Соображения, изложенные в данной статье, стимулированы разработками группы французских исследователей под руководством А.Береловича (Дом наук о человеке, Париж), изучающих связи личной поддержки, совета и выручки, их формы и функции= в российском обществе 1990-х гг. Кроме данных ВЦИОМ, мы учитывали материалы опросов сельских жителей сотрудниками Центра крестьяноведения и аграрных реформ МВШСЭН в рамках их проекта изучения социальной структуры села и роли «неформальных экономик»[1]. Наш же собственный интерес состоит в соединении институционального подхода с антропологическим и обращен на устойчивые, воспроизводящиеся механизмы социального взаимодействия (нормы социальности, ориентации, мотивы, установки участников) в условиях позднесоветского и постсоветского общества. В этом плане наш предмет v институциональные дефициты= советской системы, формы массовой адаптации к ним и возникающие симбиотические механизмы компенсации (обхода, страховки, относительной рационализации и проч.). Наши эмпирические данные и относящиеся к ним более общие построения характеризуют массовое поведение. Взаимоотношения должностных лиц внутри государственных (ведомственных) организаций, в рамках строящихся по их подобию «неформальных сетей» теневой экономики или силовых криминальных отношений, равно как и связи такого типа на межведомственном уровне, между соответствующими организациями, не входят в круг нашего= внимания.

