Читатель, мы уже убедились в обманчивости содержимого книгохранилищ: там в итоге остаются не то, что люди читают, а то, чем они брезгуют. Каков же секрет выживания книги?
Некоторые безобидные насекомые ухитряются обмануть хищника, приобретая окраску чего-то явно несъедобного - например, насекомого ядовитого. Книги тоже научились избегать хищных лап читателя, и тем самым продлять свою бесполезную жизнь. Для этого достаточно иметь какое-нибудь этакое невкусное название, чтобы охота читать пропала немедленно.
Наиболее употребительными оказались названия попросту идиотские в своем эпическом порыве: "Летят наши года", "Седины юных", "След облака", "Свет мой светлый", "Не белее снега", "Годы огневые", "Испить родниковой воды", "Когда, если не теперь", "Покоя нет", "Двое на земле", "День скажет", "День свершений", "Дорогой ценой", "Живет солдат", "Руки рабочие", "Русский характер", "Следствие продолжается", "Осенняя сухмень", "Обретение мужества", "Великим океаном нашей жизни", "Со злом бороться эффективно", "Трудные шаги на рассвете", "Если Родина прикажет...", "Чтобы помнилось долго и радостно", "Суровые галсы", "На берегу Вселенной", "Контракт со смертью", "Генератор чудес", "Жизнь - вечный взлёт", "Не померкнет в веках", "Когда созреет арахис"...
Обычный приём при создании защитного буквенного орнамента на обложке - сокращение и перестановка членов предложения, в духе ильфо-петровской артели "Стальное вымя": "Инда взопрели озимые...". Получается: "Времён отслеживая связь", "По законам красоты" - названия, похожие на заголовки заметок внештаных корреспондентов в заводской многотиражке... или в районной газете времён советского мезолита. Такого заголовка, как правило, достаточно...
Можно, наоборот, давать названия приниженно-панибратские: "Федькины друзья", или "Пашка, моя милиция" (автор - Г. Немченко, 1983, 1 руб. 60 коп.).
Но если переборщить, то можно добиться и обратного результата. Глупость особенно выдающуюся читатель возжелает украсть, чтобы поставить на видное место и показывать гостям. Ну вот приспособили к делу классику, и - пиши пропало: А. Климов, "Быть или не быть инфаркту" (1989, 30 коп.). А название книги В. Афиногенова "Колокола громкого боя" (1980, 35 коп.) кажется явным вызовом, намёком на Органы. А это о чём - "Тысяча и одна служба снеговика" (1989, 70 коп.)? Вот и я не знаю...
Промывая в лотке даже подмосковный речной песок, можно получить чешуйки золота. Большой список чего бы то ни было всегда таит в себе если не открытия, то курьёзы.
Так и с книгами - что поделать, некоторые названия просятся... даже не на Анекдот.Ру, а с СпидИнфо: Вовчек М., "Тюлевая баба" (1984, 2 р. 60 коп.); Котенко В., "Любовь под псевдонимом" (1980, 75 коп.); К. Девочкин, "Уют руками создают" (1988, 15 коп.); Бирюков, "Самомассаж для всех и каждого" (1987, 90 коп.)... Как простой человек должен относиться к книге Р. Борояна "Простогландины: взгляд на будущее"? А ведь тут ничего смешного, сплошная наука... А книга двусмысленным названием "Семя на песке" (1959, 1 р. 24 коп.) принадлежит перу Володи Тейтельбойма, второго после Луиса Корвалана человека в Чилийской компартии; его же "Сын селитры" (1972, 1 руб. 22 коп) - про тяжкую долю трудящихся на рудниках и про их революционную борьбу...
*****
И зачем оно всё это надо? Вот и я не знаю... В одной из прошлых жизней - кажется, во времена правления под девизом "порядок и дисциплина" - группа моих коллег-раздолбаев комсомольского возраста открыла для себя "золотую жилу" под названием "народный книжный магазин".
