Издательство «Бель Летр» представляет роман французской писательницы Анны-Гаэль Юон «Чем звезды обязаны ночи» (перевод Риммы Генкиной).
Говорят, что случайности не случайны. Именно в этом убеждается Лиз Клермон, молодой парижский шеф-повар. В ее ресторане, который вот-вот должен был получить первую мишленовскую «звезду», отравился посетитель, сотрудница подала жалобу, банк отозвал финансирование. Кажется, земля уходит из-под ног.
Как раз в это время Лиз получает загадочное письмо из Страны Басков с приглашением приехать в Молеон. Тот самый, уже знакомый читателю по роману «Палома». И Лиз это приглашение принимает...
В краю суровых гор, зеленых полей и неприступных замков она находит свои корни, обретает смысл жизни и понимает, что свет сияет ярче, когда вокруг сгущается непроглядная тьма.
Предлагаем прочитать отрывок из романа.
Ночью разражается невиданной силы гроза. Ветер стучит ставнями и, проникая сквозь щели в старых окнах, заставляет дом посвистывать. За стеклами налета ющий порывами дождь гнет деревья, вздувает реки и пугает животных.
На заре возвращается покой. Над пропитанными водой полями встает солнце. Я чувствую себя омытой. Голова на удивление ясная. Я спокойна, сосредоточена. Натягиваю кроссовки и бесшумно выхожу в свежесть утра. Воздух чистый и живительный. Я двигаюсь вверх по течению реки под взглядами высоких деревьев, моих сторожей. Меня несет размеренность дыхания. Легкий, естественный шаг. Тело мне повинуется. Я долго бегу, пока не останавливаюсь в самой глубине леса. Совсем одна.
Стоя неподвижно под густыми кронами, я слушаю, как перекликаются птицы. Неожиданный галдеж среди окружа ющей тишины. Я думаю о матери. Роми обожала птиц и, что было ей свойственно, выказывала удивительные познания в этой области. Она, не мыслившая себя вне Парижа, вне его света и бульваров, умела распознавать разные виды пернатых и безошибочно их определяла. Однажды, когда мне было лет десять-одиннадцать, она вбила себе в голову, что нужно провести ночь в лесу под открытым небом. Как и всякий раз, когда у Роми появлялась какая-то идея, отговорить ее было невозможно. Мы с грехом пополам загрузились в ее старенькую колымагу, тесную малолитражку с разболтанными амортизаторами, и двинулись в какой-то медвежий угол в Вексе не. Мать не подумала о еде и взяла с собой только пакетик семечек подсолнуха, которыми собиралась приманивать пернатых, он-то и стал нашим ужином. Она выключила мотор, откинула верх автомобиля и задышала полной грудью. Разве не прекрасно быть здесь, наедине с небом? Закутавшись как могли (мать — в неизвестно кем подаренную норковую шубку, я — в слишком легкую куртку), мы провели всю ночь под звездами, слушая звуки леса и куря сигареты. Я кашляла при каждой затяжке, она забавлялась, и ее смех, такой выразительный, такой округлый, с очаровательными раскатами, перекликался с щебетом птиц. Когда опустились сумерки, мы замолчали. Вслушивались в птичий гомон, в пение ветра и в пуга ющие звуки леса, что заставляли меня съеживаться еще сильнее на кожаном сиденье. «Послушай эту!» — шептала мама, блестя глазами, восторженная, как ребенок. Она чуть слышно произносила названия птах, словно читала заклинания. «Зяблик европейский. Поползень обыкновенный. Снегирь красноголовый». Она нанизывала слоги, как жемчужины на нитку. «Камышовая овсянка, черный дятел, чирок-свистунок». Щебет и чириканье смешивались с шепотом матери в полусне, которому я старалась не поддаваться. Все тщетно.
В это утро я различаю соловья, зеленого дятла, певчего дрозда. Угадываю в промельке синих перьев синицу. Время замедлило свой бег. Во мне разливается спокойное море. Все мое тело, кожа, чувства ловят ветер, запахи, природу, смену времен года.
Я возвращаюсь обратно легкой трусцой, на волнах аромата леса, утренней влажной земли, пения реки. Рядом с каменным мостом вижу выдру. Она плывет на спине с детенышем на животе. Это знак от Роми? У меня ощущение, что она здесь, совсем рядом. К глазам подступают слезы.
И наконец, я понимаю. Если она сражалась со своей болезнью, то ради меня. Цеплялась за жизнь изо всех сил, вопреки мрачным голосам, вопящим в ее голове. День за днем выходила на бой, никогда не опускала рук, пока я не выросла и не стала способна выжить в одиночку. Я могу упрекнуть ее во многом, но не в том, что она была плохой матерью. Как и мы все, она делала что могла.
Я снова вспоминаю раскаты ее смеха. Наши счастливые вечера. Когда у Роми было светло на душе, она дарила мне идиллическое детство. Жизнь расцветала тысячью красок. О, эти моменты беззаботности, когда не было ничего важнее моего счастья. А когда на нашу жизнь опускался мрак, Роми бралась за свое оружие, и день занимался вновь, еще более грандиозный.
Не забывай того, чем звезды обязаны ночи.
Выдра чуть сильнее прижимает к себе детеныша. Ни за что на свете я бы не пожелала себе иного детства. Детства, сотканного из светотени, которое сделало меня такой, какая я есть. И сегодня я наконец готова принять себя такой, какая есть. Женщина, побитая жизнью, но стоящая на ногах. И готовая встретить то, что ее ждет.
Когда я возвращаюсь, в синем доме вовсю кипит жизнь. Леония и Августина уже тут как тут и искренне радуются моим теплым круассанам.
— А вы ранние пташки! — замечаю я, подвигая себе стул. — Гвен еще спит?
— Они с Нин отправились в ресторан, — отвечает Роза.
Так рано?
Замерев с ложкой в руке, Августина разглядывает бархатистый купол на своей тарелке.
— И как я должна это есть? — спрашивает она, косясь на сестру , — беспокоится, как бы в очередной раз не попасть впросак, нарушив правила приличия.
Леония долго рассматривает пирожное. Оранжевое полушарие в оправе из черных шоколадных жемчужин, на вершине которого возлежит половинка обжаренного абрикоса с сахарным цветочком и шоколадной веточкой. Шедевр гурманства.
Я бросаю взгляд на картонную коробку, стоящую на столе. Тоже беру ложку и погружаю ее в десерт. Абрикосовое желе, миндальный мусс и лимонный бисквит в идеальном сочетании. Не слишком сладко, не слишком горько. Очень, очень неплохо!
— В какой кондитерской вы нашли это чудо?
Ложка Августины обрушивается на купол, вскрывая сердцевину из мусса, бисквита и абрикоса.
— Я нашла его не в кондитерской, — отвечает она с набитым ртом. — А в нашем холодильнике.