Начав говорить о примирении, мы не определили самого предмета – что же такое примирение? Когда речь заходит о примирении и восстановлении мира и равновесия в обществе, особенно в нашем, начинается путаница. Во-первых, никто не понимает, как это – примириться, что это значит. Просить прощения? Кому у кого? Забыть оскорбления? Но они не конвертируются в счета, которые подлежат оплате. Практически это обозначает, что примирение как таковое не определяется через понятие ущерба или урона, примирение не есть «забвение обид», примирение - это переход на такой качественный уровень, когда зло причиненное другому становится твоей бедой и твоим уроном. Тут есть социально-психологический аспект, от которого мы сознательно уклонимся, но к которому придется обязательно вернуться в будущем.
Однако если мы говорим об исторической катастрофе (Расколе прусского народа и расколе православия), она зреет и наполняется социальным смыслом примерно с середины 16 в. Несмотря на то, что раскол произошел на сто лет позже, начинать историю бедствий надо именно отсюда. Историки называют то, что происходило в эти сто лет «назревающий кризис», проще говоря, разделение в обществе наступило раньше, чем произошел сам раскол. Трудно вычислить момент в истории, когда раскола еще не было. Вероятнее всего, этим моментом надо считать освобождение России от иноземной зависимости и возникновение полноценного и отдельного государства на северных пределах Руси, вне собственно зоны Юго-Западного влияния. Фактически речь идет о том, что в ключевой момент истории московская Русь стала вырабатывать внутри себя структуру, которая позволила бы ей существовать в сложном международном контексте. Такой структуры у нее прежде не было, ибо патриархальное общество с его слабо выраженной вертикалью и мощной горизонталью было хорошо для сопротивление врагу, но плохо для обустраивания внутриполитической жизни. Нужна была совершенно новая штука.
Опричное государство Иоанна Грозного, который создал новый тип аристократии, получивший позволение обижать не только старую аристократию, то есть боярство, но и “щипать народ” и стало такой структурой. Результатом опричной революции стало противостояние внутри общества, которое вылилось в массовый террор и в конце концов вымостило дорогу Смуте конца 16 -начала 17 века. Смута было первым всплеском глобального антагонизма в обществе, но этот антагонизм был проще переживаем потому, что вот, пришли поляки и одна сторона оказалась за захватчиков, а другая - против них.
Но еще в 16 в. князь Курбский в своих письмах Грозному царю смеялся над тем, что тот окружил себя толпой «шептунов», «ушников», «верников» и прочих «худородных» приказных людей, новой аристократией, которая уже не имела старых твердых принципов и почувствовала вкус вертикали, подъема на новую высоту, где ее ждали власть и деньги. Был, например, такой приказной Василий Сукин, который сидел в Челобитной избе и стряпал «дела» на бояр, «втайне сажал в воду по Шуйского веленью». Стартап был успешным, но развитие оказалось несколько более сложным, чем изначально предполагалось.
Но тут грянула Смута и все смешалось. Фактически страна и весь народ к середине 17 века все еще жили памятью нашествия поляков и изнутри пребывали в состоянии мобилизованности для сопротивления врагу. Новая аристократия, новое начальство вместе с народом находилось в тени патриотических деяний князя Дмитрия Пожарского и посадского человека Кузьмы Минина и не вызывало сильного антагонизма, но новые планы новых начальников уже разрабатывались в этих самых Челобитных избах и прочих приказных казематах. Одним из таких идейных мест новой аристократии был Посольский приказ, где в 30-40- гг. заезжие из Османской Империи греки наливали елея на надежды и чаяния новых начальников. /если в прежние времена к грекам отнорсились подозрительно, а путешественник Арсений Суханов даже считал их малограмотными невеждами, то в условиях нового режима ситуация изменилась и греки оказались в почете и востребованности.