То есть, существует нехилых размеров "почтовый ящик", где все немножко умеют читать. А книги, которые читать не противно, как известно, купить трудно. Ну, кто-то из большого начальства и, соответственно, сынков большого начальства по каким-то спискам таковое чтиво получал (неоднократно помянутый мною Олег Куратов в своей книге "Хроники русского быта" об этой системе написал, потому что как раз в те времена был очень большим начальником), а правящий класс вместе с прослойкою - фигушки.
И существует книжная торговля, которой, с одной стороны, книгоиздательская машина впаривает лабуду со столь непритязательными названиями, и от которой, с другой стороны, требуют выполнять план по её реализации. Последнее, казалось бы, невозможно в принципе.
Но - "вот и встретились два одиночества", и торговля отдаёт в наш "почтовый ящик", в "народный книжный магазин", в организованный, кажется, месткомом, книги читаемые напополам с макулатурой. И раз в месяц в вестибюле одного из корпусов сотрудники дисциплинированно выстраиваются и покупают нечто с "нагрузкой". В отличие от системы "продовольственных заказов", где съедобно и съедаемо было всё, "нагрузку" нередко оставляли тут же. Оказалось, предприимчивые раздолбаи ухитрялись продавать одну и ту же "нагрузку" многократно. Самым "неразменным пятаком" был: Фатых Хусни, "Весёлый старик" - откуда закономерно произросло нескромное предложение: "Не желаете ли хуснуть фатых?"
*****
Но был ещё один сорт книг, выходивших немереными тиражами, и обогащавших как покупателя, так и автора - не духовно, так как-нибудь...
В семидесятые годы стало модно иметь дома книги. Много книг. Полки с книгами. Книжные шкафы. И ряды корешков - желательно одинаковых, так будет посолиднее. И чтобы обязательно в твёрдом переплёте.
Наверное, именно на такого потребителя была рассчитана "секретарская литература", в изобилии представленная в Вавилонской библиотеке.
Константин Федин. Четыре тома Алексея Суркова. Семен Бабаевский, "Кавалер золотой звезды" (1952, - дальше такое, надеюсь, не переиздавали; 1 р. 16 к. в пересчёте на пореформенные), и ещё четыре тома. Тома Евгения Долматовского и Михаила Дудина. В. Кочетов, "С кем ты пойдешь в разведку" (1972, 1 руб. 81 коп.), три тома "Избранного" (все - 1962, все по 1 руб. 18 коп.) А вот Вадим Кожевников - "Щит и меч", почему-то только второй том (1968 г., 95 коп.), "Особое подразделение" (1969, 1 р. 19 коп.), и тома собрания сочинений - первый, второй и сразу четвертый (каждый по 1 руб. 10 коп.). Чёртова дюжина томов М. Алексеева, М. Бубённов, С. Дангулов, В. Закруткин, С. Сартаков, пяток томов Ю. Бондарева, чёртова дюжина В. Солоухина... А вот бессменный Георгий Марков - "Отец и сын" (1965, 89 коп.), "Соль земли" (1971, 1 руб. 27 коп.), три тома собрания сочинений (1972-1974, от 1 руб. 8 коп. до 1 руб. 25 коп.), "Моя военная пора" (1980, 1 руб. 90 коп.), второй том "Избранного" (1980, 2 руб. 20 коп.), "Завещание" (1981, 1 руб. 30 коп.)... Петр Проскурин - более десятка экземпляров, от "Исхода" (1967, 84 коп.) и "Черты" (1972, 99 коп.), а через полтора десятка лет - смотри-ка! - подрос в цене до трех с лишком рубликов. Михаил Стельмах представлен четырьмя томами собрания сочинений (один - 1983, 2 руб. 70 коп., три - 1984, 2 руб. 50 коп., 2 руб. 80 коп. и 3 руб.). Александр Чаковский издал в двух томах свою "Блокаду" (1976, 1 руб. 26 коп. и 1 руб. 36 коп.) Четыре тома А. Первенцева...
Что толку мне повторять тысячу раз сказанное: Союз писателей обеспечивал "приближенным к столу" возможность издаваться, переиздаваться и получать нехилые гонорары. Советская власть неплохо платила своим письмэнникам - но, хотя гонорары шли полистно, построчно и потиражно, скажем честно: платили им не за то, что они писали, а за то, что они не писали.
