Полит.ру и телеграм-канал Государственного архива Российской Федерации «Документальное прошлое: ГА РФ» продолжают совместный проект «Документ недели». Сегодня — история о том, что и жандарм в империи мог оказаться совершенно беззащитным.
В предыдущем материале мы рассказывали о выходках, которые могли при некоторых обстоятельствах совершать в Российской империи жандармские офицеры. Однако жизнь устроена так, что на выходки способны не только жандармы. Иногда и жандарм мог сделаться объектом неприятных происшествий, задевавших офицерскую и профессиональную честь. По определенной бюрократической логике в Отдельном корпусе жандармов происшествиями обоего рода занималось одно и то же Четвертое отделение, в бумагах которого можно найти сведения о том, какие оскорбления чести жандармов случались в империи и какие последствия могли иметь.
Как можно понять, многое здесь зависело от обстоятельств, в том числе — от правового статуса территорий и общих отношений с населением.
В Финляндии, пользовавшейся широкой автономией, имевшей свою денежную систему, парламент, таможню и образовательную систему на национальном языке, жандармы чувствовали себя, по-видимому, не так, как в центральной России. Во всяком случае, это можно видеть из донесения, которое отправил в сентябре 1904 года глава Финляндского жандармского управления на имя начальника штаба Отдельного корпуса жандармов.
В донесении говорилось о действительно безобразном происшествии, случившемся в Гельсингфорсе (ныне — Хельсинки). Вечером 4 сентября пьяный студент Гельсингфоргского университета, некий Вальтер Пустинен, встретил вместе со своим приятелем на улице помощника начальника жандармского управления ротмистра Казака, прогуливавшегося со своей супругой, и ударил жену жандармского офицера по лицу. Поступок, судя по всему, не был ничем мотивирован и был просто выходящим за все пределы понимания пьяным бесчинством. Из донесения не вполне понятно, был ли ротмистр Казак в форме и как он отреагировал на нападение пьяного финского студента. Известно, что Пустинен был задержан (полиция в Великом княжестве Финляндском была своя), однако в тот же день из полицейской части его передали в университет — т. к. университет пользовался корпоративной автономией, дававшей студентам право защиты от полиции и возможность судиться собственным судом.
Начальник Финляндского жандармского управления, разумеется, должен был реагировать на совершенно вопиющее происшествие с нападением на жену его помощника. Однако это оказалось не так просто, поскольку финская сторона осознавала собственные права и возможности в автономном Великом княжестве и довольно откровенно демонстрировала это представителям русской имперской власти.
Возмущенный начальник жандармов должен был связываться с ректором Гельсингфорсского университета, профессором Эдвардом Хьельтом (в документе он назван Иельт), интересуясь, какие меры будут приняты университетом по отношению к Пустинену. Хьельт в тот же день посетил главу жандармского управления на его квартире, где в это время находился и ротмистр Казак, и начал объяснять, что в целом не знает, что он может сделать. Ректор настаивал, что Пустинен редко ходит на занятия, фактически лишь номинально числится студентом, а потому совершенно неизвестен университетским властям, и, в свою очередь, интересовался, чего же, собственно, от него ждут.
Важной деталью является то, что разговор с оскорбленным мужем происходил через посредника. Хьельт просто не знал русского языка (и не нуждался в этом для работы ректором университета в Гельсингфорсе), в свою очередь, жандармские офицеры, по-видимому, не разговаривали на финском. Поэтому Хьельт вел беседу с начальником жандармского управления на немецком языке, а тот переводил разговор для Казака на русский.
Жандармский начальник сообщил ректору, что ожидает предания Пустинена университетскому суду. Кроме того, он желал, чтобы студенческое сообщество через землячество, к которому принадлежал Пустинен, принесло извинения ротмистру, «выражая свое негодование по поводу гнусного поступка своего товарища».
Хотя требования, учитывая безобразность случившегося, были достаточно умеренными, Хьельт тем не менее не стал соглашаться с ними и по-прежнему настаивал, что Пустинен лишь номинально числится студентом, поэтому судить университетским судом его некорректно, а землячество его тоже не особенно знает и вряд ли может за него отвечать. Впрочем, видимо, понимая, что оставлять ни с чем двух русских жандармов после того, как жену одного из них ударил пьяный студент, всё же не вполне удобно, обещал что-нибудь сделать.
Через несколько дней он действительно принес начальнику жандармского управления заявление землячества, к которому формально принадлежал Пустинен. Однако извинений в нем не было. Студенты сообщали, что поговорили с Пустиненом и что «по своему объяснению он был совсем без памяти, так что не мог дать никакого объяснения». Землячество поэтому лишь выражало «глубокое сожаление по поводу этого варварского поступка, который понятен только при таком жалком состоянии г. Пустинена». Оригинал заявления (копия которого была приложена к донесению в Петербург) также был составлен на немецком языке. Иначе говоря, финские студенты посоветовали ротмистру Казаку смотреть на избиение его жены проще и по-житейски.
Ректор сообщил начальнику жандармского управления, что может своей властью запретить Пустинену появляться в Гельсингфорсе на три месяца, а потом попросить его все-таки забрать документы из университета. Сложно сказать, было ли это сделано, чтобы хоть как-то воздействовать на Пустинена, или ректор просто хотел отправить его куда-нибудь подальше от города, пока продолжается скандал.
Обескураженный начальник Финляндского жандармского управления писал в Петербург, что фактически студент, ударивший по лицу жену жандармского офицера, остался без наказания. Он пытался убедить свое начальство, что это неоправданно и что едва ли Пустинен был полностью невменяем, т. к. после того, как студент нанес удар по лицу жене ротмистра, он и его приятель «тотчас же засмеялись и заговорили на русском языке, хотя ломаном и с большим акцентом, прося ротмистра Казака их отпустить».
Сведений о том, получил ли служивший в Финляндии ротмистр Казак какое-то удовлетворение, в деле нет. На донесении карандашом имеется сделанная уже, видимо, в Петербурге приписка, что о случившемся «Переговорено с директором Департамента полиции», а также о том, что «Князю Оболенскому об этом известно» и он это дело «принял к сердцу».