У нас будет не сказка,так что выбирать особенно не из чего.
"Пойдёшь ты направо - попадёшь на Курский вокзал. Пойдёшьпрямо - попадёшь на Курский вокзал. Так что иди налево, - так, чтобы навернякатуда попасть".
Некуда идти героюВенички Ерофеева. Стремится он в Кремль, но - никак. Нет выбора.
Человек и его желанияслишком часто оказываются если не ограничены, то плавно повёрнуты разного родаобстоятельствами в колею, из которой - никак.
*****
Ясно, что на вопрос: «пущатьили не пущать почтеннейшую публику на площади города Москвы?» - отвечают властиотнюдь не московские. И что за согласованием этого выхода на площадь нужно идтине прямо, - вверх по Тверской, к Моссовету, а направо, и ещё раз направо, - наСтарую площадь. Или в Кремль.
Это если идти не от привычнойсегодня Триумфальной, а от Манежной, - в 1990-м речь шла именно об этойплощади, удобной во всех отношениях, включая вид на столь любезную Веничкиномугерою красную кирпичную зубчатую стену.
Эту необходимостьпрекрасно понимал и физик Лев Александрович Пономарёв, один из лидеровМосковского объединения избирателей, занимавшийся тогда организацией митингов втолько что возникшем движении "Демократическая Россия".
Проблема была ещё и втом, что газета с приглашением граждан на митинг на Манежную 4 февраля 1990года уже была отпечатана сорокатысячным тиражом.
Совет ему дал лирик ЮрийФёдорович Карякин, к тому времени - народный депутат СССР: "В аппарате у Горбачёва работает такой Володя Лукин, обратись кнему - он поможет..."
Владимир Петрович Лукиноказался не только лирик (читайте дневники Давида Самойлова!), но дипломат.Поняв назревающую коллизию, он устроил Пономерёву встречу с ближайшим помощникомгенсека правящей партии и председателя президиума верховного совета, АнатолиемЛукьяновым.
Анатолий Иванович Лукьянов,тоже лирик (более известный в этом качестве как поэт Осенев), оценилдраматический, трагический даже потенциал запрета митинга 4 февраля наМанежной, и пресек его в зародыше. То есть пресек возможные волнения, а митинг,напротив, милостиво повелеть соизволил.
При этом в разговоре сПономаревым приятный во всех отношениях Лукьянов напирал на то, что-де "с Ельциным не надо связываться, Ельцинвас всех предаст".
*****
Глядя из нынешнего далека,физик Пономарев не может не признать за лириком Лукьяновым определенную долюправоты: придя к власти на демократической волне, окружил себя сначалааппаратчиками, потом - силовиками, и, наконец, чекистами, которых опосля себя иоставил.
Но ведь сама возможностьтакого будущего была ещё непонятна и казалась невероятной. Не только для"демократов", но и для Ельцина. Буквально годом ранее он,низвергнутый из горних высей, из первых секретарей Московского горкома КПСС икандидатов в члены Политбюро, в начальники Госстроя, не помышлял о новомвзлёте. И на выборах в союзные депутаты хотел скромно выдвигаться в Раменскомокруге...
Товарищам-физикам (и нетолько) из КИАНа - Клуба избирателей Академии наук - пришлось ему объяснять,что жизнь не кончена. Например, химик Андрей Артурович Недоспасов объяснял, чтоидти надо в открытую оппозицию, а в депутаты - ото всей Москвы, понационально-территориальному округу (Господи, кто ещё помнит такие слова?). Идаже согласившись, Ельцин не понимал всю глубину народного недовольства и весьпотенциал народной поддержки. И даже в ночь голосования 21 марта 1989-го несовсем верил. Где-то есть фотографии из ельцинского штаба той ночи, - видно, скаким радостным удивлением встречал будущий первый президент России результатыголосования по городу...
Впрочем, это немногодругая история.
Возвращаясь же кговорившему о предательстве поэту Осеневу, нельзя не отметить его собственноепоследующее знакомство с этой темой в августе 1991-го.
Но тогда, в январе1990-го, Август 91-го казался невозможной фантастикой.
*****
Митинг 4 февралянеожиданно был осознан как антифашистский: буквально накануне случился дебош"Памяти" в Центральном доме литераторов, об этом говорили поздновечером во "Взгляде", и о митинге как-то мельком говорили.
И телезрители буквальнов последний момент принимали для себя решение: "Наверное, надо идти. Хотя кто ещё придёт? Тогда тем более мнеидти надо..."