= К уточнению понятия «социальная сеть». Так называемые неформальные отношения v образцом их обычно выступают либо отношения кровного родства, этнической солидарности, дружеской и приятельской близости, либо отношения внутри формальных организаций («звездчатые» социометрические узелки и комбинации ролевых= взаимосвязей, возикающих внутри любых заданных или предписанных извне другими инстанциями бюрократической структуры v школьного класса, персонала больницы, пехотного взвода= или заводской бригады) v крайне редко получают развернутое концептуальное истолкование в работах отечественных социологов (как, впрочем, и у европейских исследователей), если, конечно, не брать такую сферу исследований, как «социология организаций» или «теория конфликтов. Под «сетью» («reseau?, ?network?) обычно понимают слабо структурированную систему персонифицированных отношений между индивидами, лишенную иерархии, четко не очерченную, а значит - открытую для других лиц, входящих в разные по характеру социальные круги и= виды деятельности. В западной литературе подразумевается, что, сети (отношения между участниками сетей) в отличие от формальных институтов, по самой своей идее, ориентированы преимущественно= ?во-внутрь?, на поддержание самих отношений,= а не ?во-вне?, то есть они не имеют целевого или функционального характера, хотя и могут быть использованными участниками для достижения той или иной цели. Напротив,= российские авторы обычно акцентируют= именно целевые или функциональные аспекты сетевых связей и отношений (от толкачей советского времени до неформальных отношений в теневой экономике постсоветского десятилетия или взаимосвязях как внутри нынешнего деревенского собщества, так и с его детьми,= уехавшими в город, но сохранившими с ним какие-то общие интересы). Как правило, эти партикуляристские доверительные связи понимаются либо в качестве замкнутых и самодостаточных, атомарных, либо определяются чисто негативно - в противопоставлении «внешним» для них формальным институтам. Взаимосвязи такого типа отношений с институциональной практикой, а стало быть v динамические аспекты неформальной поддержки, дружеских или родственных сетей чаще всего не учитываются. И уж совсем редко ставится вопрос о принципиальных различиях «неформальных отношений» в рамках различных институциональных систем, о несходстве их значимости и роли в обществах разного типа, на разных фазах макросоциальных трансформаций[2]. Отчасти это связано с тем, что для= развитых западных обществ политическая, правовая, научная и проч. тематика формирования институциональной структуры общества перестала быть= кардинальной интеллектуальной проблемой, какой она была на переломе 19-го и 20 веков, когда она объединяла множество= других частных предметных разработок. Эта проблематика не только положила начала самой социологии,= но и стала ее центральной исследовательской программой v изучение трансформации закрытого и сословного общества в открытое, универсалистское, достижительское, «модерное».= Для обществ, которые называют себя «современными» и осознают таковыми,= общие для всех граждан, универсальные ценности и значения воплощены в исторически дифференцированном и достаточно стабильном устройстве базовых институтов (рыночной экономике, представительской демократии, разделении властей, правовом государстве и т.п.), интегрирующих многообразные и переплетающиеся между собой, но остающиеся автономными профессиональные, локальные или конфессиональные образованиях ?civil society?= - клубы, ассоциации, союзы, политические или= любительские объединения и т.п.).= В последних в принципе и сохраняются,= поддерживаются и= воспроизводятся= иные, домодерные типы и уровни отношений (родства или дружбы, этнической, или этноконфессиональной, или территориальной солидарности), что, однако,= не затрагивает принципиальной структуры и институциональной конструкции целого. Они отделены от нее социальными границами, символическими барьерами, и это разделение, соответствующие различиям в ролевом самоопределении действующих лиц, нормативных ожиданиях, поведенческих императивах, групповых санкциях и проч., актуально осознается носителями основных поведенческих кодов и культурных стандартов. Можно в личном порядке справиться =у старого друга-медика о лучшей, по его мнению, парижской клинике интересующего тебя профиля (устный пример А. Береловича), но обращение в эту клинику, запись, посещение, консультации, лечение и т.п. будут осуществляться по нормам данного института. Именно внутреннее исчерпание (завершение) проблематики «большого перехода» - европейской модернизации и формирования базовых институтов «современных обществ»= - стало причиной утраты интереса к большим социологическим теориям (от= структурного функционализма до марксизма) что вызвало в свое время довольно резкую, остроумную, но вместе с тем v неглубокую, критику безжизненности и абстрактности позитивистской теории общества, смещение интереса социальных исследователей с макромоделей к социальному микромиру. Теоретически здесь стало все более или менее ясным; оставалась, конечно, масса= рутинной работы по детальному, «инженерному» прописыванию конкретных социальных форм и отношений в локальных сообществах и коллективах, моделированию частных социальных проблем, заполняющей страницы нынешних социологических журналов,= но сама по себе интеллектуальная, концептуальная, социологическая задача была в общем снята. Настоящие (требующие новых концептуальных подходов или решений) задачи= или= социологические проблемы ушли либо в исследования третьего или второго мира, либо тоталитарных обществ, либо к историкам (в том числе v и к социологам культуры[3]). Одновременно в значительной степени= «выдохся» и потенциал различного рода идеологических и смежных с ними социально-философских учений (социализма, национализма и т.п.), особенно после того, как более или менее стали известными и понятыми обстоятельства Холокоста, реальной жизни при коммунизме и прочие последствия больших тоталитарных утопий.

