Необходимость и легитимность регулирования экономики в последнее время все чаще подвергаются сомнению. Несмотря на это, антимонопольное законодательство, объявляющее недозволенными целый ряд методов ведения бизнеса, продолжает пользоваться всеобщей поддержкой, как и представление о том, что антимонопольные законы защищают интересы потребителей и являются инструментом общественного блага. «Полит.ру» публикует статью Клайда Уэйна Крюса-младшего, в которой автор подробно анализирует особенности регулирования бизнеса, а также подвергает критике антимонопольное законодательство как противоречащее правам собственности и природе рынка. Материал предоставлен русским проектом Института Катона.
Антимонопольное законодательство — одна из форм регулирования экономики. И, как это всегда бывает при таком регулировании, оно обеспечивает перераспределение богатства — зачастую в соответствии с требованиями групп интересов. В том числе в результате признания подобных недостатков во многих секторах экономики, например на транспорте и в сфере телекоммуникаций, было проведено частичное дерегулирование. Однако антимонопольные меры по-прежнему пользуются успехом. Даже в условиях «новой экономики» эти законы столетней давности — эпохи «дымящих заводов» — используются для обоснования ограничений, налагаемых на деятельность таких компаний, как Microsoft или AOL Time Warner. Почти все считают, что антимонопольное законодательство служит интересам общества и необходимо для «надзора» за рыночными механизмами.
Однако, когда речь идет об «антимонопольных» судебных процессах, необходимо отметить, что их исход представляет непосредственный финансовый — а не этический — интерес для конкурентов тех компаний, которые преследуются судом. Утверждения о том, что антимонопольные законы служат общественному благу, нисколько не отменяют того факта, что на заднем плане здесь всегда маячат частные мотивы конкурентов — и даже амбициозных чиновников. Представление о том, что антимонопольное законодательство помогает потребителям и сохраняет целесообразность в условиях «новой экономики», требует внимательного анализа.
В рамках антимонопольного законодательства целый ряд методов ведения бизнеса «попадает под подозрение», а некоторые другие процедуры полностью объявляются вне закона. Однако трансакции в бизнесе, по сути, представляют собой добровольные сделки, без какого-либо принуждения — в отличие от «антимонопольного» вмешательства в экономику. Если посмотреть на них под этим незамутненным стереотипами углом зрения, выяснится, что даже самые «недостойные» методы, используемые в бизнесе — такие, как сговор и мегаслияния, — могут способствовать конкуренции и интересам потребителей. В той степени, в какой антимонопольное регулирование устраняет методы, эффективность которых вполне обоснована, но игнорируется или неверно воспринимается, оно без нужды снижает уровень материального благосостояния отдельных индивидов и общества в целом.
Список подвергаемых поношениям деловых методов весьма велик — а такого быть не должно. Для потребителей было бы куда полезнее иметь список «недозволенных» антимoнопольных методов.
Учитывая долгую историю антимонопольного законодательства и его пренебрежительное отношение к подлинной рыночной конкуренции, наиболее эффективным из шагов по защите потребителей было бы признание федеральных антимонопольных законов практикой, по определению ограничивающей коммерческую деятельность. Томас У. Хейзлет.[1]
Похоже, даже в нашу цифровую информационную эпоху чуть ли не все считают, что антимонопольное законодательство защищает потребителей и призвано играть важную роль в надзоре за высокотехнологичными рынками. Но справедлива ли эта общепринятая точка зрения?
Отчасти движущей силой двух с лишним десятилетий дерегулирования в таких отраслях, как транспорт, связь, банковское дело и электроэнергетика, стала готовность руководства страны пересмотреть тезис о том, что регулирование экономической деятельности идет на пользу потребителям. Власти признают, что регулирование экономики связано с перераспределением материальных благ, а это означает, что в политическом водовороте, сопровождающем разработку и практическое воплощение экономической политики, неизбежно всплывают «предприниматели от политики», стремящиеся получить «фору» в конкурентной борьбе в виде доступа на рынок или регулирования цен. А в результате страдают потребители. Этот же здоровый скептицизм способствовал и «самоограничению» властей в плане регулирования высокотехнологичного сектора. Поскольку антимонопольное законодательство представляет собой одну из форм регулирования экономики, оно столь же уязвимо по отношению к манипуляциям фирм, надеющихся ослабить конкурентов, а также к государственной и частной правовой инфраструктуре, успешно «стригущей купоны» с целой «индустрии», возникшей в процессе осуществления антимонопольных законов.
Таким образом, скептическое истолкование истории антимонопольного законодательства, вплоть до недавних кампаний против Microsoft, слияния AOL с Time Warner и мер по предотвращению слияния WorldCom и Sprint, заключается в том, что это регулирование способствует благосостоянию «предпринимателей от политики», а отнюдь не потребителей. Антимонопольное законодательство, как и любые формы регулирования экономики, часто способствует росту цен и сокращению производства за счет устранения неверно понятых или проигнорированных инструментов повышения эффективности. Подобные результаты прямо противоположны тем, к которым официально стремятся регулирующие органы. Тем не менее, хотя легитимность регулирования экономики часто подвергается сомнению, антимонопольное законодательство пользуется почти всеобщей поддержкой.
Его сторонники сравнивают реальный рынок с теоретической моделью, как выражаются экономисты, «идеальной конкуренции», в рамках которой на каждый вид продукции существует большое количество покупателей и продавцов. В соответствии с этим сценарием, если продавец повышает цены, потребители просто начинают приобретать продукцию его конкурентов. В условиях идеальной конкуренции стратегическое соперничество, масштаб и воля к победе — характерные черты реальной конкуренции — могут, если сторонники регулирования того пожелают, квалифицироваться как незаконные методы, поскольку каждая фирма обладает каким-то влиянием на рынок.
Успешно действующие компании не могут знать, попадут ли их методы ведения бизнеса под удар, и если да, то в какой момент. Р.У. Грант в книге «Том Смит и его невероятная хлебопекарная машина» формулирует все предельно просто: если цены, по которым фирма продает продукцию, выше, чем у всех остальных, она обладает монопольным влиянием; если у всех цены одинаковы, можно заподозрить, что речь идет о сговоре; «слишком низкие» цены могут означать, что компания занимается демпингом, чтобы удушить конкурентов[2]. Итак, слишком высокие, слишком низкие цены, или такие же, как у других — в каждом из этих вариантов антимонопольные органы вправе вмешаться. В таких условиях важное значение приобретает искусство «не попадаться на глаза».
Критики антимонопольного регулирования как правило указывают на его неэффективность или непредвиденные последствия. Более фундаментальное, хотя и не столь «удобоваримое» в политическом плане, замечание связано с тем, что антимонопольное законодательство по определению противоречит правам собственности. Сторонники антимонопольного регулирования, по сути, отрицают саму концепцию капитализма, основанную на правах собственности и создании богатства, рассматривая экономический «пирог» как нечто постоянное по размеру и воображая, что какая-то одна фирма может отхватить слишком большой «кусок» общественного производства. Противореча основополагающим принципам прав собственности, антимонопольное регулирование трактует условия, на которых продаются или распределяются принадлежащие фирме товары, например, браузеры Microsoft или процессоры Intel, как применение насилия в отношении конкурентов и потребителей.
Таким образом, антимонопольное законодательство основано на непонимании самой природы рынка, того факта, что его фундаментом является частная собственность и частный контроль. Фирмы, достигающие преобладания на рынке за счет внутреннего роста и энергичной конкурентной борьбы, ничем не угрожают потребителю. Более того, вытеснение конкурентов — это суть бизнеса, и подобное «ограничение коммерческой деятельности» крайне важно с точки зрения интересов потребителей. Как бы ни была велика отдельная компания, рынки капитала и вся экономика, действующие против нее, несопоставимо масштабнее, и в состоянии должным образом ее «дисциплинировать». Более того, ситуацию на рынке в принципе невозможно «заморозить», ведь рынок — это арена, где постоянно свергаются с пьедестала казалось бы незыблемые стандарты (например, большие ЭВМ и виниловые пластинки).
Экономисты, установившие на основе фактов, что за многие десятилетия антимонопольное законодательство и регулирование бизнеса не принесли никаких выгод потребителям, отмечают, что ряд методов, как правило считающихся «подозрительными» в рамках антимонопольного регулирования, несут в себе элемент поощрения конкуренции. Но если эти методы на деле эффективны, значит, регулирование порождает неэффективность и, соответственно, приносит вред. Похоже, политики не в состоянии обратить антимонопольную модель промышленной политики на пользу потребителям, а это говорит о несостоятельности общепринятого взгляда на антимонопольное законодательство как инструмент общественного блага.
Хотя сторонники этого регулирования согласны с Адамом Смитом в том, что на рынке царят личные интересы, в отношении государственных чиновников, которым поручена «защита конкуренции», они явно придерживаются противоположного взгляда на человеческую природу. Они считают, что для государственных служащих эгоистическое поведение исключено, хотя для частного сектора оно характерно по определению. Скептики, однако, не разделяют этой точки зрения. Они задаются вопросом: чье именно благосостояние преумножает антимонопольное законодательство, и приходят к выводу, что об интересах потребителей речь точно не идет.