И когда народ собиралсяу Центрального дома художника, для каждого, кто пришёл, это было чудо. Потому чтов итоге пришли... Говорят, тысяч триста человек, - вся Манежная, плюс наТверской, тогда ещё Горького, стояли...
Никто из пришедшихтакого, кажется, не ожидал.
Организаторы тоже неждали такого успеха.
И тут же с трибуны тотже Пономарев сказал, что, мол, следующий митинг мы назначаем на "том жеместе в тот же час" - в другое воскресенье того же февраля на той жеМанежной...
Но и в Кремле, и наСтарой площади тоже не ожидали такого подвоха, и теперь, опомнившись,категорически отказались согласовывать следующий митинг: "в пределыСадового кольца вас не пустим!"
И заседал Оргкомитетследующего митинга, намеченного на 25 февраля. Оргкомитет митинга сам по себебыл митингом - собрались человек сто разного народа.
Несколько участниковОргкомитета заранее решили для себя, что на данный конкретный момент важнеепровести митинг, а не провести митинг любой ценой.
И, раз власти не даютпровести митинг на Манежной, - то его надлежит проводить на Кольце.
Потому что митинг натекущий момент важнее, чем уличное противостояние с властями.
Митинг - лишь средствопредвыборной мобилизации, поскольку через месяц, в конце марта 1990-го, должныбыли состояться выборы на Съезд народных депутатов России.
Но противники этойпозиции были не менее активны, - во всяком случае, не менее артикулированы.
Другой Лев, - Шемаев,доверенное лицо Ельцина с 1989-го, - снял ботинки, влез на стол, и стал во весьсвой нетихий голос нести Льва Пономарева по всем имеющимся кочкам.
Лев Александровичвспоминает, как Лев Сергеевич орал, что-де с этими провокаторами (непечатноеслово), которые ходят на Старую площадь "советоваться", или ещё кудапохуже (непечатное слово), на одном правовом поле находиться невозможно, и что,короче, надо прорываться в центр: нас-де много, мы-де прорвемся...
Шутки шутками, норешение: согласиться, не прорываться на Манежную, а проводить шествие и митингна Садовом кольце, - было приято большинством в три голоса.
*****
Вот тут-то всё бы имогло пойти иначе.
"Маршнесогласных" от Садового к Кремлю разогнали бы, нет вопросов.
И дальше всё было быкуда жёстче - не только с митингами.
И борьба за демократиюбыла бы труднее.
И сама демократия былабы тогда иной, более высокой пробы - если бы вообще была!
И не кинулись бы влагерь демократов те, для которых, по выражению гафтовского персонажа из"Гаража", "вовремя предать- это не предать, это значит предвидеть!"
И победа - если бытаковая случилась! - была бы более заслуженна.
И не отдали бы ее таклегко - аппаратчикам, силовиками и "людям в штатском".
*****
Лирик, наверное, тотчаснаписал бы тут драму.
Но я, будучи лишёндраматического таланта, обращусь к физике.
На самом деле, эти двасюжета связаны.
Первый - голосование спобедой в пределах статистической погрешности: квадратный корень из пятидесяти- семь с малым голосов! - вот и считайте...
И второй - ощущениерадостной неожиданности у вышедших на московские улицы, - что 4-го, что 25-го.
25-го февраля 1990 годатоже ведь шли, думая: "кто придёткроме меня да ещё немногих, кучки таких, как я..." Ведь кампания позапугиванию желающих прогуляться в воскресный день была нешуточная. И войск нагналина Садовое кольцо немеренно. И грузовики с песком стояли во всех переулках иподворотнях, а за ними - грузовики с солдатами...
Так вот приходили наплощадь, по отдельности, каждый - делая выбор для себя.
И лишь потомоказывалось, что таких, сделавших свой выбор, - сотни тысяч.
Вот оно, ключевое слово- выбор!
Эта неразбериха,неустойчивость и непредсказуемость - не дефект, не помеха, не посторонний шум, асигнал, признак (великий признак, как у классика: la vibration de sa molletgauche!). Признак приближения точки бифуркации, когда из колеи историческойзаданности и предопределенности мы попадаем в развилку, и наше будущеестановится неопределенным. Мы сами его выбираем, - нет, "выбираем"неточное слово! - творим своими поступками.
Такое бывает нечасто.
Давайте вспомним этозамечательное время, тот февраль двадцать лет назад.
Так начиналисьдевяностые.
А какими они стали - такведь это определил не кто-нибудь, а мы все и каждый в отдельности.
Своими поступками - иотказами от поступков.
Своим выбором - иотказом от выбора.