Но даже самое неудобоваримое содержание, получив в качестве формы многотомный твёрдый переплет, имело шанс встать на вечную стоянку на книжной полке - в отличие от весёлого старика Фатыха.
Впрочем, среди корифеев разных времён попадаются ныне живые и здравствующие.
Вот Юрий Поляков с его редкостным политическим чутьем: "Сто дней до приказа" (1988, 1 р. 30 к.), "Работа над ошибками" (1989, 55 коп. - ещё не забронзовел). Когда был объявлен прогресс, то он бежал впереди прогресса. Теперь же медиумически угадывает астральные движения высших сфер, и публикует в когда-то читаемой "Литературке" статьи политически грамотные, с проповедью поведения благонамеренного.
А вот отправляются в небытие тома еще одного "живого классика" - Александра Проханова, отставного "соловья Генерального штаба": "Иду в путь мой" (1971, 60 коп.), "Кочующая роза" (1976, 41 коп.), "Место действия" (1980, 1 руб.), "Ядерный щит" (1984, 15 коп.), "Светлей лазури" (1986, 1 руб. 20 коп.), "Рисунки баталиста" (1989, 2 руб. 80 коп.), "Шестьсот лет после битв" (1990, 2 руб. 10 коп.). Этот, наоборот, оказался верен не колебаниям линии партии, а взятому когда-то направлению. И попробуй кинуть после этого камень в "литературу секретарскую"... Хотя читать всё равно можно только под конвоем.
А вот покойный Юлиан Семёнов, читаемый вполне добровольно, весьма популярный и коммерчески успешный, десяток экземпляров: "Горение" (1979, 1 руб. 70 коп.), "Дождь в водосточных трубах" (1981, 1 руб. 50 коп.), три тома собрания сочинений (1983-1984 года, от 2 руб. 50 коп. до 3 руб. 20 коп.), "Пресс-центр" (1985, 3 руб. 20 коп.), "Аукцион" (1986, 2 руб. 70 коп.), и три тома "Экспансии" (в 1988 году - 4 руб., в 1989 году - 5 руб.). Казалось бы - "совковая во всех смыслах лопата", идеологический заказ! И страницы заполнял чёрт-те чем: рассуждениями о кофе капуччино или о безвредности малого ресторанного бизнеса для социалистического строя - ну-ка, из каких это текстов? В "перестройку" бессмертного Максима Исаева суетливо отправил из застенков Гестапо в подвалы лубянские. И ведь читали этот эрзац, понимая: эрзац, да ещё с добавкою брома. А ведь за всем этим - трагическая судьба, гибель отца, Семёна Ляндреса, в мясорубке "большого террора". Возможно, был талант, брошенный... на что? "Плаванье баттерфляем в унитазе", как горько заметила про саму себя Фаина Раневская.
А вот здравствующий Олег Попцов: "Именительный падеж" (1975, 78 коп.), "Без музыки" (1982, 2 руб. 30 коп.), "Банальный сюжет" (1988, 1 руб. 20 коп), и "Избранное" (1989, 2 руб. 70 коп.). И нечего сказать о нём...
А вот человек, составивший ныне видеокурс для школьников "на темы морали и нравственности" - там о разных сторонах этого дела говорят звёзды позолоченного века, от Родниной до Кобзона. Внимание - Альберт Лиханов: "Конспект судьбы" (1976, 47 коп.), "Времена жизни" (1978, 75 коп.), "Карусель" (1984, 1 руб. 50 коп.), "Смысл сущего" (1985, 95 коп.), "Время молодости" (1989, 1 руб. 20 коп.). И тоже нечего добавить...
А опус "Война - это антикультура" (1983, 25 коп.) принадлежит перу прогрессивнейшего Евгения Евтушенко. Тогда ещё написал он поэму "Мама и нейтронная бомба" - образец стихотворного дарования и свободного гения. В общем, как написал о нем беспощадно-ядовитый Валентин Гафт, "насрёт, потом придет с повинной".
"На темы морали?" Получайте: И. Бестужев-Лада, "Какая ты, молодежь?" (1988, 25 коп.) и Ю. Климов, "Поколение кризиса или кризис поколения" (1988, 80 коп.)... хотя это с равной вероятностью могло быть и про "их нравы".
"Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться": официоз советский выкинули, а "новый перестроечный официоз" остался, слава Богу, лишь попыткой: Л. Абалкин, "Советское общество в революционном обновлении" (1989, 40 коп.); О. Волобуев, "Очищение! История и перестройка" (1989, 85 коп.)... И каким бредом теперь кажется брошюрка В. Беккера "Программа "Прогресс-95"" (1990, 20 коп.) - ТА страна кончалась на глазах, а они... Году в 1950-м с одним моим знакомым на этапе оказался дедок восьмого десятка лет, всё время светло и загадочно улыбавшийся. На вопрос о причинах столь неуместного настроения дед отвечал: "Молодой человек, они мне дали 25 лет! Значит, это не просто так! Они знают: я проживу ещё четверть века! Так что же мне не радоваться?"
На стене уже были выведены огненные буквы, меж тем из типографий выходили книги: Камшалов, Нестеров, "Экран в борьбе" (1981, 1 руб. 70 коп.), "Борьба идей на мировом экране" (1986, 45 коп.), а блистающий на телеэкране прогрессивный Кирилл Разлогов издавал брошюру "Конверсия грез и психологическая война" (1986, 50 коп.)...
Неужто никто не думал о вечном?
*****
Действительно, была же русская литература! Семидесятые годы были временем интенсивной духовной жизни - так где же она? Куда делись писатели и поэты?
...Об этом тоже написано не раз и немало, но я всё же рискну.
Для человека талантливого и трудолюбивого среди этого шабаша оставался источник честного заработка.
У многих зарубежных писателей русский язык был куда лучше, чем родной - благодаря таким переводчикам, как Райт-Ковалёва, Ваксмахер, Голышев... список можно продолжить. А такие книги, как Уиндем, "День триффидов", или Нортон, "Саргассы в космосе" - более знамениты по-русски - благодаря переводу Стругацких.
И даже, казалось бы, идеологический заказ давал простор для творчества. Вот, например, "литература народов СССР" - конечно, не в виде славословий "Батыру Ежову" якобы от акына Джамбула.
Ведь переводил "народы" и Иосиф Бродский (желающие могут обратиться к записи суда над ним, сделанной Фридой Вигдоровой).
А переведённый с балкарского Кайсын Кулиев - "Моя Кабардино-Балкария" - стали чуть ли не национальным гимном; переводил, между прочим, Юлий Даниэль. И каббалистические кабардино-балкарские рифмы искал с тщанием... Впрочем, как-то раз этот поиск в сочетании с застольем вылился в дружескую пародию Сергея Хмельницкого:
Моя Кабардино-Балкария - горы, абрек, орел!
В поисках гонорария я как-то тебя обрел...
Проведал на литбазаре я, что Липкину не видна,
Лежит Кабардино-Балкария, питательная страна.
Там ходит поэт салакою, там каждый, кому не лень,
В стихах кабардино-балакает по тысяче строчек в день...
И будет награда царская тому, кто все это за год
С непереводимо-балкарского на русский переведет...
И вот, словно орды Дария, с Хазановым Юрой в паре я
Ворвался в ущелье гор
И в аккурат на Макария подписан был договор.
Хожу теперь в габардине я, на молнии кофта синяя,
Все нажито честным трудом.
Ура, Кабалкаро-Бардиния, мой светлый и солнечный дом!
Пародия, впрочем, дружеская в меру - награда за эти переводы была отнюдь не "царская". Но для того, кто переводит не слова, а текст, чужая культура перестаёт быть чужой - вот оно, ещё одно пространство свободы... А попав в мордовский лагерь, Даниэль встретил там знакомых - тех, кого он переводил.
Переводил и Давид Самойлов - он, кстати, давал работу и вышедшему из лагеря Даниэлю, помогая обойти "запрет на профессию": кое-что из подписанного первым переводил второй (впрочем, в те годы и неблагонадёжный Юлий Ким, писавший песни чуть ли не для всего советского синематографа, в титрах проходил как "Ю. Михайлов").