Конечно, принудительное монопольное влияние реально существует. В его основе лежит государственная протекционистская политика — ограничение доступа на рынок и запрет конкуренции[3]. В свое время государство защищало от конкуренции AT&T, а сегодня делает то же самое в отношении некоторых услуг, предоставляемых электроэнергетическими компаниями и Почтовой службой США. Если уж говорить о подлинно антимонопольном регулировании, то этого названия заслуживал бы демонтаж монопольных привилегий, предоставляемых государством — т.е. отмена эксклюзивных франшиз, тарифов, квот и чрезмерных ограничений на лицензирование.
Хотя некоторые методы ведения бизнеса традиционно рассматриваются как антиконкурентные и вредные для потребителей, многие из них на деле можно считать, напротив, соответствующими их интересам. Альтернативные интерпретации нескольких таких «недостойных» методов, представленные ниже, позволяют сделать вывод, что их подавление служит лишь перераспределению богатства от одних производителей к другим, или даже от потребителей к производителям. В этом смысле антимонопольное законодательство, возможно, представляет собой одну из наименее очевидных современных форм продвижения групповых интересов. Более того, даже безупречная честность чиновников, ведающих применением антимонопольного законодательства, делу не поможет: проблема связана с тем, что оно в основе своей отрицает права частной собственности и контрактные права и исходит из неверного представления о функционировании рынка и взаимодействии людей.
Одним словом, антимонопольное законодательство, по сути, — антипотребительское.
Заявленная цель антимонопольного законодательства — борьба с ограничением коммерческой деятельности и монополизации. Закон Шермана, принятый в 1890 году, ставит под запрет «любые контракты, комбинации или заговоры, ограничивающие торговлю»[4] и объявляет: «Каждое лицо, занимающееся монополизацией, пытается осуществить монополизацию или вступает в сговор с целью монополизации, совершает уголовное преступление»[5]. Закон Клейтона от 1914 года включает список процедур, которые при определенных условиях могут повлечь за собой ограничение конкуренции, в том числе принудительные соглашения, эксклюзивные трансакции, слияния и пересекающиеся составы советов директоров[6].
Однако уже само утверждение о том, что для рыночного механизма характерно ограничение коммерческой деятельности, выглядит сомнительным. Рынок представляет собой социальное воплощение добровольной коммерческой деятельности. Возьмем в качестве примера «золотой век» антимонопольного регулирования в индустриальную эпоху. Как отмечает Изабель Патерсон в книге «Бог из машины», «Standard Oil не занималась ограничением коммерческой деятельности: она не покладая рук создавала рынок. Можно ли говорить о компании, что она "ограничивает коммерческую деятельность", если самой этой деятельности просто не существовало до того, как она начала производить и продавать свою продукцию?» . Тем не менее, аналогичные обвинения сегодня выдвигаются против Microsoft, работающей в индустрии персональных компьютеров, которые в основном благодаря этой фирме и приобрели популярность, против предоставляемой AOL Time Warner услуги Instant Messenger (она действительно преобладает в этой сфере, но является и создателем самой услуги), и против провайдеров широкополосного интернета, якобы ограничивающих доступ к этой высокоскоростной системе, которая появилась благодаря самим этим провайдерам.
В рамках созданной экономистами модели идеальной конкуренции мир населен совершенно одинаковыми продавцами, торгующими своими товарами по абсолютно одинаковым ценам. Однако практически все продавцы обладают каким-то контролем над ценами на собственные товары и объемом их производства, подобно тому, как потребители имеют право решать, покупать им или не покупать эти товары.
Поскольку монополия определяется с точки зрения нанесенного потребителям ущерба из-за сокращения производства или повышения цен, эти черты должны были быть как минимум характерны для тех самых трестов, чье существование привело к принятию Закона Шермана. Однако этого не было. «В течение 10 лет, предшествовавших принятию Закона Шермана производство [в отраслях, где преобладали монополии] росло быстрее, чем общий объем ВВП», — отмечает экономист Томас Ди Лоренцо[7]. Единственными исключениями были производство спичек и касторового масла. По мере роста выпуска продукции цены в наиболее важных отраслях промышленности резко снижались. Если бы наличие монополий действительно способствовало повышению, а не снижению цен, это дало бы повод их конкурентам также повышать цены, а значит, у них не было бы стимулов для жалоб, которые, собственно, и обернулись принятием антимонопольных законов. Однако иски против конкурентов, или апелляции к Конгрессу в ситуации, когда цены соперников снижаются, а объем продаж растет, позволяют говорить о совершенно ином характере антимонопольного законодательства: оно помогает не способным снизить производственные издержки конкурентам ставить палки в колеса своим более эффективным соперникам.
Таким образом, даже в «золотой век» антитраста мы не обнаруживаем реальных доказательств ущерба, нанесенного потребителям. «Ущерб» конкурентам, естественно, наносился сплошь и рядом, но потребителям это приносило беспрецедентную материальную выгоду за счет постоянного снижения цен. Если же взять наиболее драматический из сегодняшних примеров, то Microsoft обвиняют в попытках установить монополию за счет привязки интернет-браузера к своей операционной системе Windows, установленной на большинстве персональных компьютеров[8]. Однако это обвинение в монополизме сомнительно не только потому, что «сокрушители монополий» чересчур подозрительно относятся к агрессивным методам ведения бизнеса и пренебрегают правами собственности. В данном случае они использовали слишком узкое и произвольное определение рынка, ограничив его компьютерами-десктопами с процессорами Intel, предназначенными для одного пользователя, в результате чего за скобками остались главные конкуренты Microsoft — Apple, Sun и производители ноутбуков[9].
Несмотря на все обвинения в монополизме и ограничении коммерческой деятельности, рынок и в ходе конфликта вокруг Microsoft оставался открытым для конкуренции, поскольку большинство американских семей вообще не имеет компьютеров. Даже сегодня менее 45% американцев имеют доступ в интернет на дому[10], так что у конкурентов остается гигантское поле для деятельности. «Нарушителю» Microsoft всегда могут «отомстить» потребители, изготовители компьютеров и процессоров — все они оказывают влияние на рынок, а возможностей у них хоть отбавляй. Кроме того очевидно, что в будущем возможности в компьютерной отрасли и сфере интернет-услуг только расширятся, поскольку многие из приборов, с помощью которых завтра можно будет выходить в Сеть, — телефоны, телевизоры и компактные компьютеры — разительно отличаются от десктопов.
Тем не менее, крайние меры, в том числе ордер на разукрупнение Microsoft, и звучащие в некоторых штатах предложения проделать то же самое с местными отделениями Bells[11], показывают лишь то, насколько далеко некоторые готовы зайти, чтобы «сверху» навязать конкуренцию высокотехнологичному сектору. Подобная «смелость», проявляемая адептами централизованного планирования, предвещает завтрашние анмонопольные авантюры, жертвами которых станут другие «монополии», сегодня радостно наблюдающие за происходящим со стороны. Высокотехнологичным компаниям следует остерегаться ошибочной идеи о том, что «ограничение коммерческой деятельности» представляет собой состоятельное понятие применительно к распоряжению собственным имуществом. Конечно, увеличение объема продаж собственной продукции (если допустить, что объем рынка константен) может привести к «ограничению коммерческой деятельности» конкурентов — но именно в этом и заключается цель конкурентного свободного предпринимательства. Антимонопольное регулирование, однако, исходит из противоестественного принципа, гласящего, что «ни одна фирма не является полноправным владельцем своей собственности, если эта собственность может использоваться для расширения производства», и «бизнес в принципе не имеет права распоряжаться собственностью по своему усмотрению; его свобода ограничена той степенью, в какой она способствует осуществлению некоей социальной утилитарной функции»[12]. Исходя из этой предпосылки, регулирующие органы могут выдумывать «монополизм» в любой сфере бизнеса, где им заблагорассудится.
Критерии конкуренции — отнюдь не только количество соперников в той или иной отрасли или концентрация производства. Когда фирмы сливаются, количество конкурентов в данной сфере бизнеса действительно сокращается, по крайней мере на время. Однако фирмы, объединяющие усилия для увеличения доли рынка, порой повышают эффективность производства за счет уменьшения издержек, и это перевешивает любое сокращение выпуска продукции. Более того, подобное слияние может быть необходимо, чтобы наладить выпуск новых видов продукции, или развивать новые направления деятельности. Как отмечал покойный экономист Мюррей Ротбард, разговоры о том, что слияния приводят к «существенному сокращению конкуренции», бессмысленны: конкуренция — это процесс, а не объем[13]. Ныне действующие установки в отношении слияний учитывают динамические эффекты в плане эффективности, особенно в тех случаях, когда иным способом этих эффектов достичь невозможно[14]. Тем не менее, противодействие слияниям или попытки обставить их условиями по-прежнему распространены. Агрессивный надзор и микроменеджмент слияний в высокотехнологичном секторе вызывает особое беспокойство, поскольку для этой отрасли характерен более легкий доступ на рынок, чем у предприятий индустриальной эпохи.
Экономист Оливер Уильямсон показал, что слияние, ведущее к усилению влияния на рынок, состоит из двух компонентов: часто упоминаемого ограничения выпуска продукции, ведущего к социальным «потерям за счет мертвого груза», и экономией издержек, происходящей за счет эффективности, способной перевесить эти потери[15]. Рассмотрим рисунок 1: на нем потребители платят 1 доллар за Q1 продукции.
Рисунок 1.
