Магди Кристиано Аллам, итальянский журналист, которого крестил папа Бенедикт XVI 22 марта 2008 г., решил покинуть церковь, в которую он «больше не верит». В программной статье с объяснением своего шага он довольно невнятно написал, что «верит в Христа, но не видит больше смысла в церкви». В чем же дело? Неужели католическая церковь и правда не отвечает на вызовы времени?
Когда Аллам принял христианство, то он сделал это в ответ на месседж Бенедикта, который предложил «покончить с релятивизмом». Иначе говоря, он предложил Алламу такой вариант христианства, который подобно исламу был максимально определенным и дистанцировался от любвеобильного и примиренческого отношения к другим религиозным традициям. Магди Аллам пишет, что он против глобализма и категорически не понимает, как папа Иоанн Павел II мог целовать Коран, а папа Бенедикт мог молиться в сторону Мекки, держа руку на том же Коране в Голубой мечети Истанбула. «Я против добризма (buonismo)», - заявляет Магди, считающий в частности, что политика потакания в отношении мигрантов из мусульманских стран погубит Италию.
Он сделал свой выбор «с внутренним страданием», но отвергая ложь и страх, которые он вкупе с «папалатрией» (преклонением перед саном папы) считает недостойными христианина. Как и положено новообращенному, он выступает за максимальную ясность свидетельства церкви как перед лицом иных религий и, прежде всего, ислама, так и перед лицом секулярного мира.
Политическая линия и в целом позиция, которая возмутила Магди, заставляет помимо обычных историй про «чрезвычайную гибкость» Ватикана вспомнить о человеке, которому 19 марта исполнилось 85 лет, о богослове Гансе Кюнге, заслуженном профессоре Тюбингенского университета и президенту Stiftung Weltethos (Фонда глобальной этики). Именно внутренний диалог с Кюнгом и идеями, им развиваемыми, привел папу Бенедикта к противоречивым действиям в красивом михрабе мечети Султан-ахмет в бывшем Константинополе. Швейцарский священник Кюнг оказался знаменем церковной модернизации в католицизме. Он был участником главного модернизационного собора – Второго Ватиканского, но пошел куда дальше этого собора, вызвавшего в католической церкви немало споров. Часть этих споров продолжается и поныне, особенно спор об истине. И это спор имеет прямое отношение к уходу Магди Аллама из церкви, ибо спорит он с Кюнгом и с Кюнгом, по сути, соглашается.
Часто говорят, что Кюнг – идеолог глобализма и суперэкуменизма, и это отчасти верно. Но, по сути, Weltethos, «Мировой этос» - это не особое прочтение католицизма, не модернизация его. Это, по сути, отказ от традиционного христианства в пользу нового прочтения религиозности. Религиозность «мирового этоса» - это отказ от собственно религиозной онтологии в пользу своеобразной этики. Эта этика – этика всеобщей ответственности и ненасилия. В декларации прямо говорится, что «существует согласие между религиями, которое и может явиться основой для мирового этоса — минимального базового консенсуса относительно общих ценностей, неизменных стандартов и фундаментальных моральных позиций».
Это постулируемое Кюнгом согласие – где-то очень глубоко, на доконцептуальном уровне. Консенсус же нужен для установления Нового мирового порядка, некоего прожективного будущего, описываемого в категориях равенства, бесконфликтности и равноправия. Мировой этос практически объявляет церковь устарелой и ненужной, ибо в Новом мировом порядке люди будут реализовывать все религиозные потребности не через апелляцию и общение с Абсолютом, а через общение с другими людьми и через них выходить на Бога.
Этос (греч. ἦθος) переводится как «способ действия, образ жизни», это такой придуманный Аристотелем (в его двух «Этиках») способ описывать и регулировать поведение людей без прямой апелляции к идеальным основаниям. В этом смысле «глобальный этос» Кюнга и выглядит как отказ от собственно религии в ее традиционном понимании в пользу античной или возрожденческой религиозности. Потому что в обычном смысле религия это не «новое сознание этической ответственности», которое, согласно Кюнгу, «пробудилось» в человечестве. В обычном смысле религия – это институционализированная связь с высшим существом, которая, помимо эксклюзивности, предполагает целый ряд различных символических привязок к тому, что называется онтологией, к самому Бытию и, прежде всего, к той исключительной правде, которую религиоведы именуют «откровением».
