, «Испытание жены» (Die Weiberprobe), опубликованной в 1726 году и «составленной для поучения и услаждения души», есть два женских персонажа: фрау Нильхорнин (госпожа Бегемотиха) заявляет, что скорее отрежет себе палец, чем пропустит свой кофе; фрау Онезафтин (госпожа Вобла) уверяет: «Если я проведу без кофе хотя бы день, к вечеру у вас на руках будет мой труп». Это послужило прообразом для юной Лизхен (или, может быть, для ее тетушек), демонстративно пренебрегающей в «Кофейной кантате» пустыми угрозами своего отца, старого брюзгливого старикашки Шлендриана (буквально — «ленивые кости»).
С точки зрения Баха и его Музыкальной коллегии, это произведение идеально подходило для исполнения на их обычной концертной площадке, а для господина Циммермана оно служило отличной рекламой. Никаких богов, разряженных как придворные эпохи барокко, или картонных фигурок пастухов и пастушек; домашние грешки и досады завсегдатаев кофейни снабдили Баха всем необходимым ему материалом. Прежде всего, он призывает публику ко вниманию — не посредством увертюры, а с помощью прямого обращения в речитативе: «Молчанье! Тише! Затаим дыханье! Послушаем, что происходит здесь». Измученный заботами отец, он знал буквально всё о трудностях жизни (и сочинения музыки) в доме, полном капризных детей, с шумными спальнями мальчиков над головой или в соседней комнате: цепи кружащихся на одном и том же месте шестнадцатых, предваряющие медвежье ворчание Шлендриана, воспринимаются словно зародыши музыкальных идей Баха, теснимые со всех сторон неизбежной рутиной и отчаявшиеся вырваться на свободу. Даже каденция на слове Hudelei —звукоподражательном, означающем одновременно «досада» и «халтура» (или, на сленге, «мастурбация») — разворачивается непредсказуемо, то в одном, то в другом направлении.
Для композитора, наловчившегося вкраплять в свои церковные кантаты ехидные намеки на своих мучителей-клириков и их завуалированные сатирические зарисовки, этот портрет нарисован с чрезвычайным добродушием. Еще одна ария отца, Mädchen, die von harten Sinnen («Да, упрямую девицу / убедить мне нелегко!»), демонстрирует, насколько ловко Бах мог наводить мосты между миром церкви и миром кафе: остинатная линия баса в ней — угловатая, но при этом полная неожиданных поворотов — удивительно похожа на ту, что была сочинена для третьего номера кантаты BWV 3 и служила там для изображения «адского страха и мучения». Комический эффект этой арии связан с ее сексуальной подоплекой — искушением для девицы даже еще более сильным, чем ее слабость к кофе. Но затем, на основании той милой и обезоруживающей музыки, которой Бах наделил Лизхен, вы заключаете, что он на ее стороне. В первой из двух арий Лизхен он искусно обыграл двойственность словесных акцентов и метра, колеблющегося между 3/4 и 3/8, как будто героиня и сопровождающая ее флейта витают мыслями в облаках и жаждут (подобно Джонатану Свифту и его Ванессе) сладости чего-то большего, чем просто кофе. Складывается впечатление, что Бах неким образом отсылает к богатому подтексту и многочисленным двусмысленностям свадебной кантаты его двоюродного дяди, Иоганна Кристофа из Эйзенаха, Meine Freundin, du bist schön, о которой шла речь в третьей главе.
Когда папаша Шлендриан в конце концов заманивает свою дочь в ловушку, вынуждая ее отказаться от своей зависимости под угрозой запрета выйти замуж, мы пребываем в полной уверенности, что кантата близится к завершению. И в самом деле, опубликованный Пикандером в 1732 году текст оканчивается именно в этом месте — укладываясь в типичные представления мужчин того времени о женщине. Но Бах имел в виду нечто совсем другое. Музыку девятой строфы он начинает сочинять на двух отдельных, сложенных вдвое, листах, словно намереваясь придать кантате иной, гораздо более интересный поворот: вместо банального перемирия между отцом и дочерью в финальном дуэте происходит возвращение рассказчика — и это изобретение Баха, а не Пикандера. Возможно, изначально Бах собирался положить на музыку только пикандеровский диалог Лизхен и Шлендриана, и лишь впоследствии решил, что вступительный речитатив необходим, чтобы обрисовать место действия и утихомирить кофеманов. Но затем ему пришла в голову счастливая мысль написать заключительные речитатив и тутти для всех трех голосов, из которых публика узнаёт, что, пока старый Шлендриан рыщет, выискивая себе зятя, Лизхен распустила по городу слух о том, что будет настаивать на пункте в брачном контракте, гарантирующем ей право пить кофе всякий раз, когда она этого пожелает. Первоначальный сатирический замысел переворачивается с ног на голову. Десятая строфа приводит к своеобразному примирению — компромиссу между стандартной развязкой и более радикальным финалом этой домашней комедии. Все вместе, три голоса (отец, дочь и рассказчик) подводят итог: «Мамаши кофе поглощают, / пьют бабушки напиток сей — / что ж дочерей теперь ругать?» Не возникает ли здесь переклички с пословицей того времени: «Хороший кофе должен быть столь же горячим, как поцелуй девицы в первый день, столь же сладким, как ее любовь на третий день, и столь же черным, как проклятия ее матери, когда она прознает об этом»?
Ранее в нашей рубрике были представлены следующие книги из длинного списка премии «Просветитель.Перевод».