Реакцией на это мелеющее продуктивное многообразие социологических теорий обществ «европейского типа» и стали, начиная уже с середины или даже начала 1970-х годов многочисленные, но внутренне однообразные попытки альтернативных социологических подходов v этнометодологии, феноменологии, «критической», «качественной», или «гуманистической»= социологии[4], раз за разом провозглавшавшие конец «классической социологии» с ее «грандиозными абстрактными, но бездушными построениями». Если оставить в стороне эмоции по поводу академической фронды их авторов, претензий левых профессоров, их демонстративную борьбу с буржуазным истеблишментом, питавшие весь европейский и американский постмодернизм, а спокойно оценить то, что реально делалось в массовом порядке социальными исследователями после громких манифестов= этих самых «новых направлений социологии» (как называлась одна известная в России книжка[5]), то следует признать, что новые= подходы, исследования повседневности, «жизненного мира» и проч. сводились к== «тонкой подстройки» исследовательского интереса к ситуациям социального микровзаимодействия, возникавших в рамках давно сложившихся и хорошо описанных «больших» институциональных структур общества. Про это, как правило, социологи забывали в своих стараниях найти ту «волшебную» почву жизненного мира, где преимущества= профессионально обученного социолога (владеющего языками теорического описания и концептуального анализа и объяснения) были бы «сведены к минимуму» и где бы он практически «ничем не отличался по своему положению» от обывателя, действующего в подобных ситуациях.= Мечта найти такую точку опоры, которая бы сняла обвинения в познавательной пред-заданности, ангажированности исследователя, его концептуальной пред-убежденности, навязывания своего языка описания «самой реальности» и проч., толкала социологов к изучению личных, неформальных,= в данном случае v «сетевых» отношений, смысл и правила которых были бы понятны как бы «само собой». Для них ведь не требовалось бы каких специальных процедур «понимания»,= рефлексии, проверок надежности, адекватности= интерпертации и проч. Конечно, позднее оказалось, что эта установка= - не более чем иллюзия, породившая массу недоразумений и лишь «замазавшая» дефицит собственно теоретического понимания материала. социологами Вместе с тем эта методологическая установка (разгрузка от концептуальных или абстрактно-теоретических «предрассудков»,= от требований обоснования выводов или критической проверки «понятого») обернулась разливом= безответственного постмодернизма, эссеизма, в котором часто просто тонула собственно социологическая специфика исследования и научная постановка вопроса.= В дело шло все -= и исторический, и культурологический,= и журналистско-очеркистский подходы. Наряду с массой полученного интереснейшего= материала в ходе подобной работы,= без сомнения, имела места и девальвация качества анализа и интерпретации, равно как и= масштабность самого= исследовательского взгляда на происходящее. Впрочем, как и всякая мода, особого вреда серьезной академической науки это не принесло, поскольку, во-первых, сохранялась и прагматическая потребность в социальном знании, подлежащего= проверки и использованию, а стало быть v минимизировавшей субъективный авторский «экспрессионизм», а во-вторых, сохранялась и университетская наука, требования преподавания истории знания, теорий, концепций, результатов исследований и т.п.

В России появление подобных альтернативных теорий и подходов оказалось в совершенно ином контексте, нежели на Западе. Во-первых, здесь просто не было ни значительных эмпирических работ по изучению советского и постсоветского общества, его институциональной структуры, ни какой бы то ни было социологической теории этих институтов и этого общества. Теоретический и концептуальный вакуум, образовавшийся=== после конца догматической идеологии, монополии советской= ?социологии? в духе ИКСИ,= стал быстро заполняться= эклектической смесью наскоро переведенных модных западных= авторов,= геополитикой, национализмом и проч. Перевернутые= научные приоритеты= привели к= возведению в ранг академических авторитетов тех модных, но проходных авторов, которых= первое поколение аспирантов, прошедших стажировку в европейских и американских университетах ,= приняло за мэтров= и= классиков современной социологии (последователи Фуко, Деррида, Лиотара, Бурдье, Уоллерстайна и др.). На тематику исследований в России значительное влияние оказала также интересованность западных благотворительных фондов, обеспечивавших грантовую поддержку только тем направлениям работы, которые считались приоритетными в Европе и Америке. Возникла страннейшая ситуация:= на первый план вышла масса исследовательских проектов по гендерной тематике, по фантомному ?среднему классу? (предмету, в России социологически родственному НЛО), транзитологии, ?переходным= экономикам?, экологии,= формированию ?гражданского общества? или культуры демократии, по неформальным практикам, конструированию этнической идентичности, НКО и проч. Появилась масса переводов постмодернистских авторов, но фундаментальные проблемы российского общества= - социальной стратификации, институциональной структуры, конфликтов, структуры ценностей,= социальной мобильности и проч. - остаются совершенно за рамками интереса и разработки. Только с этой точки зрения весьма странным выглядит гипертрофия внимания к изучению сетей, «практик» и т.п.= типов отношений, попытки иммитации подходов, бывших интеллектуальной модой лет двадцать-тридцать назад. Черновая работа по изучению социальной структуры, функционированию= институциональных структур (правовых, армейских, экономических, образовательных, политических и т.п.) подменяется чаще всего отслеживанием «переходных» явлений, накоплением «свидетельств» движения в нужном= или желаемом направлении (в «сторону» нормального общества).