А что же духовное сословие? Оно было тогда более или менее образованным и читающим – к этому располагала кириллическая книжность и система приходского школьного обучения грамоте. И именно в среде духовенстива вызрели эсхатологические оценки происходящего социального сдвига. Большое распространение среди читающей публики имели книги киевской печати, в которых объяснялось что настоящее время является временем последним и все признаки конца уже налицо, скоро и вовсе год 1666 по западнеому счислению. Более того, поскольку киевская книжность формировалась в условиях сопротивления католицизму вообще, и унии в частности, то на роль предтечи антихриста и его боевого отряда естественно поставили христианский запад. Католическое доминирование в Речи Посполитой стало рассматриваться как модель подавления христианства при последнем Антихристе. В этот момент Московская Русь оказалось, сама того не ведая, в положении Византии между лионской и флорентийской униями, когда вероучительный и вообще церковный компромисс с Западом стал рассматриваться как отступление перед Антихристом или даже вступление в его ряды. Именно в эту традицию сопротивления и вписалась правсолавная Московия. При этом дорвавшиеся до власти дворяне, Одоевские, Прозоровские, Львовы и Сукины уже связывали свои культурные чаяния с Западом и носили потихоньку западное платье. А духовенство и народ стали эту «начальническую» тенденцию потихоньку рассматривать как «антихристову». Тем более, недавно нашествие иноплеменных было. Итак, разделение пошло уже ранее самого раскола, а виноватыми в нем вышли новые начальники. Фактически перед нами - готовое разделение на два антагонистических кластера общества на основе резкого социального старта и готовой эсхатологической оценки.
С этими событиями совпадает и так называемое «воссоединение» Украины с Россией, а точнее присоединение области Запорожского Коша (Сечи) к России. Последствия этого шага были очень значительными, отдаленными последствиями можно считать и то состояние, в котором Украина оказалась к 20 в., но для нашей иcтории обид оказалось важным то, что новая аристократия, сплотившаяся вокруг Алексея Михайловича и его «собинного друга» патриарха, стала проводить политику замены русских на украинцев на важных постах. Особенно это было заметно в культуре, так, например, весь русский состав Печатного Двора выгнали вон, заменив его киевлянами во главе с Епифанием Славинецким и приезжими греками. К социальному разделению прибавилась национально-культурное.
В случае с уже позабытой опричниной столетней давности все казалось бы просто: в ущербе оказалась масса старой аристократии, а также народ, который с одной стороны сочувствовал опричникам за то, что они «щипали бар», а с другой стороны их ненавидел. В тот момент в России и начала возникать каста ненавистных начальников, которая в условиях смуты и патриотического сопротивления захватчикам сыграла важную роль и получила наконец привилегии, которых долго добивалась. В результате в начале 17 века, когда созрели условия для большего модернизационного скачка, эта каста начальников начала разворачиваться в сторону Запада, но в то же время воюя против поляков и участвуя в реорганизации войска, которая началась в 1630 г. Именно на них, служилых людей, опирались царь и Никон в своих реформаторских «затейках». И когда наступил собственно Раскол, который принято отсчитывать с 1653 г., то новая служилая аристократия, начальники, стали главными проводниками «нового курса». Произошло то же, что происходило в Европе, только выдвижение новой служилой аристократии привело не к консолидации общества, а к его расслоению и конфликту.
Неудивительно, что в результате образовалось две стороны: люди, не желающие, чтобы начальники лезли вверх, выстраивая вертикальное общество, при этом попирая старые традиции. Со временем (к концу столетия) эта украинизация вылилась в самую настоящую вестернизацию, а при Петре наступила кульминация – бороды обрили и надели на всех немецкие штаны, заставили оставшихся бояр пить кофе и водку, завели театры и святочные немецкие карнавалы. Ну а народ вдобавок напугали, разрубив горизонтальную структуру, наконец лишив его опоры в православной церковности. Царь и патриарх показали, что теперь вера и церковь – это «царское дело», а за исполнением всех инноваций проследят начальники-дворяне и верные им стрельцы.
Катастрофа началась как кризис недоверия царю и его начальникам, патриарху и тем попам, которые пошли на реформаторский курс. Но дело быстро перешло в следующую стадию: не было ни диалога, ни попыток договориться. Общественный договор не был заключен, наоборот, государственная машина при помощи класса начальников стала давить на несогласных, вынуждая их вырабатывать у себя особые качества стойкости. Именно из этого противостояния вышли два главных нынешнихо сословия, переживших даже советскую эпоху: начальников и народа. Вовремя не договорились, исчезло доверие, не заключили договор, не формализовали претензии.
Возникшее сословное средостение можно только уничтожать,а класс начальников при помощи заключения широкого общественного договора деклассировать. Старообрядцы под прессом у себя выработали горизонтальные формы управления и соборной организации, значит, такие формы могут выработать все.