Предположим, что издержки всех конкурирующих фирм тоже составляют 1 доллар, так что прибыль во всей отрасли равна нулю. Если в результате слияния цена возрастает до 2 долларов, а количество проданных изделий сокращается до Q2, потребители будут готовы доплачивать сумму, представленную треугольником А, — она будет ниже кривой спроса, но окажется в промежутке между старой и новой ценой — за утраченный объем производства. Однако если одновременно издержки снизятся до $C, и эта новообретенная экономия, представленная четырехугольником В, превышает стоимость утраченного А, то слияние повышает благосостояние общества. Кроме того, при снижении издержек у новых фирм может появиться стимул в виде потенциальных прибылей для проникновения на данный рынок.
Хотя установки относительно слияний учитывают их возможную пользу для общества, однозначно отрицательное отношение встречает явление, которое в надзорных органах называют «слиянием до уровня монополии». Но даже если слияние не приносит пользы обществу, возникает резонный вопрос: чье именно производство ограничивается в результате слияния? В условиях рыночной экономики производители обладают правом на свободную ассоциацию, и никто не вынуждает их расставаться со своей продукцией на невыгодных условиях. Эти фундаментальные права собственности — пусть они и расходятся с «антимонопольной философией» — не только не вступают в противоречие с благосостоянием общества, но и являются его важнейшей предпосылкой. Для пользы потребителей необходима динамика, обеспечиваемая как соперничеством, так и стратегическими объединениями.
Как уже отмечалось в связи с «делом Microsoft», «сокрушители монополий» способны руководствоваться суженным определением рынка с тем, чтобы преувеличить негативные последствия слияния. Так, в 1980-х годах слияния Coca Cola с Dr. Pepper и PepsiCo с Seven Up подвергались нападкам в соответствии с произвольно сформулированным тезисом о необходимости — чтобы установить, возникает ли в результате монополия, — проводить различие между «газированными безалкогольными напитками» и просто «безалкогольными напитками»[16]. А в 1997 году на основе статического представления о том, что цены могут повыситься, а выход конкурентов на рынок не произойдет мгновенно, было остановлено слияние Staples и Office Depot, в результате чего экономика и потребители не увидели конкурентной реакции со стороны таких гигантов розничной торговли, как WalMart, а в «неохваченных» населенных пунктах не появились «супермагазины», чье возникновение стало бы возможным благодаря прибылям, полученным за счет слияния[17].
Поскольку антимонопольное регулирование способно препятствовать конкуренции, политическому руководству следует с подозрением относиться к возражениям по поводу слияний, если они исходят от прямых конкурентов соответствующих фирм. Подобные протесты могут свидетельствовать не об антиконкурентном характере подобных слияний, а, наоборот, об их позитивном воздействии в плане эффективности. Если конкуренты предполагают, что слияние приведет к повышению потребительских цен на ту или иную продукцию — что, собственно, и считается результатом возникновения монополии — это означает, что оно выгодно этим самым конкурентам, ведь они смогут увеличить объем продаж по существующим или даже немного повышенным ценам, одновременно подрывая позиции новоявленного монополиста.
Конечно, не всякое слияние эффективно, и не всякое имеет смысл. Так, в 2000 году было подано более 4900 заявок на слияние[18], и скорее всего во многих случаях из этого ничего не выйдет. Волна создания конгломератов, прокатившаяся по стране в конце 1960-х, закончилась тем, что многие объединившиеся компании в дальнейшем «разбежались»; неудачными оказались и предпринятые American Express в 1980-х годах попытки проникнуть в несколько новых для нее сфер бизнеса[19]. Независимо от подобных рисков эксперименты рынка с различными схемами и структурами ведения бизнеса, осуществляемые методом проб и ошибок, представляют собой один из важнейших процессов в его функционировании. Председатель Федеральной резервной системы Алан Гринспэн предупреждал об опасностях, связанных с авантюризмом при регулировании слияний на высокотехнологичных рынках, отметив в выступлении перед сенатским Комитетом по юридическим делам: «Я чувствовал бы себя крайне неуютно, если бы мы препятствовали различным типам слияний и поглощений на основе неких заранее сформулированных предположений о том, как следует развиваться рынку... В истории есть множество случаев, когда подобные предположения впоследствии оказывались крайне неточными». «Надо скромнее оценивать» свои возможности, добавил он[20].
Конечно, не препятствуя слияниям, государство не должно и искусственно их стимулировать. Например, если в результате непродуманных мер по предотвращению «сговора» запрещается обмен информацией между фирмами, антимонопольное регулирование может непреднамеренно способствовать слияниям в тех случаях, где при нормальных условиях вполне можно было бы обойтись тесным сотрудничеством в области НИОКР.
Несмотря на предостережения Гринспэна относительно стереотипного отношения к рынку, Джоэл Клейн, бывший заместитель министра юстиции, возглавлявший Антимонопольное управление Минюста, заявлял: «Мы категорически отвергаем представление о том, что рынок должен "самонастраиваться", а нам следует просто сидеть сложа руки и наблюдать за этим»[21]. Хотя подавляющее большинство слияний сегодня все же доводится до конца, антимонопольные органы все активнее стараются добиться уступок от объединяющихся компаний, зачастую стараются воспрепятствовать наиболее «резонансным» слияниям и рассматривают «под микроскопом» деятельность фирм еще долгое время после того, как объединение стало свершившимся фактом[22]. Так, при слиянии AOL и Time Warner компанию не только заставили поделиться доступом к службе Instant Messenger и ее кабельным линиям, что обернется снижением издержек для фирм-конкурентов, которым в противном случае пришлось бы вести переговоры о таком доступе или разрабатывать способы создания собственной аналогичной инфраструктуры. К компании был приставлен сроком на пять лет специальный «надзиратель», который должен «заглядывать ей через плечо», обеспечивая выполнение этих предписаний[23].
Выкручивание рук компаниям ложится тяжелым бременем на рыночные процессы, и в результате государство «проникает» в отрасль в качестве постоянного, пусть и нежеланного «партнера». Подобные условия могут отпугнуть компании, планирующие слияние, или привести к меньшей эффективности слияний за счет ненужных уступок надзорным органам. Решения о целесообразности слияния следует предоставить рынку и акционерам, которые и будут соответствующим образом структурировать подобные сделки.
Сговор, или установление фиксированных цен конкурентами, встречает нетерпимое отношение даже со стороны тех, кто в остальном скептически относится к антимонопольному регулированию. Утверждается, что, поскольку фиксация цен в отличие от слияний не влечет за собой интеграции производственных мощностей, запрет подобной практики не причиняет никакого вреда[24]. Фиксация цен рассматривается как простой заговор с целью перераспределения материальных средств в ущерб потребителям. Подобный сговор считается по определению незаконным и подлежащим наказанию в рамках как уголовного, так и гражданского права.
С другой стороны, утверждается, что этот «заговор» на деле представляет собой простое сотрудничество между структурами, которые никому не нравятся, — в остальном это обычная бизнес-схема. Если бы речь не шла об уже существующих компаниях, ценовой сговор в функциональном плане практически ничем не отличался бы от создания партнерства, заключения контракта или самого акта создания корпорацииp[25]. Фирмы учреждаются именно для того, чтобы в одностороннем порядке распоряжаться ресурсами собственников, а не заключать контракты или участвовать в торгах на открытом рынке каждый раз, когда им понадобятся те или иные факторы производства. Эти «островки нерыночного контроля» представляют собой один из центральных элементов современного рыночного производства[26].
Представляя собой частичное объединение, а не полную интеграцию, сговор «устраняет конкуренцию» в гораздо меньшей степени, чем слияние: тем не менее те, кто ее «защищают», не считают слияние нарушением закона, а ценовой сговор — считают. Рынок носит динамичный характер — очевидную пользу приносит координация действий не только между отдельными лицами, но и между фирмами. Разного рода ограничительные комбинации представляют собой усилия корпораций по координации действий и налаживанию сотрудничества, адаптации к неопределенности и сведению к минимуму трансакционных издержек для решения определенных деловых задач. Соответственно, действия, презрительно называемые «сговором», могут представлять собой попытку решить проблемы, связанные с экономией за счет масштаба, существенными фиксированными издержками и колебаниями рынка, затрудняющими планирование деятельности.
Сговор и раздел рынков сбыта, возможно, представляют собой методы, не только эффективные, но и все более необходимые в условиях современной глобальной экономики, создающей и распоряжающейся гигантскими ресурсами. Экономист Джордж Биттлингмайер поясняет: «Ограничение конкуренции можно обосновать с точки зрения эффективности, и запрет картельных соглашений может обернуться не только выгодами, но и издержками»[27]. Усилия по смягчению антимонопольного законодательства с целью поощрения взаимодействия фирм в области НИОКР говорят о признании необходимости объединения ресурсов и предотвращения ненужного дублирования.
Как конкуренция, так и сотрудничество являются легитимными чертами рыночной экономики, основанной на уважении к правам собственности производителей, хотя сотрудники надзорных органов вряд ли признают эту истину. Игнорирование потенциальной пользы от сотрудничества в ценообразовании и разделе рынков сбыта в условиях сложного рыночного механизма может повредить потребителям, поскольку оно порождает противоестественную антимонопольную политику. Как отмечает экономист и юрист Фред Макчесни, гротескных примеров на этот счет больше чем достаточно. Взять хотя бы судебный процесс US v. Container Corp., который состоялся в 1969 году и в ходе которого ответчик был приговорен к штрафу за «сговор» с целью обмена информацией о ценах, результатом чего стала «стабилизация цен в сторону понижения»[28].
