Каким бы ни был исход смуты в Египте и в других частях Ближнего Востока, ясно, что регион вступает в новую историческую фазу. Кроме того, эпоха перемен, наступившая через сто лет после того, как арабы стали подумывать о независимости от Османской империи и Европы, – это определяющий момент в истории деятельности интеллектуалов. Именно в такие моменты писатели и мыслители — арабские, турецкие и иранские — получают возможность показать, достаточно ли критически они настроены, чтобы приблизить свое общество к демократии.
Открыто высказывающиеся интеллектуалы в любом обществе играют решающую для таких перемен роль. Но много десятков лет интеллектуальные элиты тормозили развитие этого региона, потому что они отказались от своей критической независимости, променяв ее на догмы идеологий вроде марксизма-ленинизма или исламизма. В результате эти интеллектуалы были не столько деятелями просвещения, сколько слугами власти, которые в основном просто перетолковывали местные политические реалии в соответствии со своими целями, вместо того чтобы во главу угла своей науки и профессиональной деятельности ставить этические проблемы и критический подход.
Такая позиция включала в себя определенный договор, согласно которому некоторые интеллектуалы стали символами разочарованных поколений. А взамен они позволяли политическим партиям и мусульманскому духовенству использовать себя как инструменты организационной власти и политического контроля. Вместо того чтобы говорить правду о власти (как, например, Вацлав Гавел и Эдвард Саид), они предпочли распространять идеологические призывы. В этом качестве они представляли себя хранителями «истинного» дела социалистических, националистических или коммунистических движений в противоположность коррумпированным политикам, которые готовы идти на неприемлемые политические компромиссы.
Ближневосточные интеллектуалы ставили свои всеобщие концепции модернизации (которые могли быть оформлены в терминах либерализма, национализма, фашизма или социализма) выше демократии, поэтому эта, на первый взгляд, «оппозиционная» интеллектуальная практика в итоге ставилась на службу квазитеологическим догмам государства и партии или «политики движений»[1].
Такие концепции не могли пользоваться успехом даже внутри своей собственной системы — прежде всего, потому что они исходили из западных идеологий и не могли укорениться в ближневосточных обществах. Там они искажались и оказывались непригодными, в результате чего исламизм приобрел репутацию единственной надежной идеи. Внутри влиятельных исламистских движений сформировались свои собственные элиты, которые очень напоминают их секуляризованных оппонентов. Это говорит о том, что сейчас происходит масштабный процесс де-факто секуляризации, в результате которого вероятность того, что элиты в странах вроде Египта, Ирана и Турции будут поддерживать радикальный ислам, скорее уменьшается, нежели возрастает.
Эти тенденции свидетельствуют о том, что авторитарная модернизация на Ближнем Востоке себя исчерпала. Кемализм в Турции начал уступать нетеократическому исламу Партии справедливости и развития; благодаря этому стало формироваться более открытое общество. В Иране молодое и энергичное гражданское общество стремится к ненасильственной и секуляризованной демократизации исламского режима. И сейчас арабский мир демонстрирует огромный потенциал для массовой мобилизации сил против притеснения и за демократию.
Развивающиеся идеи и разворачивающиеся на Ближнем Востоке события бросают общественным деятелям и интеллектуалам новый вызов. Вопрос в том, какую роль они играют в демократической эволюции своих обществ: могут ли они предложить что-то помимо политических мнений и договоров с властью? Могут ли они реагировать на изменяющиеся обстоятельства с этических позиций, чтобы практически (а не в качестве политических агентов) бороться против тирании в любой форме?
На самом деле, подлинная борьба общественных деятелей и интеллектуалов на Ближнем Востоке — это этически допустимое ненасильственное противостояние несправедливости и давлению и поддержка демократии. Такая борьба требует храбрости; нельзя делать уступки политическим элитам, потому что здесь, чтобы создать и поддержать новые сферы демократии, требуется переход на более высокий уровень и выход за пределы частных интересов.
Ненасильственный подход здесь представляется ключевым пунктом. Как показывают события на каирской площади Тахрир 2 февраля 2011 г., чтобы общество достигло демократической зрелости, насилие нужно преодолевать. Народные движения по всему Ближнему Востоку вновь выдвигают на повестку дня вопросы о прогрессе и демократии, и интеллектуалы получают возможность сыграть важную роль в тех изменениях, к которым они стремятся, – на этот раз освободившись от кандалов прошлого.
Рамин Джаханбеглу (Ramin Jahanbegloo) — профессор Центра этики Университета Торонто (Centre for Ethics at the University of Toronto). Был профессором демократии на кафедре имени Раджни Котхари в Центре по изучению развивающихся обществ (Centre for the Study of Developing Societies) в Нью-Дели. Автор двадцати книг, в числе которых “India Revisited: Conversations on Contemporary India” («Возвращаясь к Индии: Беседы о современной Индии», Oxford University Press, 2007). Его вебсайт: Jahanbegloo.com
[1] Movement politics – понятие, введенное философом Ричардом Рорти; этому противопоставляется campaign politics, политика кампаний (Richard Rorty, Achieving Our Country, 1998; Обретая нашу страну. М., 1998). Как поясняет социолог Зигмунд Бауман, «Первый тип – у вас есть конечная цель (идеальное общество), к которой вы идете и которую вы четко представляете. В этом случае цель оправдывает средства. Второй тип – вы просто боретесь против всякой несправедливости, которую видите».