Упомянутому у Хмельницкого Семёну Липкину должны быть благодарны многие авторы - его переводы были заведомо более художественными, чем многое, написанное на русском языке и изданное в твёрдом переплёте. Но сам-то он чётко отделял эту свою работу от высокого свободного искусства. Некто раз удивился, почему Липкин не показывает "объектам перевода" свои собственные стихи - на что Семён Израилевич заметил: "Молодой человек! Есть синагога, и есть бордель. Ходить можно и туда, и сюда - но не надо только путать первое со вторым..." Суров он был...
*****
Всё-таки пространство этой свободы было не очень свободным. Но у власти не было иных специалистов - даже для идеологически более важных проектов.
Вот Александру Жолковскому поручили донести свет учения Маркса и К до народа Сомали - и тот, как чуть ли не единственный в СССР специалист по языку Сомали, работу сделал. Правда, попутно пришлось изобрести соответствующий лексикон, поскольку у африканцев сознание и язык определялись бытиём в существенно более ранних общественно-экономических формациях.
Вообще-то цель у всех этих "трудностей перевода" была одна, и весьма утилитарная. Один мой знакомый как раз в середине семидесятых был призван в Красную Армию как переводчик, и пару лет отработал в учебном центре Спецназа ГРУ в Перевальном, в Крыму. Правда, с ним произошла та же ошибка, что и с Жаком Паганелем, только наоборот: вместо его испанского нужен был португальский. Но он быстро переучился, и дальше обеспечивал учебный процесс. Инструктор по-русски объясняет, как стрелять или взрывать. Этот мой знакомый, значит, переводит слова инструктора на португальский. А продвинутые африканцы - те, что португальским владеют, - переводят на племенные языки тем, кто кроме своего племенного никаких других языков не знает. И всё было хорошо, пока не приехал к ним лектор из ЦК КПСС. Того тоже переводили - с русского на португальский, с португальского на племенные... И вот лекция закончилась словами: "Есть ли вопросы?" После перевода повисла пауза... Потом поднялась одна рука... Прозвучал вопрос, который был переведен с племенного на португальский, а оттуда - на русский: "А сколько при коммунизме у каждого будет там-тамов?" Впрочем, эта слабость в теории не помешала "студентам" (по нынешней классификации - "международным террористам") сделать шесть революций за год...
Даже если внимание государства, как это бывало раньше, повернется к словесности во всех её проявлениях, оно, государство, будет вынуждено повторить сталинское: "Других писателей у меня нет..." Но ведь и другие задачи государство при таком повороте событий ставить не будет, кроме как переводить на какую-нибудь нэзалэжну мову тексты в лучшем случае абсурдные, в худшем - людоедские.
И игры с "языками народов" выталкивали на поверхность не только Джамбула, но и, например, вышедшего "из рабочих и крестьян" автора поэтических сборников "Сажайте люди деревце" и "Знаки зодиака", и повести "Время расплаты", члена Союза писателей, в 1985-1986 годах - председателя Комитета пропаганды художественной литературы СП СССР, в 1986-м - главного редактора детского журнала "Радуга"... Правда, потом он, не обладая особыми литературными талантами, занялся общественной деятельностью. Зелимхан Яндарбиев, помните такого?
*****
Шесть тысяч томов канули в небытие - сначала физически, а теперь и официально. Можно было бы сожалеть о том, что температура здесь достигла 451 градуса по Фаренгейту, что нет уже следов "великой эпохи", а скоро не будет и тех, кто мог бы правильно прочитать эти ушедшие страницы... Можно было бы сожалеть, если бы такие люди нашлись при жизни этих книг - но в подавляющем большинстве в карточках не было ни одной отметки о прочтении. Рука читателя не касалась их страниц - так была ли она, эта жизнь?
Об этих книгах можно было очень даже порассуждать. Например, я не зря в скобках указывал год издания и цену - неплохой способ судить об инфляции в ту пору, когда это слово относилось лишь к "пятёрке шестых остающихся в мире частей".
Интересно, наверное, и то, что важнее самого списка оказались его паузы, пропуски, лакуны и умолчания. Это как в книге: существенно не сказанное, а то, на чём повествование оборвано...
См. также: часть первая, часть вторая.