Аналогичным образом, в 1972 году в постановлении по делу US v. Topco Associates Верховный суд отменил решение суда низшей инстанции, признавшего, что проведенный ассоциацией кооперативных продуктовых магазинов Topco горизонтальный раздел территорий во избежание дублирования, был вполне разумным решением, способствовавшим конкуренции. Верховный суд усмотрел здесь нарушение, несмотря на аргументы Topco о том, что подобные ограничения помогали ассоциации конкурировать с более мощными сетевыми брэндами и были необходимы для ее сохранения.
Если целью политического курса в данной сфере является благо потребителей, не следует заставлять фирмы реализовывать собственные товары по непривлекательным для них ценам или на неблагоприятных условиях. При «тестировании» и расширении рынков любая фирма, естественно, стремится на выгодных условиях продать товары, которые она произвела или которые ей принадлежат (или и то и другое сразу), точно так же, как потребители, естественно, пользуются своим правом не покупать товары у того или иного производителя. Этот определяющий принцип связан с тем, что никого нельзя вынудить вообще производить продукцию, и если он ее производит, то должен сохранять за собой право определять условия ее продажи.
Даже если ценовой сговор представляет собой результат намеренного умысла, направленного против интересов потребителей, лучше всего позволить рыночным механизмам, а не органам регулирования, справиться с этой ситуацией. В конечном итоге своеобразным «страховым полисом» для потребителей служит нестабильность картельных соглашений в тех случаях, когда они неэффективны. Цена — лишь одна из многих переменных, которые фирмы могут изменять независимо друг от друга или по договоренности. Даже если ценовые соглашения заключаются и соблюдаются (что само по себе происходит нечасто), участники сговора могут «смошенничать», конкурируя по другим параметрам — таким, как качество продукции, ее доставка и обслуживание, гарантийные сроки и др. Подобная тенденция к подрыву договоренностей и получению каких-то конкурентных преимуществ придает нестабильность неэффективным соглашениям и запускает механизм их разрушения (если, конечно, картель не создан при поддержке государства). Дисциплинирует «заговорщиков» и появление на рынке конкурентов, не участвующих в ценовом соглашении: если цены слишком высоки или территории охвачены в недостаточной мере, они тут же заполняют вакуум. Наконец, стоит отметить, что подлинные проблемы, связанные с фиксацией и вздуванием цен, чаще всего возникают, если в роли покупателя выступает государство, лишенное мотивации к экономии средств.
Цель конкуренции — устранение соперников и привлечение как можно большего числа потребителей. «Хищническое ценообразование» — негодный способ добиться этой цели.
Хищническим ценообразованием называется установление цены ниже себестоимости с целью завоевания монопольных позиций. Утверждается, что фирмы прибегают к такому ценообразованию, чтобы вытеснить конкурентов, переманить их клиентов и расширить свою долю рынка. В результате, получив монополию, «хищник» с наслаждением меняет цены в сторону увеличения. Согласно этой теории, все, что ему нужно — это проявлять бдительность: как только на горизонте появляются новые соперники, монополист просто опять снижает цены, вытесняет с рынка новичка, а затем все возвращается на круги своя.
Проблематичность подобной гипотезы заключается в том, что претенденту на монополию практически всегда пришлось бы держать цены на уровне ниже себестоимости — что рано или поздно довело бы его до банкротства. Хищническое ценообразование наносит больше ущерба самому хищнику, чем его соперникам, поскольку, чтобы занять их рыночные ниши, он должен наращивать производство и нести убытки из-за заниженных цен, а также удовлетворять выросший спрос, порожденный этими ценами. Однако конкуренты, против которых направлены эти действия, могут попросту сократить объем продаж. Но даже если хищнику удается вытеснить их с рынка, как только он перейдет к монопольному ценообразованию, появление на рынке каждого нового соперника вынудит его снова работать себе в убыток. Другая серьезнейшая проблема для хищника заключается в том, что его текущие убытки должны перевешиваться будущими доходами.
Другими словами, на каждый потерянный доллар он должен в будущем получить больше доллара, чтобы просто свести концы с концами[29]. Да и потребителям скорее всего надоест иметь дело с компанией, чьи цены скачут как безумные. В важнейшем решении Верховного суда, принятом в 1986 году по делу Matsushita Electric Industrial Corp. v. Zenith Radio Corp., отмечалось, что успешная реализация схем хищнического ценообразования крайне маловероятна — особенно, когда для этого требуется координация действий между «хищниками». Это связано с убытками, которые несет как сам хищник, так и конкурент, против которого он действует, появлением на рынке новых соперников, и трудностью практического завоевания и сохранения монополии, необходимой для компенсации прошлых потерь. (Как правило «сокрушители монополий» беспокоятся о сговорах с целью повышения цен — в данном случае они беспокоятся из-за того, что цены слишком низкие!) Как отмечает лауреат Нобелевской премии экономист Джордж Стиглер, «сегодня этот аргумент [о хищническом ценообразовании как способе монополизации рынка], высказанный в ходе дискуссии профессионалов, может вызвать лишь неловкость»[30].
Чтобы проводить в жизнь законы против хищнического ценообразования, необходимо, чтобы суды или чиновники определили, какую цену можно считать действительно хищнической, а не просто низкой. Подобное «истолкование» рыночных процессов ставит бизнес в зависимость от изменчивой «антимонопольной моды» и смены администраций в Белом доме. Нормальные рыночные процедуры вроде продажи нового товара по заниженной цене для привлечения покупателей, «пробное» ценообразование и передача программных продуктов на льготных условиях в стиле Microsoft могут получить ярлык «хищнических методов», а те, кто к ним прибегает, — оказаться объектами повышенного внимания авантюристов-чиновников.
Экономисты Дональд Будро и Эндрю Клейт наглядно продемонстрировали, каким образом рынок автоматически корректирует хищническое ценообразование без всякого антимонопольного законодательства и его неизбежных последствий. Хищники действуют не в вакууме. Их злонамеренные действия будут замечены поставщиками и фирмами-клиентами, осознающими, что в результате установления монополии они также пострадают[31]. К примеру, если розничная торговая фирма превращается в хищника-монополиста и сокращает масштабы своей деятельности, у ее поставщиков снижается объем продаж. Эти поставщики способны призвать хищника к порядку, установив связи с другими торговыми фирмами. Уход поставщиков, снабжающих хищника по низким ценам, приводит к увеличению его издержек, что еще больше снижает его шансы на успех. Тактика хищников может обернуться против них и из-за механизма рынков капитала. Своими действиями они побуждают конкурентов и спекулянтов к созданию бесконечного количества мелких компаний с единственной целью — снизить цену на товар, вынуждая хищника делать то же самое и одновременно обваливая котировки его акций — т.е. действуя его же оружием[32].
В конечном итоге очевидно, что хищническое ценообразование может дать успешный результат только в том случае, если выход новых компаний на рынок будет объявлен вне закона. Надуманный тезис о «хищническом ценообразовании» позволяет соперникам эффективно действующих фирм заменять конкуренцию на рынке конкуренцией в зале суда, поскольку подавать иски в расчете на компенсацию ущерба куда легче, чем снижать собственные цены для противостояния «хищнику» или повышать качество своих товаров. Подобные злоупотребления антимонопльным законодательством куда более вероятны, чем успех «хищнического ценообразования». Будро и Клейн предлагают вообще запретить конкурентам подавать иски по такого рода делам, лишив их возможности использовать антимонопольное законодательство для удушения конкуренции вместо снижения цен и улучшения качества[33]. По крайней мере необходимо обязать конкурентов неопровержимо доказать, что в таких случаях страдают потребители, а не только они сами. Ведь цель бизнеса как раз и состоит в том, чтобы «вредить» конкурентам и вытеснять их. И выигрывают от такого соперничества именно потребители.
Принятый в 1936 году Закон Робинсона–Пэтмена, вносивший поправки в список запрещенных методов ведения бизнеса, установленный Законом Клейтона, был призван защитить малый бизнес за счет ограничения имеющихся у поставщиков возможностей торговать с аналогичными покупателями по разным ценам одновременно. Он появился на волне возмущения, вызванной деятельностью Great Atlantic & Pacific Tea Company (тогдашнего аналога Wal-Mart), вытеснявшей семейные бакалейные магазинчики. Однако искусственная защита малого бизнеса — не синоним защиты потребителей.
Обвинения в ценовой дискриминации чаще всего касаются тех случаев, когда малые розничные торговые компании не могут получить от поставщиков такие же скидки, как их более крупные конкуренты, закупающие товар в больших объемах. Однако малые предприятия в состоянии объединяться в ассоциации для обеспечения себе аналогичных скидок — и примеров тому немало. (Конечно, в некоторых случаях даже ассоциациям скидки получить труднее, и в этом состоит одна из причин слияний.) Так, например, одной из крупных розничных сетей является IGA, а некоторые розничные компании, например магазины скобяных товаров True Value, сами являются акционерами своего оптового поставщика[34].