Поздние стадии= существования советского общества характеризовались начавшимся разложением централизованного ведомственно-иерархического общественного устройства, системы директивно-нормативного распределения основных ресурсов и благ, блокированием= социального продвижения, номенклатурной социальной гратификации и признания, тоталитарного социального контроля. Подавление импульсов индивидуальной самостоятельности и коллективной самоорганизации, отсутствие функциональной дифференциации= разных планов действия и коммуникативных структур межгруппового, межинституционального обмена (публичного поля или сферы) стало компенсироваться, уже начиная с= середины 1970-х гг., образованием= «теневых», «нелегальных» и т.п. сетей, начатков своего рода «второго общества», «бюрократических рынков»,= «второй культуры»[6]. Применительно к различным ресурсам подобная «экономика дефицита» (по терминологии Я.Корнаи) продолжала существовать в СССР до конца 1980-х и даже до начала 1990-х гг.

Масштабы и характер сложившихся при этом структур обменов можно видеть, например,= на таких совершенно не ярких и, на первый взгляд, ничего не говорящих данных первых опросов ВЦИОМ о приобретении книг населением.=

=

Табл.1

 =

 Припомните, как Вы в последний раз достали хорошую, нужную Вам книгу?

=

Купил на «макулатурный» талон

16

Достал по знакомству

11

Купил в обычном книжном магазине

в свободной продаже

9

Получил в подарок

9

Купил с рук с переплатой

8

Разыгрывали на работе

4

Получил через ВОК (общество книголюбов)

4

Выкупил по подписке, через заказ в «Книга-почтой»

3

Другим образом

3

В букинистическом магазине

2

Купил по договорной цене

2

Купил в книжном магазине в отделе книгообмена

2

Купил ксерокопию

0.5

Купил за границей

0.1

Беру, читаю в библиотеке

0.6

Книг не покупаю

32

Соотношение= формальных и неформальных каналов (16= : 50 )

0. 3

(Май 1989 г., Россия. N=1766, в % к числу опрошенных; сумма ответов больше 100%, поскольку респонденты могли назвать разные каналы)

=

Табл.2

=

Если Вы купили эту книгу по повышенной цене, то во сколько раз Вам пришлось переплатить?

=

Купил по государственной цене

73

Переплатил менее чем в 2 раза

10

Переплатил в 2-3 раза

8

Переплатил в 4-5 раз

4

Переплатил в 6-10 раз

2

Переплатил больше чем в 10 раз

1

На издании не обозначена цена (ксерокс, машинопись, привезено из-за рубежа и т.д.

=

2

(Май 1989 г., , Россия. N=1766, в % к числу опрошенных)

=

Лишь= только пятая часть приобретенных книг была куплена так, как полагалось по мнению чиновников v в магазине или через «Книгу-почтой», остальные приобретались через неформальные и дефицитарные каналы.= Но переплата в большинстве случаев была не такой уж значительной, учитывая относительно невысокие цены на основную массу государственной книгопродукции;= дороговизна охватывала лишь те сегменты спроса, которые резко выходила за рамки «общего» и «положенного».

Ситуация с книгами для детей была в 1970-80-е гг. менее дефицитной, поскольку их набор был уже (в рамках, конечно, затребованного), а тиражи выше, и они оказывались, в целом,= несколько доступнее.

=

Табл.3

=

Как чаще всего Вы достаете детские книги, каким образом они попадают к Вам в дом?

