Издательство «Азбука» представляет книгу Оксаны Даровской «Москва. Квартирная симфония».
Ничто не вечно. Рождаются и исчезают люди, переклеиваются обои, меняют названия переулки, на месте прежних домов вырастают новые. Но есть нечто неизменное: стены первой квартиры, первый в твоей жизни двор, скрип старых качелей — как мелодия далекого детства. Еще один взмах дирижерской палочки… и соседи по коммунальной юности становятся близкими тебе людьми, застревая в памяти навсегда. Героиня книги — в прошлом риелтор. Сквозь истории квартир — больших и маленьких, отдельных и коммунальных, «убитых» и не очень — Оксане Даровской удается воссоздать подлинные портреты людей, чьи печали и радости, падения и взлеты сплетаются в череду непохожих судеб, становясь движущей силой этой книги, ее многоголосым лейтмотивом, то грустным, то веселым, как сама жизнь.
Предлагаем прочитать фрагмент книги.
Адажио, или Тома
На тот момент я была уже вольным стрелком. Прикрыла лавочку на 2-й Тверской-Ямской, распустила своих риелторов, обрела полную свободу. Покончить с руководством меня подтолкнули три фактора: во-первых, смена настроения у местного хана (он как-то резко, по неведомым причинам посмурнел и начал требовать с нас арендную плату); во-вторых, усталость от ответственности; в-третьих, откровение Марины, с которой со времен полуподвала на Таганской улице у нас сохранялись доверительные отношения. По ее чистосердечному признанию, Храпченко за моей спиной подписала два договора об услугах, беззастенчиво подделав мою подпись и воспользовавшись хранящейся в сейфе фирменной печатью. Меня, если честно, это не особенно удивило. Тот, кто поначалу проявляет повышенное рвение и поет тебе громкие дифирамбы, обычно подставляет тебя при первой возможности. Открыв мне глаза, Марина попросила не выдавать ее. Придумать сеанс с разоблачением Храпченко не составило для меня труда. После тягостной беседы левые договоры были аннулированы, Храпченко уволилась. Марина, Женя и остальные риелторы просили меня не разрушать налаженную структуру. Но мое выгорание в качестве руководителя достигло апогея.
* * *
Я исполнила давнишнюю мечту — поступила в Институт психоанализа при МГУ. Кроме заядлых преподавателей-фрейдистов (тайно мною не очень почитаемых за однобокость взглядов и узость мышления), лекции там вели замечательные люди.
Любимым, пожалуй, стал психотерапевт Геннадий Владимирович Старшенбаум. Основное его направление — суицидология и кризисные состояния. У него издано много толковых книг в широком профессиональном диапазоне. Но и в своем, сугубо профессиональном кругу Геннадий Владимирович слыл белой вороной, поскольку не подсаживал всех подряд пациентов на психотропные средства (чем грешит основная психотерапевтическая братия). Категоричным противником лекарств он не был. Считал, что порой без них не обойтись, но бо́льшую часть расстройств, был уверен, можно убрать иными методами.
Иногда в перерывах между лекциями наша студенческая группа курила в пролете между этажами. Двое-трое мужчин, остальные — женщины. Если Геннадий Владимирович проходил мимо и видел это безобразие, говорил:
— Дорогие женщины, зачем вы курите? Лучше бы выпили.
— Так ведь женский алкоголизм не лечится, — отвечали мы.
— На все воля Божья, — отшучивался он.
* * *
Я люблю собак, они тоже, пожалуй, в большинстве своем меня любят. Но — проклятая аллергия. Правда, на ее фоне желание иметь собаку никуда не исчезает. Моя знакомая, многоопытная заводчица йорков, решила провести надо мной эксперимент. «Приезжай, — сказала она по телефону, — я вечно тебя ограждаю, а на этот раз в комнату к выводку запущу, в самый эпицентр, пусть тебя хорошенько оближут, они это занятие любят. Вот и посмотрим. Аллергия, хочу тебе сказать, бывает не на собачью шерсть, а на белок в их слюне и прочие выделения. Йорки считаются почти неаллергенными, особенно сучки». «А и вправду, пусть оближут, — подумала я, — пан или пропал». Хотя импонируют мне, конечно, собаки покрупнее.