Даже сотрудники федеральных регулирующих органов считают закон Робинсона–Пэтмена пережитком эпохи борьбы семейных и сетевых магазинов, защищающим конкурентов, но не конкуренцию[35]. Этот закон мог бы стать «пробным камнем» для реформы антимонопольного регулирования — полученные в результате уроки можно было бы применить в других сферах антимонопольного законодательства, еще не воспринимаемых с достаточной доли скепсиса. Хотя сегодня федеральное правительство ведет себя сдержанно, успех судебных исков по обвинению в ценовой дискриминации, поданных конкурентами, является свершившимся фактом: среди соответствующих примеров — постановление Верховного суда по делу Texaco v. Hasbrouck в 1990 году: суд счел, что Texaco нарушила закон Робинсона–Пэтмена, предоставляя некоторым дистрибьюторам преференциальные скидки, дискриминирующие других («Ценовая дискриминация... попросту представляет собой разницу в ценах»)[36].
На уровне частных компаний подобные иски подаются весьма активно. Так, в 1998 году Американская ассоциация книготорговцев (ААК) и ряд других независимых продавцов книжной продукции подали в суд за нарушение антимонопольного законодательства на сети крупных книжных магазинов Borders и Barnes & Noble, утверждая, что те получали от издательств скидки за опт, льготные условия и помощь в рекламе[37]. В 1995 году ААК уже удалось добиться судебного решения в свою пользу по иску против издательств. Но что должны сделать крупные сети, чтобы получить эти скидки? Им необходимо резко увеличить объем продаж, а для этого требуется снизить цены, установить более удобные часы работы, создать приятную для покупателей атмосферу в торговых залах, улучшить качество обслуживания и ассортимент — а все это отвечает интересам потребителей. После появления больших магазинов объем продаж книжной продукции увеличился; они пользуются популярностью у покупателей. (В то же время, потребители также позитивно отнеслись к интернет-магазину Amazon, который представляет собой серьезную угрозу для якобы «опасных» сетей.)
После подачи иска против книжных магазинов один обозреватель счел необходимым предупредить: «Подумайте, чем общее ограничение на скидки для оптовиков обернется лично для вас. Как оно отразится на ценах в Costco или Sam’s Club, Home Base, Home Depot или любом другом недорогом магазине, куда вы частенько заходите?»[38]. Тезис о том, что рынок не способен самокорректироваться для защиты от злонамеренной ценовой дискриминации и нуждается во вмешательстве государства, не выдерживает критики. У самих издательств есть все нужные стимулы для недопущения реализации монополистических амбиций книжных «супермагазинов», поскольку вытеснение независимых торговцев, ведущее к монопольному положению сетей, отразится и на них самих — ведь в результате сократятся оптовые закупки.
Тот факт, что крупные магазины вроде Borders и Barnes & Noble должны отвлекаться от основной деятельности для подготовки к судебным процессам — нагляднейший пример, демонстрирующий потребителям, как антимонопольное законодательство защищает конкурентов, а не конкуренцию. Принудительное предоставление скидок магазинам, входящим в ААК, вопреки экономическим соображениям привело бы к сокращению практики скидок как таковых. В случае победы истцов подобные судебные процессы повредят потребителям, препятствуя снижению цен крупными розничными сетями. Энергичную ценовую конкуренцию и селективные скидки следует признать незаконными не более, чем конкуренцию в сфере качества и др. Как отмечает Роберт Борк, антимонопольное регулирование, направленное против ценовой дискриминации, представляется и нежелательным, и неэффективным. Рынок, скорее, опирается на то, что продавцы «то тут, то там изменяют цены, проверяя реакцию... незначительная дискриминация на конкурентных рынках — это способ продавцов прислушаться к их сигналам. Подобная адаптация к изменению цен и спроса желательна в социальном плане»[39]. К этому можно добавить: кроме того, речь идет о законных правах продавцов.
Вертикальными ценовыми ограничениями называют контрактные соглашения между производителями и розничными торговцами, обязывающие последних не опускать цену на соответствующую продукцию ниже определенного минимума и не повышать ее выше определенного максимума.
Как правило согласованная цена оказывается выше, чем она могла бы быть в отсутствие таких вертикальных контрактов, и это беспокоит органы, ведающие соблюдением антимонопольного законодательства. Оппоненты вертикальной фиксации цен обычно утверждают, что производители устанавливают ценовые ограничения, чтобы облегчить себе надзор за картелем, который они создали из розничных компаний: поскольку отследить розничные цены нетрудно, это позволяет выявить нарушителей картельного соглашения. Другой повод для беспокойства связан с возможностью самих торговых компаний навязывать ценовые ограничения производителям — опять же с целью создания картеля.
Однако, если вертикальные ограничения ведут к увеличению объема продаж или повышению качества услуг, их следует признать вполне эффективным инструментом.
Действительно, «потолок» цен, устанавливаемый поставщиками для розничных торговцев, по определению представляется позитивным шагом, выгодным для потребителей, поскольку речь идет об ограничении максимальной цены. Однако даже эта форма ценообразования считалась по определению незаконной до тех пор, пока в 1997 году Верховный суд не принял единогласно постановление по делу State Oil Co. v. Khan[40], где отмечалось, что установление ценовых потолков для розничных компаний следует оценивать с точки зрения здравого смысла. Хотя подобное решение стало важным шагом вперед, оно, по сути, означает: «дерзайте, если хотите, а мы задним числом скажем вам, правильно это было или нет».
Открытые договоренности о минимальном пороге цен и сегодня по определению будут признаваться незаконными, о чем свидетельствуют такие недавние эпизоды, как изданные в 1991 году распоряжения Федеральной комиссии по торговле (ФКТ), предписывавшие фирме Kreepy Krauly[41], производящей оборудование для чистки бассейнов, и изготовителю видеоигр Nintendo[42] прекратить практику розничных ценовых соглашений с дилерами. Уступки, на которые в 1995 году вынуждены были пойти Reebok/Rockport[43] и Onkyo, служат дополнительными примерами на ту же тему[44].
Однако более искусные маневры производителей, например, распространение списков рекомендуемых потребительских цен или предварительные объявления о предпочтительных потребительских ценах и последующее заключение контрактов с розничными фирмами на этой основе, вряд ли могут стать поводом для репрессий[45]. В общем, как это часто случается в условиях антимонопольного регулирования, бизнесу приходится двигаться как по минному полю. Недавно Комиссия по торговле подала иск на дистрибьюторов звукозаписей за их программу «Минимальные цены — реклама»[46].
Компании, производящие звукозаписи, утверждали, что программа защищала розничных торговцев музыкальной продукцией, которым угрожали магазины типа Best Buy, способные продавать компакт-диски по заниженной цене для привлечения покупателей. В обмен на участие в программе крупные розничные компании получали поддержку в области рекламы.
Соответствующая принципам конкуренции и интересам потребителей защита минимального порога цены, устанавливаемого производителями для розничных торговцев — например, в рамках упомянутой программы, — позволяет гарантировать всем розничным фирмам достаточно высокие доходы, чтобы обеспечить преференции производителя товара относительно стандартов обслуживания клиентов, но при этом не настолько высокие, чтобы отпугнуть покупателей. Поддержание минимальной цены реализации помогает избежать сложности, способной нанести ущерб рынку. В других случаях, когда розничные торговцы продают комплексный продукт, возникает риск того, что более «неприхотливые» конкуренты проедутся «на дармовщинку» за счет компаний, обеспечивающих покупателям весь спектр услуг. Клиенты могут получить эти услуги — например, в виде демонстрации аудиооборудования в дорогостоящей студии — а затем приобрести тот же товар по более низкой цене у другой компании, не предоставляющей такого сервиса. Подобные ситуации можно предотвратить, если производитель «надзирает» за действиями продавцов, устанавливая минимальную цену, по которой все они — и те, кто предоставляет полный набор услуг, и те, кто этого не делает, но продает дешевле — должны реализовать товар.
Производители могут определить уровень цен, оставляющий розничным компаниям достаточно большую маржу, чтобы профинансировать связанные с товаром услуги, которых требуют покупатели. Им даже не нужно с особой дотошностью отслеживать поведение торговцев в отношении установленной цены, поскольку получаемой ими нормы прибыли будет достаточно, чтобы побудить эти фирмы конкурировать по иным направлениям — например, связанных с сервисом. Соглашения по розничным ценам превращают торговые компании в партнеров производителей, стимулируя их действовать как в интересах последних, так и в интересах потребителей.
При оценке договоренностей о минимальной цене необходимо применять «презумпцию законности» или по крайней мере четкий принцип здравого смысла. Кроме того, вариант, при котором производитель создает собственную распределительную сеть или проводит слияние с торговой фирмой для контроля за реализацией своей продукции, представляет собой, говоря языком сторонников антимонопольного регулирования, еще более «антиконкурентный» метод, чем поддержание уровней розничной цены. Таким образом, и здесь неудачная политика, угрожающая рациональному рыночному поведению, сможет привести к неэффективным слияниям и иным непродуманным ответным шагам.
В рамках эксклюзивных деловых отношений продавец соглашается реализовывать только продукцию конкретного производителя и не проводить операций с товарами его конкурентов. Одним из вариантов этой схемы является контракт торговой компании на закупку всего объема произведенной поставщиком продукции. Закон Клейтона и Закон о Федеральной комиссии по торговле запрещают подобные эксклюзивные контракты в тех случаях, когда они могут помешать конкуренции.