=

При случае покупаю в обычном книжном магазине

55

Дарят друзья, родственники, знакомые

16

Покупаю на макулатурные талоны

13

Покупаю с рук

9

Мне достают (оставляют)

6

Приобретаю в отделе книгообмена, покупаю по договорной цене

6

Подписываюсь на детскую литературу

6

Покупаю как член ВОК

5

Берем у друзей, знакомых

9

Другим способом

2

Детских книг не покупаю

24

Дети читают в основном библиотечные книги

12

Нет ответа

2

Соотношение= формальных и неформальных каналов (71 : 40)

1.8

(Россия, сентябрь 1989 г. N=1426, в % к числу опрошенных; сумма ответов больше 100%, поскольку респонденты могли назвать разные каналы)

=

Еще в январе 1995 г. (N=2000) 25% опрошенных прибегали к «знакомству» для того, чтобы достать нечто такое, чего нельзя получить обычным способом (лекарства, товары, продукты, для детей). В марте 1995 г.= (N=2000) 42% работающих на основной работе оказывали какие-либо услуги по знакомству (при этом 55 % из них получали за это плату, в том числе v 13% «часто», 42%= - «иногда», 41% - никогда не получали).

Функция таких «вторых» социальных структур, черных и серых рынков, сетей вторичного перераспределения и обмена v можно назвать их шунтирующими механизмами -= состояла= в частичном, по мере возможностей, смягчении наиболее острых проблем и дефицитов коммуникации между массами с их повседневными формами жизни, с одной стороны,= и уровнем либо уровнями= условной= полноценности, «нормальной» обеспеченности социального и культурного существования, с другой. Для каких-то групп нормативным воплощением подобной «полноты», воображаемой референтной группой, а в ряде случае и источником дефицитных благ,= могла быть «ближайшая» власть или даже «верхи» общества, для других v нелегальные элементы и полукриминальные структуры («торговцы», «жулики», «спекулянты»), для третьих - обобщенный «Запад» (магазины «Березка») или более близкий, «свой» Запад v Прибалтика, соцстраны, куда можно было поехать в отпуск.= Сохраняющие инерцию дефицитарной эпохи представления о локусах полноты обеспеченности и самодостаточности в советском обществе накануне экономических реформ начала 1990-х гг. хорошо видны в следующей таблице.

=

Табл.4

=

Для кого, по Вашему мнению, автомобиль в наше время наиболее доступен?

=

Для людей со связями, для тех, кто имеет блат, знакомства

51

Для начальства

34

Для жуликов, спекулянтов

33

Для кооператоров

14

Для всех в равной степени

12

Другое

3

Затруднились с ответов, нет ответа

4

(Апрель 1989, Россия. N=1754, в % к числу опрошенных)

 =

В этой связке= «избыточности» (по отношению к= порционной норме образа жизни= «как у всех», «как положено», то есть того, что получают «на зарплату») и либо условно законного - распределяемого по особому порядку, в соответствии со статусом в номенклатурной иерархии, либо незаконного, приобретаемого по «знакомству», по блату, заключается неустранимый парадокс советской жизни: вынужденная криминальность всего, что выходит за рамки обычного,= инерционного существования. Репрессивный, планово-директивный= режим порождает= определение любого социального действия, не санкционированного соответствием формально-правовым, институциональным= правилам, как преступного, как «нарушающего», как потенциально подлежащего наказанию. Но поскольку сами институциональные нормы противоречат друг друга (нет той инстанции и гурппы интересов, которые могли бы заниматься рационализацией бесчисленного множества ведомственно-инструктивных документов), то возникающая (почти по Павлову) «сшибка»= ведет к нейтрализации ситуативной значимости гсоударственной нормы или принципа, с одной стороны, и= одновременно v признанию ее в качестве общего декларативного принципа, с другой. Каждый конкретный индивид, кто пользуется моментом, - заранее оправдан в массовом сознании, каждый начаьник, пользующийся своими привилегиями, заслуживает статусного респекта, но в целом возникает представление о «них» как о развращенном сословии временщиков,= корпорации невежественных= (ибо гратификация не основана на заслуге, на достижении) чиновников, «мафии», «партократии», хапугах и т.п. и т.д. В данном случае речь не идет= о «социальной справедливости», критики, привилегиях и проч., популистская борьба с которыми в свое время вынесла на политическую авансцену Ельцина. Более интересна в данном случае констатация неупразднимой связи между «ценным» и «избыточным» (того, что не тождественно «необходимому»), и «ценным» и «незаконным»,= отражающем в массовом сознании, в общественной культуре= населения= природу институциональной системы тоталитаризма, разрывы между ориентациями и запросами одного уровня (аморфного,= диффузного социального состояния индивидов, восприятия себя в качестве изолированных, пассивных, терпеливых= муравьев - план= «общества»)= и другого,= утверждаемого как «государство», как система обязательных норм общепринятого поведения и солидарностей. Государственное принуждение v это не интервенция «социально чужих», а составной компонент массовых представлений об устройстве социальной реальности.

