Мы продолжаем публиковать взгляды на события вокруг кризиса на Кавказе, исходящие из очень разных позиций. Для более точного понимания текста известного болгарского политолога Ивана Крастева важно иметь в виду, что он написан еще до признания Россией независимости Абхазии и Южной Осетии.
Европа вступила в новый XIX век. Российско-грузинская война 8-12 августа 2008 г. сыграла роль машины времени, развеявшей ощущение «конца истории», которое формировало европейскую политику в 1990-е годы, и заменившей ее прежним геополитическим исчислением в современном обличии.
Прежними методами, но не образца холодной войны. В самом деле, хотя конфликт вокруг Южной Осетии и породил горячую риторику возвращения холодной войны, но реальная констелляция власти и идеологии, которую он выявил, отличается от той, что была во времена конфронтации сверхдержав в течение четырех десятилетий после 1945 г. Это действительно путешествие во времени, а не просто обращение движения механизмов вспять.
Именно этот исключительный элемент силовой конфронтации, не сопровождаемой развернутой идеологической поляризацией, и делает российско-грузинскую войну первой войной XIX века в Европе XXI века. Почти точное совпадение с сороковой годовщиной вторжения Красной Армии в Чехословакию в августе 1968 года, показательно. Вторжение возмездия в Грузию – это не новая версия того же самого; у него иные условия, мотивы, движущие убеждения и определяющие оправдания. Российская военная операция – и победа в Грузии знаменует попытку Москвы вновь занять центральное положение в европейской силовой политике. Это означает восстановление России в роли возрожденной державы XIX века, стремящейся бросить вызов порядку, установившемуся после холодной войны в Европе начала XXI века.
Но – как установил первый путешественник во времени в новелле Г. Дж. Уэллса (1895 г.) – сиюминутное удовлетворение за счет мира прошлого или будущего может оказаться обманчивым, когда постепенно раскроются его более сложные стороны. «Новый XIX век» - это не просто копия старого. Возможно, Кремль из пятидневного конфликта (и его более продолжительных и беспорядочных последствий) вышел победителем, но в долгосрочной перспективе он может оказаться стратегически проигравшим в своих попытках восстановить «сферы влияния» в качестве определяющего свойства европейской политики.
Михаил Саакашвили, президент Грузии, совершил стратегический просчет, начав военную операцию в Южной Осетии в ночь с 7 на 8 августа. Он сделал ставку и проиграл. Грузия тоже проиграла – проиграла Абхазию и Южную Осетию (территории, которые в любом случае сумели вырваться из-под контроля Тбилиси во время постсоветских войн начала 1990-х гг.); проиграла свою военную инфраструктуру и надежду на быстрое экономическое развитие. Амбиции, побуждавшие к действиям ее лидеров начиная с 2003 года, – стать Израилем Кавказа – вылились в противоположный результат.
Оказавшись у власти после «революции роз» 2003-2004 гг., Саакашвили в первые же дни дал торжественное обещание восстановить территориальное единство страны до конца своего первого (пятилетнего) срока. Он вполне сознательно взял себе за образец средневекового грузинского царя Давида Агмашенебели («Строителя») – идентификация, действительно ставшая мотивом его президентства. Важно подчеркнуть: для грузинского народа (в отличие от аудитории западных столиц, с удовольствием слушающей его любезные витийствования о построении демократии или интеграции страны в западные институты) главным обещанием Саакашвили было восстановление грузинского контроля над Абхазией и Южной Осетией (и отколовшейся в начале его правления юго-западной территорией Аджарии).
Здесь машина времени начинает трещать. Потому что период, когда Михаил Саакашвили находится у власти, - лихорадочный, обремененный контролем и завязанный на имидже – выявляет в нем удивительное смешение политических амбиций XIX века и политического стиля XXI века. Это сочетание делает решение начать атаку на Цхинвали, столицу Южной Осетии и характерным, и объяснимым. Стратегия Саакашвили – так же, как стратегия Франьо Туджмана в населенной сербами Краине в начале 1990-х гг., - как кажется, была призвана привести к такому «фактическому положению вещей», которое (inter alia) подтолкнуло бы Россию к тому, чтобы принять интернационализацию этих локальных миротворческих миссий. Это был отчаянный план, и результат оказался разрушительным.
Михаил Саакашвили совершил грубую ошибку. Но его главный союзник и прямой оппонент также повели себя глупо. Белый Дом Джорджа Буша-младшего допустил двойную ошибку: он не смог уловить подлинные цели правительства Саакашвили и недооценил готовность Москвы применить силу против Тбилиси. Лондонская Daily Telegraph сообщила, что даже 9 августа государственный департамент США и ЦРУ высказывали мнение, что российские войска не вторгнутся на территорию Грузии «как таковой» (т.е. Грузии за исключением двух ее «потерянных территорий»).
