Издательство «Лайвбук» представляет роман Филиппа Давида «Дом памяти и забвения» (перевод Ларисы Савельевой).
Альберту Вайсу удается выжить во время Холокоста, однако воспоминания преследуют его всю жизнь, как и звук поезда, уносящего родителей в Аушвиц и превратившего младшего брата в птицу. Много лет спустя, гуляя по Нью-Йорку, Альберт натыкается на Дом памяти и забвения: зайдя внутрь, можно навсегда забыть всё, что так долго его терзает. Но разве не память дает нам истинное знание о самих себе? И что, если кроме мира физического, пропитанного злом, есть и другой — тонкий, потусторонний? Не исчезнут ли из него дорогие ему люди, если Альберт сотрет мучительные образы из памяти?
Роман Филипа Давида, выдающегося современного сербского писателя, — лоскутное одеяло из воспоминаний, писем и видений — иллюстрирует теорию Ханны Арендт о банальности зла и коллективной ответственности за содеянное и одновременно опровергает ее.
Предлагаем прочитать одну из глав книги.
Одиннадцатая глава
Дом памяти и забвения
Альберту никак не удавалось заснуть. Те несколько дней, проведенные в Нью-Йорке, и исповеди, которые он услышал, не давали ему покоя. Он ворочался в кровати, сон к нему никак не шел. Посмотрел на часы, уже миновала полночь. Встал, подошел к окну. Высокое здание на другой стороне улицы заслоняло вид. Гостиничная комната вдруг показалась ему очень маленькой, душной. Он быстро оделся, спустился в лифте на нижний этаж, прошел мимо стойки администратора и нырнул в свежую нью-йоркскую ночь.
По широкой авеню, окаймленной высокими зданиями, которые, как казалось, крышами соприкасались с ночным небом, проносились автомобили. Небоскребы вызывали у Альберта странное беспокойство и головокружение. Он прибавил шагу, чтобы добраться до более спокойной части этого огромного города. Шел дальше и дальше, забрался в совершенно незнакомую часть Нью-Йорка и почувствовал себя лучше. Прохожих почти не было, как и автомобилей. Альберту показалось, что эта часть Нью-Йорка ночью приятнее, чем днем. Он уже давно свернул с главной улицы, на которой был его отель, не вспомнив предупреждения организатора форума, что некоторые районы Нью-Йорка ночью опасны, и совета не покидать Манхэттен. На небе сияла полная луна, которую время от времени застилали облака. Альберту захотелось вернуться в отель, но тут он понял, что запутался в переплетении незнакомых улиц. Удовольствие от прогулки, которое он чувствовал, превратилось в панику и страх, что он потерялся в огромном городе.
Некоторое время он блуждал, а потом на каком-то углу вдруг заметил светящуюся вывеску и открытую входную дверь. Он поспешил в надежде, что, возможно, здесь ему помогут. Подойдя совсем близко, прочитал надпись: House of memories and oblivion*.
Внутри никого не было. Посреди помещения, в которое он вошел, светился экран. Правда, помещение это было совершенно пусто, ничего кроме экрана не было. Мерцающий свет экрана освещал голые стены.
Тут на экране появилась надпись: «Комната воспоминаний».
Альберт подошел к экрану. Под экраном обнаружил клавиатуру с буквами. Набрал два слова: «Семья Вайс». Экран на мгновение потемнел, потом на нем заиграли горизонтальные и вертикальные линии, потом картинка стабилизировалась, и он увидел отца и мать, себя в возрасте семи лет и Элиаха. Они шли в колонне, отец нес чемодан, мать тянула за руку Элиаха, а он, Альберт, шел за ними. И впереди, и за ними виднелись лица обезумевших женщин, детей, стариков. Кто он был, тот тайный кинооператор, который увековечил эту картину, которую Альберт не мог выбросить из своих воспоминаний? Альберт Вайс еще раз убедился в том, во что верил с тех самых пор, как помнил себя: ничто из произошедшего где угодно не исчезает, так или иначе все остается записанным навсегда.
Он видел себя, бредущего по заснеженному полю, видел Йохана и Ингрид, остров Мертвых… Сцены мелькали быстро, сменялись хорошо знакомые ему картины, которые он хранил в себе и только для себя. Он видел, как пробирается через горящие села, как прячется в лесу, как сжалившиеся люди дают ему, бездомному оборванцу, еду. Видел одинокое существо, мальчишку, который не отвечает на вопросы и который переполнен ненавистью, страхом и отчаянием. Потом он был в доме для сирот вместе с сотнями других мальчишек, таких же диких, как и он сам. Затем последовало бегство из этого мрачного приюта, потом он ходил по шпалам железной дороги в надежде найти хоть какой-нибудь след родителей. Он смотрел, как прибывают, проходят, отходят поезда. Видел, как он растет, тяжело и мучительно, видел детский дом для детей-сирот, в котором он говорит какие-то слова, поначалу запинаясь, потом громко и злобно, неукрощенный, ничей. Снимки сменялись очень быстро, но Альберт безошибочно узнавал, что на них, потому что это была его жизнь. И наконец увидел себя уже зрелым человеком, на экране, в этом мощном зеркале. Лицом к лицу с собственной беспомощностью.
Хорошая память может причинить большую боль. Это та боль, которую Альберт уже давно носит в себе, боль, которая пропитывает все тело, которая его заполняет, которая не проходит, которая со временем все сильнее дает о себе знать.
Альберт стоял перед экраном. То, что он видел, он видел уже столько раз и во сне, и наяву, — это были главные моменты его жизни. И надо же, эта боль, боль памяти, зафиксирована камерой, и ее показывают здесь, в сердце Нью-Йорка, в призрачной комнате с монитором, который все помнит. Он нажал кнопку, которой выключается картинка, и экран снова засветился мигающим светом, а картинка исчезла.
Осмотрелся вокруг и только тут заметил, что здесь есть и еще одна дверь, над которой написано: комната забвения. Немного помедлил, а потом решил войти. Слегка толкнул дверь, она широко распахнулась. Он оказался в другой комнате.
Большая доска с инструкцией на английском языке висит на стене. Альберт про себя медленно составляет текст, переводя рекомендации на сербский. Существует бесчисленное количество способов добиться забвения. На полках, размещенных по порядку вдоль стен, разложены таблетки разного рода с латинскими названиями, свежие и засушенные растения, которые, если их правильно употребить, приносят забвение, разноцветные огоньки, которые влияют на извилины мозга, устраняя все следы образов и воспоминаний. Воспоминания стираются легко, а забвение будет полным и гарантированным.
На мгновение Альберт подумал, каким облегчением было бы вытеснить свою глубокую, постоянно присутствующую боль, которая связана с памятью о тех мрачных, тревожных, чудовищных событиях, которые составляют большую часть его жизни. Но кем бы он был без этого, без глубоко пронизывающей боли? В нем хранятся воспоминания об отце, матери, Элиахе. Эта боль такая же, как и он сам, без той боли он, Альберт Вайс, не существует. Как не существуют и те, кто ему дороже всех.
Его охватила слабость, он с трудом держался на ногах. Но все же нашел в себе достаточно сил, чтобы выбраться на свежий нью-йоркский воздух. Некоторое время он пошатывался как пьяный, придерживаясь за стены домов. Вдалеке он вдруг увидел свет своего отеля. Направился в сторону этого света. Спустя десять минут ходьбы он вошел в дверь отеля «Мариотт». Портье на него даже не взглянул.
Он чувствовал усталость, желание заснуть. Но вовсе не тем сном, который приносит забвение.
* Дом памяти и забвения (англ.).