В гостях у заводчицы оказалась некая Дарлинг, ее давнишняя приятельница. Вдвоем они пили на кухне чай и немножко водку. «Сначала эксперимент, потом все остальное, не возражаешь?» — спросила меня хозяйка. Я не возражала. Сидя в комнате со щенками и их веселой матерью Долли, наблюдая жизнерадостную собачью возню, я слышала через дверь обрывки горячей истории про чью-то онкологию груди. Эксперимент с облизыванием, естественно, ничем хорошим для меня не кончился. Отдраив в ванной руки и промыв покрасневшие глаза, я присоединилась к компании на кухне.
— Тебе сейчас рюмка просто необходима для нейтрализации аллергена, — налила мне водки хозяйка. — Кстати, Дарлинг, а как там Тома? — сменила она затянувшуюся онкологическую тему. — Сто лет с ней не созванивалась. По-прежнему химикатами в патоморфологии дышит?
— Химикатами-то она дышит, — охотно переключилась симпатичная Дарлинг, — но ей теперь надо за эту лабораторию зубами держаться.
— Почему? — заинтересовалась хозяйка с некоторой, как мне показалось, обидой за неведомую Тому.
— Потому что Можжухин с ней разводится. Надоело ему. Завел себе новую пассию, затеял квартирный размен, а Тома сопротивляется. Ты же Можжухина знаешь, если решил, уже не отступит, но Тома конкретно заартачилась. Не буду, говорит, иметь дело с его риелтором, сука она редкостная.
— Ого, неожиданный поворот. Можжухин, помню, Томку так баловал, любил очень. Она сама, конечно, все подпортила. Как бы теперь он не кинул ее в столь шатком положении, с ее-то доверчивостью к жизни. Слу-ушай, Окса-ана, может, ты ей поможешь? Ты же у нас риелтор, на этом деле не одну собаку съела! Ее интересы как раз соблюдешь.
Ни о Можжухине, ни о Томе я слыхом не слыхивала; без особого энтузиазма опустошив рюмку, сказала:
— Бывший, бывший риелтор.
— Брось, бывших риелторов не бывает, — отмахнулась хозяйка.
— Риелтор?! Правда?! — восхитилась Дарлинг. Ой, Оксаночка, можно я ей вас порекомендую? Для нее это шанс. Деваться ей, по сути, некуда, а так ее хоть не обманут. Она по знакомству согласится. Мировая баба, чудесный, порядочный человек, не без странностей, но душа добрейшая, юмор, юмор какой — потрясающий!
В два голоса они уговорили меня. Без лишних обещаний я согласилась для начала посетить семейство. А там видно будет. На сей раз интерес у меня был чисто исследовательский, связанный не с зарабатыванием денег, а с учебой в институте психоанализа. До наблюдений за умирающими людьми по методу Льва Толстого моя натура не дозрела (да и, слава богу, из окружения никто не умирал), а вот изучение разновидностей семейных конфликтов меня очень даже занимало. В голове опять-таки мелькнула толстовская аксиома: каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.
«Ты от Дарлинга?» — именно так спросила она, широко распахнув входную дверь. Длинноногая, худощавая, странноватого вида женщина с короткой стрижкой, неопределенного возраста. Такое, как у нее, косоглазие называют расходящимся. Пропуская меня в квартиру, она повернулась боком, и меня постиг двойной удар. Помимо приличного косоглазия и мини-колтуна на затылке, спина ее имела форму крутого холма.
Теперь, по прошествии времени (когда в душе поселилась неизбывная к ней любовь), назвать ее спину горбатой не поворачивается язык, а тогда я восприняла увиденное именно так — горб. Короче, первое, минутное впечатление от нее вызвало сложные чувства.
Четырехкомнатная квартира на втором этаже сталинского дома была перекроена по нестандартному лекалу. Кроме туалета и ванной, двери имелись только в двух помещениях: в кухне и небольшой по соседству с ней комнате. Остальное пространство являло собой сообщающиеся сосуды. Прямо с порога открывался вид на гостиную с проходами в кабинет и спальню. Часть гостиной, несомненно, принадлежала когда-то коридору. «Можжухинские дела, — уловила направление моей мысли Тамара, — на любителя, конечно, проектик, воплощен на заре семейной жизни». (Перенести любую квартирную стену сейчас — целая эпопея. Нужна куча официальных разрешений за немалые деньги. И не факт, что через некоторое время нахрапистый представитель БТИ под предлогом новых законодательных актов не заставит возвращать стены в исходное положение. А раньше — были времена. Некоторые безумцы устанавливали в комнатах джакузи. И им, если не заливали соседей снизу, за это ничего не было.)
