20 августа (н. ст.) 1632 года принято считать датой начала полуторагодичной "Смоленской войны" – неудачной попытки России царя Михаила Федоровича отвоевать у Речи Посполитой потерянный в Смутное время Смоленск. В этот день как бы официально начались боевые действия, хотя санкционировавшие их решения Земского собора состоялись еще в июне, а сам замысел попытать военного счастья с Польшей возник у царя и его отца, патриарха Филарета, много раньше – чуть ли не в конце двадцатых годов. Вообще же в стремлении скрестить тогда клинки с поляками ощущается явный привкус страсти, эмоционального порыва, желания отомстить за потери и унижения Смутного времени: "над городы, которые ныне за Литвою, а отданы были на время, а наперед того были Московского государства, промышлять, и те городы <…> очищать к Московскому государству по прежнему".
В общем, политические лидеры оказались ведомыми страстью, и это, по-видимому, все и погубило – ибо трудно было изобрести в то время что-либо более неуместное, чем серьезная война. Страна, лишь 13 лет пожившая в покое после пятнадцатилетней Смуты, не имевшая в достаточном количестве ни материальных, ни людских ресурсов, по собственной инициативе бросилась в бой – и царь Михаил в полной мере повторил ошибку Ивана Грозного, ринувшегося в Ливонскую войну, соблазнившись удачным, как ему казалось, внешнеполитическим раскладом, да спутав положительную динамику внутренней ситуации с показателем абсолютной внутренней мощи. Впрочем, Россия конца 50-х годов 16 столетия была значительно более благополучной и сильной державой, чем 70 лет спустя, а потому авантюра Грозного смогла тянуться четверть века, тогда как затея его "внучка" завершилась уже через полтора года Поляновским миром, по которому Россия уступала врагу почти все города, захваченные в первые месяцы войны и даже выплачивала (почти символическую, правда, по объему) компенсацию. Удалось, впрочем, отстоять город Серпейск с окрестностями да еще довольно важную протокольную деталь: новый польский король, Владислав IV, тот самый "Владислав Жигмонтович", которому передавала русский трон Семибоярщина, окончательно отказался от претензий на шапку Мономаха и согласился признать Романовых Царями Всея Руси. А еще прежде того, 11 марта 1634 года, стране и ее царю пришлось испытать редкий позор: окруженная под Смоленском армия М. Б. Шеина капитулировала, подписав без согласования с Москвой 24 пункта унизительных кондиций. Предусматривающих, в частности, передачу полякам всей артиллерии (включая ее гордость – знаменитые именные пищали "Волк", "Кречет", "Ахиллес", "Гладкая", "Грановитая", 450-пудовый "Инрог" и пр.), боевых знамен, а также позорную процедуру публичного поклона командиров русского войска польскому королю.
А ведь в начале казалось, что все и в самом деле складывается великолепно. Основные внешние враги русского государства времен Смуты друг за другом заключили с Москвой мир: Столбовский со Швецией в 1617 году и Деулинское перемирие с Польшей на 14.5 лет в 1618. Успешно "закрыв", таким образом, русскую проблему, оба государства тут же ринулись выяснять отношения между собой – польско-шведские войны тянулись вплоть до 1629 года и завершились поражением поляков. Выдающийся шведский король-полководец Густав II Адольф отвоевал у своего двоюродного брата Сигизмунда III Польского большую часть Прибалтики (Лифляндию и польскую Пруссию) и в значительной степени истощил ресурсы Речи Посполитой. Эти боевые действия, по существу, были частью одной грандиозной войны, начавшейся в 1618 году и охватившей практически все европейские страны, кроме разве что Англии, как раз погруженной в это время в водоворот собственной внутренней нестабильности. Реки крови заливали Европу вплоть до 1648 года – по сему, войну эту называют "Тридцатилетней", хотя по сути своей была она первой по-настоящему мировой войной, демографические и экономические последствия которой германские государства, вынесшие на себе основную ее тяжесть, расхлебывали потом вплоть до конца столетия.