=

Табл. 5

=

Сейчас много спорят о допустимой степени влияния государства на жизнь= граждан. Как Вы считате,= должно ли государство контролировать -?

=

=

Да

нет

Цены на электроэнергию, газ, услуги ЖКХ

96

2

Цены на основные продукты питания

94

5

Основные отрасли промышленности, крупные предприятия

91

5

Особенности учебного процесса в школе и вузах

88

9

Состояние общественной морали

79

14

Предпринимательскую деятельность граждан

73

21

Крупные расходы граждан

67

28

Деятельность ТВ

63

32

Деятельность,= характер подачи информации в газетах, журналах, радиопередачах

58

36

Зарубежные контакты граждан

51

40

Экспресс, январь 2001, N=1600,= В % к числу опрошенных

=

Табл. 6

 =

Что, на Ваш взгляд, следовало бы предпринять президенту и правительству в= условиях нынешнего кризиса в стране?

=

«Закрутить гайки» и жестко относиться к любым «вольностям»= в политике и экономической жизни

53

Предоставить людям свободу заниматься своими делами и следить только за тем, чтобы они не нарушали закон

33

Затруднились с ответом

14

Январь 2001 г., N=1600, в % к числу опрошенных

=

Никак нельзя сказать, что одно навязано другому или представляет собой чужеродный элемент (табл.5,6,7). Сложность описания и понимания действия этой структуры заключается не в сложности или комплексности отдельных элементов и их наборов, а в смысловых механизмах сочленения этих планов, своего рода= опорных «шарнирах», обеспечивающих= динамическую устойчивость функционированию советского и постсоветского режима.

Иная в качественном и в структурном плане ситуация складывается в России сейчас, в девяностые годы и позже. Чувство социальной беспомощности массового человека при ощущении им негарантированности собственного существования (заметном нарастании институциональных дисфункций, институциональных отказов v фактических или относительно возросших запросов), явной растерянности, неуверенности, дезориентированности и т.п. заметно сужает пространство ориентаций на позитивного потенциального партнера до членов своей семьи, ближайших родных, притом что дистанцирование и отчуждение от всех «других» (по социальным, культурным, этническим и иным характеристикам), напротив, растет. Явное ослабление централизованного (исходно - тоталитарного) контроля и командного управления основными ресурсами и потоками, децентрализация, точнее демонополизация источников «обычных» и формально правовых норм взаимодействия на всех уровнях общества сопровождается заметным размыванием в массовом сознании, в риторике масс-медиа понятий легитимного и нелегитимного, ценного и обязательного, идеального, желаемого и предписанного.

=

Табл. 7

 =

Можно ли в России найти защиту от произвола властей, и если да, то каким образом?=

=

В России= нет произвола властей

4

В России нельзя найти защиту от произвола властей

49

Можно найти защиту обратившись -

В суд

10

К влиятельным знакомым лицам

8

В вышестоящие органы власти

6

К местным «браткам», мафии

5

В СМИ

4

В правозащитные и другие общественные организации

3

В международный суд в Страсбурге

2

Можно откупиться, дать взятку

5

Другое, нет ответа

3

В % к числу опрошенных, март 2001= (N=1600)

=

При этом устойчивое отсутствие массового доверия абсолютному большинству социальных институтов нынешнего российского общества[6], неверие в их законность и правильность, сознание неэффективности работы этих представительских образований, в особенности v новых, непривычных для советского огосударствленного социума (парламента, конкурирующих партий, независимых профсоюзов)[7], парадоксально сопровождается (или компенсируется) удержанием в массе чисто советских, патерналистских представлений о социальной системе общества, его институтах, нормах их функционирования.