Политика разнородных – и путаных – сигналов со стороны Вашингтона продолжалась все пять дней российско-грузинского конфликта. Результат вдвойне разоблачителен: США не имеют рычага давления на Москву, и высокопарное обещание Буша обеспечить территориальное единство Грузии - на самом деле просто риторика. Одним словом, урегулирование кризиса администрацией Буша было наихудшим в обоих отношениях: у нее не было представления о направлении процесса, и она утратила доверие.
Москва также допустила серьезный стратегический просчет. Решение продолжать подавление атаки Грузии на Цхинвали путем вторжения на собственно грузинскую территорию – при отсутствии политического плана, без местных политических союзников, которые помогли бы свергнуть Саакашвили, и без принципов, на которых бы строилось урегулирование положения на Кавказе после войны – подразумевало, что российские действия гарантированно вызовут острую международную критику. Россия ничего не предложила, не сформулировала никакого масштабного и всеохватного проекта, который бы сделал ее военную кампанию осмысленной или дал ей возможность поддержать связь с соседствующими государствами или с международными партнерами. В узком смысле, Россия победила, но в дальнейшем она может оказаться главным проигравшим в грузинской войне.
Действительно, непосредственный военный успех России очевиден. Кремль доказал, что страна вновь может эффективно (пусть и топорно) функционировать как военная держава. Эта война также пользовалась популярностью в российском обществе; для многих россиян, которые всё еще не избавились от шока 1990-х, эта маленькая победоносная война стала долгожданным переломом после почти двух десятилетий политического унижения. Ее краткосрочный эффект, таким образом, заключается в усилении легитимности режима Владимира Путина-Дмитрия Медведева.
Но подчеркивать психологический аспект этой войны для россиян также означает акцентировать ее специфику как войны XIX века – потому что на карту был поставлен скорее вопрос национальных чувств, нежели национальной территории, первый из них в политике XIX века играл почти ту же роль, что идеология в ХХ веке (и в обоих случаях это могло как приводить к войнам, так и оправдывать их). Для Кремля ключевой подоплёкой вторжения в Грузию после авантюры Саакашвили была решимость показать и почувствовать, что Россия снова стала великой державой. На самом деле, цель самого Саакашвили также можно расценивать как психологическую, равно как и территориальную: утвердить грузинский суверенитет на границе с Россией.
В этом смысле причиной действий Кремля после 7-8 августа 2008 г. мог быть страх показаться слабым и незначительным. С тем же успехом за ними могла бы стоять какая-либо продуманная политическая стратегия. Но чувства XIX века, как и идеология ХХ века, могут быть также источником беспорядка во внешней политике. К тому же, и то и другое бессильно перед законом непредсказуемых последствий, с которым, вероятно, столкнется Россия после своей победоносной грузинской войны. Потому что здесь есть риск, что Москва, отпраздновав эту победу, окажется в большей стратегической изоляции – и от мира, и в рамках постсоветского пространства, - чем когда-либо, с тех пор как Владимир Путин пришёл к власти в 2000 г.
До сих пор неясно, была ли смена режима в Тбилиси прямой целью российского вторжения, предпринятого 8 августа (даже при том, что отвращение, питаемое Кремлем к грузинскому президенту и желание видеть его падение очевидны). Но в определенном смысле важнее то, что Кремль в любом случае не обладает политическим механизмом, чтобы обеспечить такую смену режима. У него нет абсолютно никакого влияния в грузинском обществе, а в Грузии нет такой легитимной политической силы, которая была бы готова пошатнуть прозападную ориентацию страны. Россия может оккупировать грузинскую территорию, но только ценой своей собственной международной изоляции и опасного ухудшения отношений с Западом.
То, что России не удалось свергнуть Саакашвили и создать в Тбилиси прокремлевское правительство, также означает, что Россия не может получить контроль над проектом нефтепровода Баку-Тбилиси-Джейхан (БТД); таким образом, российская победа не дает Москве никакого практического преимущества в ее стремлении установить монополию на энергетические маршруты в бывшем советском пространстве. Действительно, европейские компании – ввиду грядущих напряженных отношений между Россией и Западом, - скорее всего, станут еще активнее искать альтернативные энергетические каналы. Сейчас, более чем когда-либо, американцы и европейцы будут убеждены в том, что «счастье – это многочисленные трубопроводы».
России также не удалось остановить процесс вступления Грузии и Украины в НАТО. Итоги саммита НАТО в декабре 2008 г. трудно предсказать; результат экстренного заседания альянса 19 августа дает мало надежды притязаниям Грузии; но вполне вероятно, что в ответ на вызов, брошенный Москвой Грузии, государства-члены НАТО могут начать еще один этап расширения альянса. Если Тбилиси решит сменить свои приоритеты с восстановления утерянных территорий на укоренение в западных институтах, то интеграция Грузии в НАТО может стать реальным вариантом.