Швеция была одним из самых активных участников этого кошмара, ее войска, разделавшись с поляками в Прибалтике, двинулись в Германию и с 1630 года шли по ней от победы к победе, немилосердно разоряя местное население. (Ведь именно Густав II Адольф, кажется, сформулировал знаменитый жестокий принцип – "армия на войне кормит себя сама"). Начав, таким образом, по истечении срока Деулинского перемирия боевые действия с Польшей, Москва автоматически становилась членом мощной коалиции европейских стран, в которою входили Франция, Саксония, но главное – Швеция, чьи войска вел непобедимый Густав Адольф и чья враждебность к Польше стала уже многовековой традицией. Помимо прочего, эти союзные отношения помогли привлечь в русскую армию довольно значительное число иностранных специалистов, без которых ведение сколько-нибудь серьезных боевых действий тогда в России уже не мыслилось. Вообще, в части военного строительства Смоленская война является значительной вехой в нашей истории. Именно тогда в России появились общепринятые воинские звания: капитан, майор, полковник, генерал. Тогда же, что важнее, была предпринята и первая попытка создание профессиональных воинских частей, то есть таких, в которых служат за жалование и только за жалование – в отличие от стрелецких, например, полков, воины которых в мирное время занимались различной хозяйственной деятельностью и имели для этого особые привилегии. Или дворян, которые были пожалованы населенной крестьянами землей, дабы обеспечить себя и приходить на службу "людно, конно и оружно".
Здесь надо отметить, что это вообще была, похоже, первая попытка посадить "государевых людей" на денежное довольствие исключительно: процесс, однако, шел с трудом и завершился лишь через полтора века, при Екатерине II, когда выплата всем чиновникам положенного жалования полностью и в срок стала правилом, а не исключением, как еще за полвека до того.
Еще одной важной особенностью государственного строительства рубежа 30-х годов семнадцатого века было завершение приведения в соответствие с действительностью основной государственной документации – фискальной и военно-учетной. Нужда в этом возникла сразу по нескольким причинам: в силу драматических изменений структуры собственности и экономико-демографических параметров территорий во время Смуты, а также как результат второго по значимости (после московского, 1812 года) пожара в русской истории: в мае 1626 года в Кремле выгорели здания основных Приказов вместе с огромной частью рабочей и архивной документации.
В общем, Россия находилась в разгаре сложной внутренней работы, требовавшей серьезного напряжения дефицитных ресурсов: денежных, интеллектуальных, людских. И прерывать эту работу ради удовлетворения внешнеполитических амбиций было не слишком разумно.
Хотя внешние обстоятельства словно бы сговорились подтолкнуть русского царя к войне. В июне истекал срок Деулинского перемирия. Словно бы специально, в это же время скончался Сигизмунд III, и в Польше, обремененной весьма сложной процедурой преемства верховной власти, начался период бескоролевья. В Москве очень хорошо помнили как собственные военные успехи 1574-1577 годов, выпавшие на тогдашнее польское бескоролевье, так и военные успехи Польши, обусловленные, как им казалось, "бескоролевьем" на Руси в Смуту. Пропускать такую оказию не хотелось, тем более что единственным серьезным претендентом на Польско-Литовскую корону был сын Сигизмунда Владислав, которому официально присягали в Москве в 1610 году.
Таким образом, было принято решение начать войну – вроде бы, вполне логичное на взгляд тогдашнего общественного мнения, как логичным казалось всем схожее решение Николая II в 1914. Однако истинный национальный лидер тем и отличается от "лидера по должности", что может принимать решения вопреки всеобщим ожиданиям, вне логики непосредственного реагирования на текущие вызовы. Делать выбор, разглядев более отдаленные горизонты развития ситуации, чем видят окружающие его соратники и современники. Разумеется, это всегда тяжелые решения, бьющие по репутации, харизме и т.д. Так вот, первый царь династии Романовых таким истинным национальным лидером во всяком случае не был, что и сказалось на ходе российских дел довольно печальным образом.