Глобальный этический человек Кюнга безоружен не только перед средневековым по духу исламом, опирающимся на фундаментальное прочтение религиозных правил и мифов. Такой человек не найдет управы и на традиционного православного. А управу искать вынуждает цивилизационный выбор, который просматривается за «этосом» Кюнга. Дело в том, что христианство, как и ислам, складывалось на сломе от античности к средневековью на Востоке, когда онтологическая проблематика и онтологический дискурс царили над всеми прочими. И уж точно в средневековье не говорили про «этос». Византино-русское православие, как и ислам, не выражает требований к человеку через идею бесконфликтного и уютного мира как цели. Цель человека определяется как посмертное блаженство, эсхатологический прорыв («небесный Иерусалим»). Эти мифологемы задают и средства – аскетизм. При отказе от онтологической повестки становится необязательным и аскетизм. Отказываться от удовольствий этическая парадигма предлагает для других людей. Это устроит большинство жителей Земли в принципе. Фундаменталистская и традиционалистская этика требует того же (принесения себя в жертву людям), но через отказ от себя ради Абсолюта.
В Кюнге есть какой-то шестидесятнический протест против вертикальной религиозной онтологии. Недаром он не придумал никакой определенной метафизической позиции для обоснования своих взглядов. Его мысль – чистый либерализм, борьба против авторитарных институциональных структур. Его задачей было «примирение» церкви католической с другими церквами, для чего нужно было демонтировать вертикальность, которая мешала договориться. В своей работе «Церковь» Кюнг произвел несколько важных исторических «зондирований», чтобы обосновать главный свой тезис: Церковь как власть и как структура есть девиация, искажение первоначального христианского смысла, вложенного в понятие Ἐκκλησία. И он во многом прав – за время после «константиновского мира» (легитимизации и огосударствления) власть, которую получила церковь, исказила ее природу и замутнила ее взор. И эту проблему, считает Кюнг, надо решать через реформы. Но они невозможны, пока в силе остается константиновская конструкция, не позволяющая обрести «единство в множественности». Примерно это предлагал недавно политтехнолог С. Белковский с поправкой на российскую действительность, и его предложения «самораспуститься» вызвали даже в среде православных определенное сочувствие.
Идея Кюнга как нельзя более подходит для современного секуляризированного сознания, которое саму церковь-организацию видит устаревшей надстройкой, наростом на теле «чистого института». Но здесь и начинается «платонический» уклон. И Магди Аллам, и большинство простого верующего народа интуитивно не разделяет «чистый институт» и эмпирического «папу». Они хотят видеть в папе или патриархе традиционную вертикаль, не соприкасающуюся с другими вертикалями и противостоящую им, но в то же время ругают «папалатрию», папопоклонничество. И здесь мы видим традиционную диалектику христианства. С одной стороны оно соединяет, солидаризирует людей через приверженность их к Абсолюту, большему, чем все отдельные личности. С другой – оно разделяет, признавая только одну правду, и это понимал уже Христос, говоря об обоюдоостром мече и о разделении мужа и жены, отца и сына. Так устроена религиозная вера.
Доктор Кюнг попытался ее переформулировать - и добился запрета на преподавание от лица церкви. Тогда он решил придумать для христиан и приверженцев других религий новую религиозность на основе харизматической традиции раннего христианства и элементов экуменизма. Тот факт, что папа Бенедикт XVI встретился с Кюнгом, может обозначать, что в тяжелом кризисе западного христианства даже модель доктора Кюнга не кажется в Ватикане столь уж смелой. Но конечно, надо понимать, что такой выбор, который, как можно понять, еще не состоялся окончательно, приведет не столько к соединению, о котором мечтает швейцарский богослов, сколько к уходу верующих энтузиастов вроде Магди Кристиана Аллама на поиски неинституализированной формы христианства.
С другой стороны алармизм Кюнга и его «мирового этоса» вполне оправдан. Счет идет на минуты, мир меняется радикально, и то, что церковь не готова обсуждать эти изменения во всей полноте, может привести к непредсказуемым последствиям.
