11 лет назад Владимир Путин торжественно поклялся мочить террористов в сортире; теперь он обещает «выковырять их со дна канализации». Но сейчас уже не 1999 г.; Россия изменилась, и изменил ее Путин. Десять лет ушло на риторику. Люди в конце концов захотят результатов.
Как и в Соединенных Штатах после 11 сентября, в России появилась некоторая готовность к тому, чтобы во имя безопасности поступиться свободой и конституционализмом. Теракты в Москве и других местах служили оправданием войне, нарушению прав российских граждан, выхолащиванию независимых СМИ и устранению политической конкуренции. Но насилие на Северном Кавказе не спадает, а только возрастает, о чем нам напомнили взрывы в московском метро, и зоной конфликта остается российская территория – вся российская территория.
Опросы общественного мнения по поводу взрывов еще не появились, но уже сейчас можно сказать, что теракты едва ли значительно повредят общественной репутации Путина или его партнера – президента Дмитрия Медведева. Их популярность никогда не была напрямую связана с их достижениями. Они просто воплощенные символы, причем очень удачливые символы: им много дается, и от них мало ожидается.
В обыденной политической жизни отсутствие больших ожиданий играет на руку автократам. Но во время кризиса это может стать проблемой. Москвичи, выяснившие, что их близкие не пострадали, отнеслись к сообщениям о терактах довольно спокойно, но за этим кроется нечто большее, чем просто стоицизм. Россияне боятся: посмотрите, сколько людей обращается в службу психологической поддержки вне зависимости от каких-либо терактов. Но люди смирились. Они знают, что их правительство мало заинтересовано в их экономическом благополучии, и точно так же они удостоверились в том, что государство мало заботится об их безопасности. Несомненным доказательством послужил захват бесланской школы в 2004 г., когда участие правительственных сил не предотвратило гибели 344 заложников.
Такой настрой развязал правительству руки и позволил ему за минувшие 10 лет ввести множество антидемократических изменений. Но парадоксальным образом, те же самые настроения сейчас могут ограничить правительству пространство для маневров. Российские СМИ и блогосфера пустились в рассуждения о том, что замышляют Путин и Медведев. Новые политические репрессии? Усиление (а не реформирование) служб безопасности? Увольнение московского мэра Юрия Лужкова?
Вариантов бесконечное множество, но, по мнению простых россиян, они большей частью бессмысленны. Одиннадцать лет закручивали гайки, а уровень безопасности не повысился. Граждане спокойно терпят любые перестановки в рядах правящей элиты, но, вероятнее всего, будут сопротивляться, если что-то будет угрожать – физически или психологически – их спокойствию.
Любая инициатива должна содержать в себе убедительные обещания, но сейчас россияне не в том настроении, чтобы верить. Подозрение, что в 1999 г. жилые дома взрывали не чеченские террористы, а спецслужбы, так и не исчезло полностью. И я сам, и многие журналисты на улицах города слышали обрывки разговоров: трудно поверить, что эти взрывы устроило само правительство, но возможно, оно знало о них заранее и не воспрепятствовало им. Склонность россиян к построению конспирологических теорий всё-таки сильнее, чем их терпимость по отношению к сильной руке.
Таким образом, для дальнейших автократических «реформ» остается мало возможностей и энтузиазма. Что в итоге остается Путину и Медведеву? Возвращение к жесткой риторике 1999 г., которая послышалась в заявлении Путина о канализациях, только напомнит людям о полной неудаче Кремля в искоренении терроризма. Медведев занял более продуктивную позицию: он заявил (и не раз), что социальная, экономическая и политическая отсталость Кавказа порождает в людях радикальные настроения и толкает их на то, чтобы становиться орудием убийства. При этом, впрочем, не очевидно, что у правительства есть необходимые политические, финансовые, административные и интеллектуальные ресурсы, чтобы действительно изменить ситуацию в одном из самых конфликтных регионов мира.
В итоге у российского руководства остается только один путь наименьшего сопротивления (а эта компания вообще любит лёгкие пути): сделать так, чтобы всё это ушло. Они контролируют и телевидение, и печатные СМИ, из которых подавляющее большинство российского населения черпает новости. Они контролируют и улицы, где повышенное присутствие милиции (которое в другое время действует на граждан успокаивающе, а сейчас только напоминает об опасности) было сведено к минимуму. В память жертв терактов на соответствующих станциях метро планировали сделать мемориалы, но даже это не афишируется.
Очевидно, Кремль решил, что раз разговоры о дальнейших действиях не приносят ему пользы, надо вообще избегать разговоров. В краткосрочной перспективе это, пожалуй, сработает. Но в долгосрочной, если будут новые теракты, и угроза останется актуальной, разговоры в обществе неизбежно начнутся. И когда это произойдет, Кремль уже не сможет участвовать в дискуссии: он станет предметом обсуждения, и никакая риторика тут не поможет. Так случается, когда руководители оказываются неспособны вести за собой.
Сэм Грин (Sam Greene) – политолог и социолог; заместитель директора Московского Центра Карнеги.