Как бы то ни было, война началась. С трудом, но удалось созвать достаточное количество поместных дворян – завязанные на сельскохозяйственный цикл, они никак не хотели отправляться в поход в нестандартное для сбора время, в конце лета. Кроме того, уже при назначении воевод в "полки" (т.е. по теперешним понятиям – корпуса) вышел первоначально целый ряд досадных заминок – в соответствии с традицией местничества, бояре принялись игнорировать или даже оспаривать царские предписания, апеллируя к собственной и родовой выслуге, а также своеобразию поведения оппонентов в годы Смуты. Ситуацию удалось в конце концов разрулить, однако осадок остался: думный боярин М. Б. Шеин, назначенный командовать основной ударной группировкой, направляемой штурмовать Смоленск, высказал в адрес своих коллег по Думе столь резкие публичные обвинения, что лишь военная нужда спасла его в тот момент от царского наказания. И все-таки это был роковой для него демарш – отданный за капитуляцию под суд тех же думных бояр, он был вместе со своим заместителем – окольничим А. В. Измайловым –, а заодно и сыном последнего осужден на смерть и в середине мая 1634 года казнен.
В первые же месяцы, почти до конца 1632 года, все как будто шло благоприятно. Были захвачены Серпейск, Дорогобуж, Белая, Стародуб, Новгород-Северский, Трубчевск, Себеж, Невель и другие города. Осуществлены набеги на Полоцк и Велиж. В середине декабря войска Шеина подошли к Смоленску и осадили город. Таким образом московский боярин приобрел уникальный в своем роде опыт – ибо именно он, М. Б. Шеин, оборонял этот же самый Смоленск, осажденный Сигизмундом III в 1609-1611 годах…
И тут вдруг все посыпалось, словно карточный домик. 16 ноября 1632 года в битве при Лютцене погиб Густав II Адольф. Положение шведов в Германии резко ухудшилось и ни о каком распылении средств на вспомогательные театры военных действий речи уже не велось. Следующая серьезная внешнеполитическая неприятность пришла с юга. Активизировались крымские татары, чьи набеги на московские земли являлись теперь не частными грабительскими инициативами, как еще год назад, а результатом скоординированной политики крымского хана, согласованной с поляками. Это, в свою очередь, привело не только к необходимости отвлечь часть военных сил на южные рубежи, но и породило значительное дезертирство из смоленских полков – дворяне, призванные по спискам южных городов, самовольно уходили домой, чтобы защищать свои собственные земли. Впрочем, других заставляли дезертировать и просто сгустившиеся над русским лагерем бедствия – нехватка продовольствия, эпидемии, холод.
Армия Шеина таяла на глазах: "Войско твое, государь, разбежалось", – плакался царю военачальник, понявший, по словам историка С. М. Соловьева, что "оборонять крепость и брать ее же – есть не одно и то же". В довершение всего в зоне военных действий появились разного рода бандитские и полубандитские формирования, никем не контролируемые и достаточно мощные, чтобы нападать даже на отряды регулярных войск.
Не дремал и враг. Бескоролевье завершилось, и воцарившийся Владислав IV летом 1633 года выступил к Смоленску. Удача оказалась на стороне польского оружия, и в феврале 1634 года войска Шеина были окружены. Пройдя через позорную капитуляцию, они были отпущены и двинулись к Можайску. От почти сорокатысячной армии осталось менее девяти тысяч человек.
Экономическое перенапряжение государства, вызванное мобилизацией средств на нужды Смоленской войны, давало знать о себе по меньшей мере вплоть до конца царствования Михаила. Смоленск же Россия вернула себе лишь в ходе следующей войны – двадцать лет спустя и при другом уже царе.