Возражения против этой формы деловых отношений связаны с беспокойством о том, что отсечение соперников — продавцов или покупателей — может повредить конкуренции. Другой повод для беспокойства усматривается в том, что мелкие розничные компании, не желающие вступать в эксклюзивные отношения, могут делать это вынужденно, под давлением крупных производителей. Однако Роберт Борк указал на ошибку в последнем тезисе. Если местный магазинчик становится единственным продавцом изделий производителя, он приобретает «монополию», а значит, находится в более выгодной переговорной позиции[47]. В частности, если розничная фирма является единственным продавцом такой продукции, у нее в потенциале есть альтернативные источники поставок, а вот у производителя других розничных предприятий, с которыми он мог бы сотрудничать, не имеется.
Кроме того, следует признать и тот факт, что установление эксклюзивных отношений с розничной компанией способствует повышению эффективности. Подобные схемы призваны побудить розничного торговца прилагать дополнительные усилия для реализации изделия в обмен на финансовую выгоду — например, низкие оптовые цены. Эксклюзивная сделка между производителем и розничным торговцем не вредит конкуренции, поскольку другие фирмы сохраняют все возможности для предложения еще более выгодных условий и установления, в свою очередь, эксклюзивных отношений с розничными компаниями. Кроме того, контракты часто пересматриваются, и недовольный ситуацией розничный торговец всегда может отказаться возобновить действие неэффективного эксклюзивного соглашения.
Выгода для торговцев оборачивается выгодой для потребителей — например, за счет более низких цен и качественного обслуживания. В результате эксклюзивной сделки торговец может получить дополнительную информацию об изделии, а также больше возможностей и стимулов для того, чтобы подробно объяснять покупателям его «действие» или наладить сервисное обслуживание. Кроме того, эксклюзивное соглашение гарантирует торговому предприятию и его клиентам бесперебойные поставки соответствующих товаров на срок действия контракта.
Поскольку за «преданность» одного ритейлера как правило борются несколько поставщиков, производитель, чтобы обеспечить эксклюзивный контракт с ним, должен предложить некие дополнительные выгоды. В этой ситуации задача торговой фирмы — найти правильные баланс между таким недостатком, как отказ от других поставщиков, и стимулами, которые готов предложить производитель в рамках такой схемы[48]. Кроме того, если опыт покажет, что производитель заключил контракты с несколькими розничными торговыми фирмами на невыгодных для них условиях, последние могут объединиться и потребовать пересмотра сделки. И так на всех уровнях производственной цепочки: например, предприятия, изготавливающие компьютеры, если у них возникнет серьезное недовольство, в состоянии наладить сотрудничество между собой, чтобы изменить невыгодные, по их мнению, условия контрактов с Microsoft. Проблема, однако, здесь заключается в том, что подобная координация действий сама по себе вероятно спровоцирует иск о нарушении антимонопольного законодательства, даже несмотря на то, что она представляет собой абсолютно «рыночный» ответ на действия другой компании.
В своем решении по делу Standard Oil of California v. USA в 1949 году Верховный суд, признав существование оправданных с деловой точки зрения оснований для эксклюзивных контрактов, тем не менее счел, что Standard нарушила установленный Законом Клейтона запрет на подобные сделки, так как они могут «ослабить конкуренцию»[49]. С другой стороны, в 1961 году в решении по делу Tampa Electric Co. v. Nashville Coal Co. Суд нашел подобные контракты приемлемыми[50]. Одним словом, и здесь бизнесменам приходится проявлять осторожность.
С точки зрения производителя рынки порой обладают значительной волатильностью, что является одной из причин заключения эксклюзивных соглашений с поставщиками сырья. Такие схемы также могут быть важны для планирования развития бизнеса, страховки от инфляции или обеспечения бесперебойного снабжения сырьевыми материалами. С точки зрения поставщика сырья контракт с одним производителем может обеспечить сокращение расходов, связанных с поисками многочисленных покупателей, позволяет планировать и расширять производство, ориентируясь на заранее согласованные даты поставок, и подстраховаться на случай возможного снижения цен. В случае роста конечных потребительских цен, если его причиной является монополизм, поставщики непременно это заметят, поскольку успешная монополизация рынка ведет к сокращению оптовых закупок сырья. Таким образом, как уже отмечалось, поставщики сами обуздают подобные действия.
Продажа с нагрузкой — это продажа, в рамках которой от покупателя изделия А, изготовленного фирмой, обладающей влиянием на рынок, требуется в качестве условия приобрести еще и изделие Б. Сторонники антимонопольного регулирования утверждают, что подобные действия неправомерно распространяют уже существующую монополию на новый продукт, препятствуя тем самым конкуренции на этом новом рынке. Пожалуй, наиболее часто в качестве примера этой схемы приводится привязка Microsoft своего браузера Internet Explorer к операционной системе Windows[51]. Классическим же примером следует считать дело International Business Machines v. The United States, в ходе которого IBM была признана нарушителем закона, так как требовала от покупателей своих вычислительных машин пользоваться ее же перфокартами[52].
Ошибочность этой логики заключается в неспособности понять, что монопольная прибыль — даже если она существует — может быть получена только один раз. Если бы IBM или Microsoft использовали все свое монополистическое влияние, связанное с первичным «монополизированным» продуктом, и потребители расценили бы предлагаемый в нагрузку товар как ненужный, они готовы были бы заплатить только цену монополизированного товара, но не более. Любое повышение цены, связанное с товаром Б, если потребитель считает его ненужным, на деле рассматривается лишь как часть цены за товар А, а не как дополнение к ней. Игнорировать это — значит устраивать «двойную бухгалтерию монопольного влияния»[53].
Другая проблема с тезисом о том, что «нагрузка» вредит потребителям, связана с тем, что определить, когда один продукт превращается в два, весьма непросто. Каждый продукт обладает несколькими характеристиками или состоит из «пакета» продуктов, в результате чего любая продажа превращается в продажу «с нагрузкой»: дрель продается вместе со сверлами, машина вместе с мотором, телевизоры — вместе с пультами управления, а «пакеты» кабельных телепрограмм включают ненужные вам каналы. Как отмечает Борк, «торговец автомобилями, отказывающийся продавать только шасси, или продавец продуктового магазина, не желающий продавать консервированные груши из банки поштучно, занимаются торговлей с нагрузкой»[54].
Дело Microsoft, а также проходивший в 1992 году судебный процесс Eastman Kodak Co. v. Image Technical Services[55], вновь открыли путь к ненужной подозрительности в отношении сделок с привязкой. В последнем случае Верховный суд счел, что Kodak ведет себя как монополист, незаконно привязывая покупку запчастей к своей фотокопировальной машине к оплате ее технического обслуживания.
Однако подобные схемы с нагрузкой и привязкой порой выполняют важные экономические функции. В случаях с перфокартами IBM, системой Internet Explorer Microsoft, или обслуживанием копировального оборудования Kodak привязка, возможно, гарантирует долгий срок, бесперебойность, интеграцию и нужное качество работы продукта, не позволяя покупателю экспериментировать с использованием аксессуаров, предлагаемых конкурентами. Тем самым «нагрузка» помогает производителю избежать расходов по гарантийному ремонту и жалоб на поломки изделия. Более того, в некоторых случаях гарантийное обслуживание предоставляется только благодаря контролю качества, обеспечиваемого этой привязкой.
Энергичная борьба против привязки и нагрузки может обернуться дискриминацией в отношении малого бизнеса или компаний, занимающихся инновационной деятельностью, поскольку такие продажи могут служить маркетинговым инструментом, побуждающим клиентов попробовать нечто новое. Они также помогают малым предприятиям, не имеющим таких финансовых возможностей, как их крупные конкуренты, избежать дублирования продаж и административных расходов, тем самым повышая рентабельность производства. Подобное дублирование, особенно в тех случаях, когда изделия по определению взаимосвязаны, может превращаться в несправедливое бремя для небольших фирм. Привязка порой позволяет любому продавцу осуществить экономию за счет масштаба благодаря сокращению продажных и административных расходов, связанных с распределением издержек между несколькими видами продукции. Нагрузка также позволяет сократить издержки на обеспечение высокого качества работы продуктов, так или иначе связанных с «привязываемым» изделием[56].
Хотя в конце концов Роберт Борк занял негативную позицию в отношении деловых методов Microsoft и подвергся за это критике, именно он дал точную характеристику проблеме нагрузок и привязок: «Не существует никаких достоверных гипотез относительно того, каким образом подобные схемы препятствуют конкуренции, однако есть несколько очевидных причин, по которым они выгодны как продавцу, так и потребителю»[57].
Усилия, призванные увеличить издержки (или снизить доходы) конкурентов, порой рассматриваются надзорными органами как «хищнические». Так называемое хищническое ценообразование, как утверждается, ведет к снижению цен, а значит, доходов и прибылей соперников. Однако прибыли конкурентов могут снижаться и за счет иных стратегических методов, называемых «хищничеством неценового характера»[58]. Примеры в этом смысле — изменение интенсивности рекламы или качества продукции. Другая подобная стратегия — эксклюзивные деловые отношения, «отсекающие» конкурентов.
Несомненно, манипуляция доходностью конкурентов осуществляется целым рядом способов и представляет собой самую суть бизнеса, поскольку на типичных рынках эти «преступления» невозможно отличить от обычной, здоровой конкурентной борьбы.
Теоретики уже опровергли аргументы в пользу чрезмерной активности антимонопольного регулирования. Однако в последнее время в связи с самым обычным конкурентным стремлением вынудить соперника нести большие издержки возникла целая научная индустрия, посвященная интерпретации конкурентной стратегии как средства «монополизации». Но этот «новый» поход, по сути, представляет собой хорошо забытое старое. К сожалению антимонопольным регулирующим органам редко приходится искупать свою вину после того, как они наказывали бизнесменов за действия, позднее признанные полезными и благотворными для рынка; вряд ли им придется выражать сожаление и за неверное понимание предполагаемых сегодняшних «нарушений».