С другой стороны, НАТО сейчас проще предложить Грузии путь «Плана действий по членству» (ПДЧ), чем помогать ей отстаивать территориальное единство. После этой короткой и грязной войны остается разве что незначительная вероятность, что Тбилиси когда-либо получит реальный контроль над Южной Осетией и Абхазией. Так что у Саакашвили есть много оснований перестать вести себя как прежний премьер-министр Сербии Воислав Коштуница и начать вести себя как нынешний президент Сербии Борис Тадич.
Закон непредсказуемых последствий может повредить Москве и в другом отношении. Политика США в отношении России сейчас претерпевает своего рода смену идентичности хирургическими методами. Не прошло и нескольких дней, как Джордж Буш-младший-«реалист» трансформировался в Буша-«рыцаря холодной войны». После того, как стало явным позорное бессилие Вашингтона в отношении своего стратегического союзника на Кавказе, Вашингтон начал склоняться в сторону соглашения о «мягкой изоляции» с целью настоять на исключении Москвы из «большой восьмерки», положить конец ее надеждам на членство во Всемирной торговой организации, включить Грузию и Украину в НАТО и бойкотировать зимние Олимпийские игры в Сочи (вблизи побережья Абхазии) в 2014 г.
Более непосредственное беспокойство доставляет России оборонительное поведение оставшихся у нее европейских друзей. Незамедлительное решение Польши заключить соглашение о размещении компонентов системы американской противоракетной обороны – это классическая иллюстрация того, что сторонники «жесткого курса» в стране смогли воспользоваться грузинским конфликтом, чтобы взять верх в западной политике в отношении России.
Россией владели параноидальные настроения относительно окружения НАТО, но эта паранойя, кажется, вызвала к жизни самый мрачный ее кошмар. Отныне Вашингтон будет поддерживать соседей Москвы исходя из отношений какой-либо из этих стран с Россией, а не из природы царящего в ней режима. Если кто-то из автократов Центральной Азии заинтересован в заключении сделок с американцами, их час настал.
В этом ключе в дни военной победы Москвы завораживает контраст между молчанием союзников России из числа постсоветских стран и конфронтационной позицией со стороны ее оппонентов. Кремль обеспокоен даже не столько безусловной поддержкой Саакашвили со стороны Украины (особенно ее президента) (описание позиций на Украине не вполне точно – «Полит.ру»), сколько сдержанностью Белоруссии; в тот самый день, когда российское министерство иностранных дел выразило свое удивление по поводу слабой поддержки со стороны Минска, президент Белоруссии Александр Лукашенко приказал своему министерству иностранных дел «предпринять шаги для улучшения отношений с ЕС и США». Эта позиция разве что частично скомпрометирована позднейшими изощренно-хвалебными замечаниями в адрес действий Москвы во время визита Лукашенко в Сочи.
Таким образом, военная победа России в войне на Кавказе может в итоге нанести больше ущерба российским стратегическим интересам в этом регионе, чем политическое поражение России во время короткой эпохи «цветных революций». В тот период Россия потеряла престиж и свои позиции в Украине и Грузии, но в то же время страна нашла общие интересы с автократическими лидерами на постсоветском пространстве, что помогло ей создать антизападный альянс в этом регионе. Благодаря «цветным революциям» Евросоюз предстал в виде революционной и ревизионистской силы; в ответ постсоветские элиты мобилизовались, чтобы сохранить статус-кво.
Но сейчас ревизионистской силой стала как раз Россия. Язык, посредством которого Россия защищает права своих соотечественников, глубоко изменит отношение к российским меньшинствам в постсоветских государствах. Три четверти российской диаспоры на территории бывшего Советского Союза живет в Украине, Казахстане и Белоруссии. Эти три страны стратегически наиболее важны для России, они же с наибольшей вероятностью будут сильнее всего опасаться заявлений России о ее праве силой защищать своих соотечественников по всему постсоветскому пространству. В этой связи неудивительно, что Киев инициировал опрос с целью выяснить, сколько граждан с российскими паспортами живет в Севастополе. Игра России с принципом самоопределения также усилит ощущение уязвимости внутри самой России, потому что среди постсоветских государств Россия – единственная многонациональная федерация.
Александр Дугин жестко сформулировал проблему, которая лежит в основе проекта построения российского государства. По его словам, Россия со своими нынешними границами и нынешней политической системой – явление временное. Россия слишком велика и слишком этнически разнородна, чтобы быть нормальным национальным государством на этнической основе; в то же время Россия недостаточно велика и недостаточно могущественна, чтобы контролировать свои владения так, как это делают классические империи. О чем Дугин не упомянул – но что очевидно любому наблюдающему за российской политикой, – ментальность XIX века, свойственная теперешнему московскому руководству, исключает перспективу какого-либо реального интеграционного проекта на территории бывшего Советского Союза.