Согласно гипотезе о «хищнической стратегии» сама по себе агрессивная конкуренция может быть признана преступлением. В лучшем случае вопрос о виновности фирмы зависит от мнения чиновников относительно того, представляют ли ее успешные усилия по обслуживанию рынка — по определению вынуждающие конкурентов работать усерднее — «опасную вероятность» установления монополии[59]. Однако цель конкурентной борьбы заключается в вытеснении или замене менее эффективных соперников, в результате чего на рынке остаются производители, работающие с наименьшими издержками. Конкурентоспособность товара определяется не только низкой ценой: для обслуживания потребителей важны также качество и иные характеристики. От этого рыночного процесса зависит благосостояние потребителей, и поиски надлежащего соотношения всех указанных характеристик следует рассматривать как часть «первооткрывательского» рыночного механизма, а не воспринимать с подозрением.
Более того, как отмечает Дональд Будро, «все методы, вынуждающие соперников повышать издержки, зависят от способности хищника заключать контракты, отсекающие его конкурентов. Для этого необходимо, чтобы конкуренты и поставщики хищника оставались в неведении относительно его намерений»[60]. Конкурентный рынок, однако, редко допускает такое неведение.
Очевидно, предполагаемый «хищник» — не единственный, кто способен разработать подобную стратегию. Личный интерес и необходимость выживания бизнеса всегда требуют усилий, призванных перехитрить любого потенциального хищника, быть в курсе его намерений. Все участники рынка должны обладать одинаковой свободой действия в собственных интересах, а также мобилизовывать капиталы и партнеров против фирмы-нарушительницы, пытающейся установить монополию. Конечно их совместные усилия в этом направлении тоже могут стать объектом пристального внимания антимонопольных органов — т.е. антимонопольное законодательство порой препятствует наказанию «хищников» рыночными методами. Сотрудничество с другими фирмами — даже конкурентами — часто бывает важнейшим инструментом борьбы с монополизацией. Однако в рамках антимонопольного законодательства само объединение усилий в целях самозащиты может квалифицироваться как преступление.
Существует, впрочем, одна форма неценового хищничества, которую действительно можно считать антирыночной и направленной против потребителей: лоббирование мер государственного регулирования, создающих чрезмерные трудности для конкурентов. За примерами далеко ходить не надо. Так, стандарты, установленные Законом о чистоте воздуха и требующие от ТЭС, работающих на угле, установки фильтров для серы независимо от уровня ее содержания в используемом топливе, потребовали больших издержек от электростанций, использующих низкосернистый уголь[61]. В сфере антимонопольного регулирования такие методы тоже применяются, и именно их следует квалифицировать как «хищническую стратегию». Подача исков о нарушении антимонопольного законодательства против более эффективных конкурентов сама по себе является одним из самых действенных способов повышения издержек соперника: свидетельство тому — многочисленное и процветающее сообщество юристов, специализирующихся на таких делах. Если «хищника», т.е. производителя, работающего с низкими издержками, можно вынудить держать цены на высоком уровне — либо из опасения стать ответчиком по делу о нарушении антимонопольных законов, либо по решению суда, признавшего его «хищником», — в выигрыше оказываются его менее эффективные конкуренты. Подобные действия, очевидно, в корне отличаются от нормальной конкуренции, ограничивающейся самим рынком.
Понятием «сетевой эффект» обозначается феномен, касающийся некоторых товаров, набирающих ценность с увеличением количества их пользователей. К примеру, телефон или факс совершенно бесполезен, если им пользуется только один человек. Однако чем больше людей их приобретает, тем сильнее увеличивается их ценность[62]. Некоторые беспокоятся, что этот феномен может привести к укоренению неэффективных изделий — непреднамеренно или с помощью махинаций производителей — только потому, что ими пользуются многие потребители, или изготовитель выбросил их на рынок первым. Microsoft с его операционной системой Windows и AOL с Instant Messenger часто приводятся в этой связи в качестве примеров. В своих недавних заявлениях по поводу слияний ФКТ озвучила намерение «тщательнее анализировать конкурентную деятельность» на рынках, которым свойственен «сетевой эффект», на предмет укоренения неэффективных продуктов[63]. Судья Джексон в своем заключении утверждал, что Microsoft стремился поддерживать «барьер, препятствующий выходу на рынок других приложений», что представляет собой вариант сетевого эффекта[64].
ФКТ, как и Антимонопольное управление Минюста, явно полагают, что обладают достаточной квалификацией, чтобы заместить рыночные механизмы своими волевыми решениями и успешно осуществлять функции арбитров в вопросе о путях экономического развития. Однако в истории рыночной экономики не существует примеров того, чтобы сетевой эффект приводил к укоренению неэффективных технологий, если речь не шла о созданных государством франшизах.
Триумф дизайна QWERTY для клавиатуры пишущих машинок всегда преподносится в качестве примера того, как неудачная технология выходит победителем в борьбе с более совершенными вариантами. Однако испытания различных типов клавиатур на заре эпохи пишущих машинок не выявили каких-либо недостатков QWERTY по сравнению с другими дизайнами, так что эту историю об укоренении несовершенной технологии следует считать мифом[65]. Даже сегодня, если бы появился более эргономичный дизайн клавиатуры, крупные компании могли бы перейти на них, чтобы сократить расходы. Подобную смену клавиатур на всех современных компьютерах можно провести буквально в одно мгновение. Однако никто этим не занимается.
Столь же несостоятельны и другие примеры укоренения неудачных продуктов из-за сетевых экстерналий. Так, видеопленка Betamax была не хуже VHS: в обоих случаях основные технологии были одинаковы, и, кроме того, в отношении обоих изделий существовало патентное соглашение[66]. Однако обе они были совершеннее «укоренившихся» бобинных систем, которым пришли на смену. В том, что касается компьютерных потребностей типичного офиса, более высокая стоимость машин Macintosh по сравнению с системами Windows/DOS выглядит неоправданной, особенно с учетом того, что Apple требует приобретения у одного поставщика как «железа», так и операционной системы. Однако оба эти компьютера несомненно превосходят существовавшие до них логарифмические линейки, калькуляторы и ЭВМ.
Если бы неэффективные технологии действительно укоренялись, в нашем мире не было бы кампакт-дисков и плейеров, поскольку до них всеобщее распространение получили виниловые пластинки. Машины также бы не появились — ведь не было бы и бензоколонок. Не произошло бы и внедрения цветного телевидения, ведь в каждом доме уже стоял черно-белый телевизор.
Теории «предопределенной зависимости» не учитывают тот факт, что нежеланное или неэффективное «укоренение» предоставляет собой мощный стимул для предпринимателей, стремящихся получить прибыль за счет внедрения новых технологий. И действительно, именно эти стимулы представляют собой двигатель технического прогресса. Прежде всего предприниматели могут предложить новый товар со скидкой розничным фирмам, торгующим старыми технологиями. Но даже если бы неэффективное укоренение действительно существовало на постоянной основе, не стоит путать политически мотивированные решения государства с выбором миллионов потребителей. Навязанные государством распоряжения на рынке высоких технологий, обязательные к исполнению, и представляют собой такое «укоренение неэффективности» в чистом виде.
Традиционное мнение заключается в том, что антимонопольное законодательство обуздывает эксцессы капитализма и свободного рынка и тем самым защищает потребителей. Однако история создания и применения этих законов пестрит примерами их превращения в орудие неправомерного регулирования. Более того, многие методы, считающиеся вредными в рамках антимонопольного регулирования и навлекающие на компании соответствующие меры, на деле полезны как с точки зрения конкуренции, так и для интересов потребителей — пусть даже конкурентам фирм, пользующихся этими методами, они не нравятся. В условиях новой информационной экономики антимонопольное законодательство и список «вредных» деловых процедур, относящиеся к индустриальной эпохе, в особенности нуждается в пересмотре. В конечном итоге антимонопольное законодательство всегда было и остается одной из форм неэффективного регулирования экономики.
[1] Hazlett T.W. Is Antitrust Anti-competitive? // Harvard Journal of Law and Public Policy. Vol. 277 (Spring 1986). P. 336.
[2] Grant R.W. Tom Smith and His Incredible Bread Machine. Manhattan Beach, Calif.: Quandary House, 1964. P. 34–35.
[3] См. напр.: Brozen Y. Is Government the Source of Monopoly? And Other Essays. Washington, 1980 (= Cato Institute Paper № 9).
[4] Sherman Act, 15 U.S.C., sec. 1.
[5] Sherman Act, sec. 2.
[6] Clayton Act, 15 U.S.C., sec. 12 et al.
[7] DiLorenzo T.J. The Antitrust Economist’s Paradox // Austrian Economic Newsletter. Summer 1991. P. 2. См. также: DiLorenzo T.J. The Origins of Antitrust: An Interest Group Perspective // International Review of Law and Economics. Vol. 5 (June 1985). P. 73–90.
[8] Анализ примера с Microsoft см.: Levy R.A. Microsoft Redux: Anatomy of a Baseless Lawsuit // Cato Institute Policy Analysis. № 352 (September 1999) [http://cato.org/pubs/pas/pa-352es.html].
[9] См.: Reynolds A. The Monopoly Myth // Wall Street Journal. 1999. April 9. P. A12.
[10] Данные приводятся по: Lieberman D. Tolls Stack Up on Info Superhighway // USA Today. 2001. April 3.
[11] См. например: Goodman P.S. Local Phone Giants Fight to Stay Whole // Washington Post. 2001. March 22. P. E1.
[12] Smith F. Why Not Abolish Antitrust? // Regulation. 1983. January–February. P. 25.
[13] Rothbard M. Power and Market: Government and the Economy. Kansas City, Mo.: Sheed Andrews and McMeel, Inc., 1970. P. 61.
[14] US Department of Justice and Federal Trade Commission, 1992 Horizontal Merger Guidelines (with April 8, 1997, revisions to sec. 4 “Efficiences”); см. также sec. 0.2 “Overview” [http://www.ftc.gov/bc/docs/horizmer.htm].
[15] См.: Williamson O.E. Economics as an Antitrust Disease: The Welfare Tradeoffs // American Economic Review. Vol. 58 (March 1968). P. 18–36. См. также: Bork R.H. The Consumer Welfare Model // The Antitrust Paradox: A Policy at War with Itself. N.Y.: Free Press, [1978] 1993.
[16] См.: Armentano D.T. Drawing the Line on Mergers: An Action Bordering on the Incoherent // New York Times. 1986. July 27. P. C2.
[17] См.: Smith F.L., Jr. The Case for Reforming the Antitrust Regulations (If Repeal Is Not an Option) // Harvard Journal of Law & Public Policy. Vol. 23. № 1 (2000). P. 101–136.
[18] Molly S. Boast, acting Director, Bureau of Consumption, Prepared remarks before the American Bar Association, antitrust section, Washington, Spring 2001 [http://www.ftc.gov/speeches/other/boastmollys.htm].
[19] См.: Zook C. Amazon’s Core Problem // Wall Street Journal. 2001. April 2. P. A22.
[20] Выступление Алана Гринспэна цитируется по: Greenspan Questions Antitrust Efforts: US Handling of Mergers Worries Fed Chairman; Microsoft Is in the Air // Wall Street Journal. 1998. June 17. P. A2.
[21] Цит. по: Ibid.
[22] См.: Wilke J.R. Gruley B. Merger Monitors: Acquisitions Can Mean Long-Lasting Scrutiny by Antitrust Agencies // Wall Street Journal. 1997. March 4. P. A1.
[23] Federal Trade Commission, «ATC Appoints Monitor Trustee in AOL/Time Warner Matter,” Press Release, February 26, 2001 [http://www. Ftc.gov/opa/2001/02/montrust.htm].
[24] Bork R.H. Op. cit. P. 269.
[25] См.: Rothbard M. Op. cit. P. 61.
[26] См.: Coase R.H. The Nature of the Firm // Economica. Vol. 4 (1937). P. 386–405.
[27] Bittlingmayer G. The Economic Problem of Fixed Costs and What Legal Research Can Contribute // Law and Social Inquiry. Vol. 14. № 4 (Fall 1989). P. 739.
[28] См.: McChesney F.S. Be True to Your School: Chicago’s Contradictory Views of Antitrust and Regulation // The Causes and Consequences of Antitrust: The Public-Choice Perspective / Ed. by F. McChesney, W.F. Shughart II. Chicago: University of Chicago Press, 1995. P. 323–340.
[29] На это указывается: Wenders J. Predation’s Problems (Continued) // CEI UpDate. 1998. December. P. 3.
[30] Stigler G.J. The Economist as Preacher and Other Eaasys. Chicago: University of Chicago Press, 1982. P. 52.
[31] Boudreaux D.J., Kleit A.N. How the Market Self-Polices against Predatory Pricing. Washington: Competitive Enterprise Institute, June 1996.
[32] См.: Reisman G. Capitalism: A Complete and Integrated Understanding of the Nature and Value of Human Economic Life. Ottawa, Ill.: Jameson Books, 1998. P. 400.
[33] Boudreaux D.J., Kleit A.N. Cleaning Hands in Predation Cases: A Modest Proposal to Improve Predatory-Pricing Suits. Washington: Competitive Enterprise Institute, October 1996.
[34] Примеры взяты из: Weigand R.E. Is It Time to Retire Robinson-Patman? // Wall Street Journal. 1986. June 20. P. A18.
[35] Shenefield J.H., Stelzer I.M. The Antitrust Laws: A Primer / 2nd ed. Washington: American Enterprise Institute, 1996. P. 78.
[36] Texaco Inc. v. Hasbrouck et. al, 496 US 543 (1990) [www.lexis.com].
[37] См. например: Gillespie N. Don’t Throw the Book at Superstores // Wall Street Journal. 1998. April 23. P. A18; Milliot J. Indies File More Lawsuits against Chains, Publishers: Taylors Sues B & N and 17 Publishers While African American Booksellers Take on Borders and B & N // Publishers Weekly. 1999. January 4. P. 18.
[38] Galles G.M. Small Book Stores’ Suit Seeks to Cut Chains’ Advantage // Daily News of Los Angeles. 1998. April 6. P. N15.
[39] См. Bork, p. 388.
[40] State Oil v. Khan, 522 US 3 (1997).
[41] Пресс-релиз от 10 января 1991 г. относительно этого распоряжения см. на http://www.ftc.gov/opa/predawn/F93/kk-usa.txt. Пресс-релиз от 14 февраля 1992 г. с объявлением об окончательном одобрении документа, можно найти на http://www.ftc.gov/opa/predawn/F93/kreepy-2.txt.
[42] Пресс-релиз см. на сайте Федеральной комиссии по торговле http://www.ftc.gov/opa/predawn/F93/nintendo.txt. Пресс-релиз об окончательном принятии распоряжения см. на http://www.ftc.gov/opa/predawn/F93/nintendo-3.txt.
[43] http://www.ftc.gov/opa/1995/9505/reebok.htm. Пресс-релиз об окончательном одобрении см. на http://www.ftc.gov/opa/1995/9505/reebok2.htm.
[44] http://www.ftc.gov/opa/1995/9507/onkyo.htm.
[45] Shenefield and Stelzer, p. 70.
[46] Жалоба на Capitol Records inc. d.b.a. “EMI Music Distribution” et. Al. Docket No. C-3975, Federal Trade Commission, August 30, 2000.
[47] Bork R.H. Op. cit. P. 307.
[48] Ibid.
[49] Standard Oil Company of California et al. v. United States, 337 US 293 (1949).
[50] Tampa Electric Co. v. Nashville Coal Co. et al., 365 US 320 (1961).
[51] Описание «дела Microsoft» и изложение причин, по которым запрет на «продажи с нагрузкой» должен быть отменен, см.: Levy R.A. Microsoft and the Browser Wars: Fit to Be Tied // Cato Policy Analysis. № 296 (February 19, 1998) [http://www.cato.org/pubs/pas/pa-296es.html].
[52] International Business Machines Corp. v. the United States, 298 US 131 (1936).
[53] Bork R.H. Op. cit. P. 373.
[54] Ibid. P. 379.
[55] Eastman Kodak Co. v. Image Technical Services, Ink. 504 US 451 (1992).
[56] См. например: Bork R.H. Op. cit. P. 379.
[57] См.: Kinsley M. Book Bork, Browser Bork // Slate. 1998. December 10 [http://slate.msn.com/Readme/98-12-10/Readme.asp].
[58] Bork R.H. Op. cit. P. 372.
[59] См.: Salop S.C., Scheffman D.T. Raising Rivals’ Costs // AEA Papers and Proceedings. Vol. 73. № 2 (May 1983). P. 267–271. См. также недавнюю популяризаторскую статью на данную тему «The Economics of Antitrust: The Trustbusters’ New Tools» (The Economist. 1998. May 2. P. 62–64).
[60] Boudreaux D. Turning Back the Antitrust Clock: Nonprice Predation in Theory and Practice // Regulation. 1990. Fall. P. 49.
[61] Crandall R. Why Is the Cost of Environmental Regulation So High? // Center for the Study of American Business, Study № 110 (February 1992).
[62] См.: Katz M.L., Shapiro C. Systems Competition and Network Effects // Journal of Economic Perspectives. Vol. 8. № 2 (Spring 1994). P. 93–115; Lohr S. Business Often Goes to the Swift, Not the Best // New York Times. 1995. August 6. P. E3.
[63] FTC Staff Proposes Reforms for Agency’s Competition Policy: Bureau of National Affairs, Antitrust & Trade Regulation Report 70. № 1765 (June 6, 1996). P. 646.
[64] United States of America v. Microsoft Corporation, US District Court for the District of Columbia, civil action № 98-1232, Findings of Fact, November 5, 1999 [http://www.usdoj.gov/atr/cases/f3800/msjudgex.htm]. См. также: McKenzie R. Microsoft’s ‘Applications Barrier to Entry’: The Missing 70000 Programs // Cato Institute Policy Analysis. № 380 (August 31, 2000) [http://cato.org/pubs/pas/pa-380es.html].
[65] Liebowitz S., Margolis S.E. The Fable of the Keys // Journal of Law and Economics. Vol. 33 (April 1990). P. 1–25.
[66] Liebowitz S., Margolis S.E. Policy and Path Dependence: Frow QWERTY to Windows 95 // Regulation. Vol. 18. № 3 (1995). P. 37.