В послевоенной путанице российские СМИ и аналитики исследуют эту резкую вспышку насилия, пытаясь оценить, как это отразится на международном авторитете страны, - и рассуждая о поражении Москвы в «информационной войне». Все сходятся на том, что кампания против грузинских сил была военным успехом, но «PR-катастрофой»; пропагандистский аппарат Москвы упрекают в полной неэффективности.
Но то, что многие россияне переживали как поражение в информационной войне, на самом деле было демонстрацией неспособности державы, мыслящей в терминах XIX века, оказывать влияние на европейскую политику. В течение пяти дней грузинской войны Россия обнаружила, что у нее нет хоть сколько-нибудь значительной «мягкой силы». Россия находится в опасном одиночестве в постидеологическом мире. Конец Советского Союза и гибель коммунизма лишили Москву ее универсального языка и универсальной привлекательности; и не появилось ничего, что могло бы стать заменой этому.
Советский Союз был империей зла, но обладал настоящей «мягкой силой». Поэтому, когда советские танки вторглись в Чехословакию 20-21 августа 1968 г., по крайней мере некоторые из коммунистических партий в мире готовы были сделать вид, что это было сделано во имя социализма. Российская оккупация собственно грузинской территории не дотянула даже до такого уровня искусственной поддержки. Обоснованное утверждение России, что Михаил Саакашвили спровоцировал конфликт и первый открыл огонь, не было достаточно веским, чтобы оправдать проведенную Москвой операцию, которая принесла Грузии такое разрушение. Одним словом, победа в Грузии прибавила России веса, но не друзей.
Попытка Кремля продвинуть «суверенную демократию» до статуса национальной идеологии имела разве что частичный успех. Понятие «суверенная демократия» было инструментом ограничения западного влияния на Россию, но оно не обладает глобальной привлекательностью. В этой импровизированной концепции суверенность не является правом; ее значение не в том, чтобы иметь кресло в ООН. Для Кремля суверенность означает возможность. Обладание ею включает экономическую независимость, военную силу, ядерное оружие и культурную самобытность. С позиции России, только великие державы могут быть подлинно суверенными. Такой взгляд на суверенность не привлечет большого числа последователей среди европейских малых и средних государств.
Более того, попытка России позаимствовать язык гуманитарного интервенционизма (который Запад использовал в ходе косовской войны в 1999 г.), чтобы оправдать разрушение инфраструктуры в Грузии, была смехотворной. Это противоречило российской дипломатической позиции в течение всего этого периода, вплоть до конфликта в августе 2008 г., и тем самым только усилило подозрение, что даже если Москва не начала войну, то она ее поджидала. Использование Россией этого заимствованного языкового маскарада представило ее действия еще более циничными и низменными. Когда российское министерство иностранных дел начало говорить об этнических чистках и о Гаагском трибунале, многие обозреватели вспомнили наблюдение Джорджа Кеннана, что на границах с Россией могут быть только ее вассалы либо враги.
В силу всего этого неудивительно, что Москва в этом конфликте оказалась изолированной в Совете Безопасности ООН; что ей поставили на вид декларацию «большой семерки»; и что международная общественность по большей части не сочувствовала действиям России. Однако Москва оставалась в неведении по поводу своего имиджа в мире. Это один из примеров того, во что обходится создание управляемой демократии – иллюзия, будто все телевизионные станции похожи на ОРТ.
То, что России не удалось убедить мир в легитимности своих действий в Грузии и по отношению к ней, должно заставить Москву пересмотреть свои планы возвращения на мировую арену. Россия – это возрожденная держава XIX века, которая пытается действовать в мире после ХХ века, где аргументы силы и мощи перестали быть единственным средством, определяющим статус и поведение великих держав. Отсутствие «мягкой силы» особенно опасно для потенциально ревизионистского государства. Потому что если государство сегодня хочет изменить мировой порядок, оно должно быть в состоянии как положиться на существующую расстановку сил, так и захватить воображение международной общественности.
Иными словами, нормативные моменты 1990-х в прошлом, но необходимость универсалистской привлекательности осталась. Урок войны с Грузией для России состоит в том, что Россия не может стать великой державой в единственно возможном в условиях XXI века смысле, если она будет и дальше оставаться в сетях представлений XIX века о международной политике. России нужна новая машина времени. Но тогда она нужна и всему миру.
Иван Крастев – председатель Центра либеральных стратегий в Софии (Болгария). Был вице-директором международной комиссии по Балканам, возглавляемой Джулиано Амато.