=

Табл. 8

=

В какой мере, на Ваш взгляд, заслуживают доверия такие институты, как -

=

=

Полное доверие

( А )

Частичное доверие

Полное недоверие

( В )

(А) v (В)

Президент

59

27

7

52

Церковь, религиозные организации

37

24

13

24

Армия

27

36

23

4

Органы госбезопасности

23

33

22

1

СМИ

22

46

22

0

Правительство

16

42

30

-14

Местные власти

15

33

43

-28

Областные (республ.) власти

13

36

36

-23

Суд

13

35

33

-20

Профсоюзы

13

28

32

-19

Прокуратура

11

32

33

-22

Милиция

11

34

46

-35

Совет= Федерации

10

37

25

-15

Госдума

9

43

37

-28

Политические партии

5

29

43

-38

* в % к числу опрошенных, март 2003 г., N=2107; затруднившиеся с ответом не приводятся; ранжировано по ?полному доверию?

=

=Подобное распределение «доверия» к институтам очень мало меняется на протяжении всего времени вциомовских опросов.

=

Табл. 9

=

Доверие/ недоверие= к основным социально-политическим институтам

1.===== вполне заслуживает; 2. совсем не заслуживает

=

Год, месяц

1994,======= 6

1995,

5

1996,

7

1997,

9

1998,

9

1999,9

2000,9

2001,9

2002,9

=

Президенту

1

16

6

22

12

2

2

45

54

61

=

2

35

48

28

36

72

75

9

7

6

=

Парламенту (ФС+ГД, после 2000-9 раздельно -========================= ГД

1

5

4

9

7

6

4

10

11

11

=

2

32

37

21

29

36

37

30

33

31

=

после 2000-9 раздельно=============================================================== ФС

1

-

-

-

-

-

-

-

11

13

=

2

-

-

-

-

-

-

-

21

20

=

Правительству

1

4

4

13

10

4

8

20

22

24

=

2

31

40

24

32

48

35

20

21

22

=

Областные, республиканские власти

1

=8

9

12

19

15

19

20

22

19

=

2

30

29

27

21

29

25

28

26

29

=

Местные (городские, районные) власти

1

11

13

16

22

18

22

19

21

21

=

2

33

30

29

25

30

28

30

32

35

=

Армия

1

36

26

27

28

28

35

35

33

28

=

2

12

20

17

16

19

16

16

17

21

=

Органы госбезопасности

1

20

12

18

19

18

20

21

23

23

=

2

19

24

21

24

25

24

22

19

20

=

Милиция,суд, прокуратура, с 2001 v милиция и прокуратура, с 2002 v только милиция

1

14

8

12

13

12

11

14

12

12

=

2

36

39

35

39

39

42

36

41

37

=

=2002-9 v прокуратура отдельно

1

-

-

-

-

-

-

-

-

13

=

2

-

-

-

-

-

-

-

-

25

=

2001-9 v суд отдельно

1

-

-

-

-

-

-

-

14

16

=

2

-

-

-

-

-

-

-

29

29

=

СМИ

1

20

23

25

26

24

25

26

24

23

=

2

16

17

17

16

19

19

17

18

21

=

Церковь, религиозные организации

1

46

36

41

38

32

37

39

38

40

=

2

3

9

9

11

12

12

11

12

10

=

Политические партии

1

2

-

4

4

4

4

7

6

7

=

2

44

-

33

18

34

33

34

37

39

=

Профсоюзы

1

8

6

10

11

11

9

11

11

13

=

2

28

28

32

28

28

34

31

32

31

=

=

=Именно эти представления и образуют горизонт восприятия и оценки актуально происходящего. Декларируемое респондентами недоверие институтам, сознание своей отчужденности от официальных учреждений социальной сферы и т.п. (о них ниже) не исключают реальной заинтересованности россиян в них, тем более что у большинства населения никаких альтернативных, внегосударственных возможностей решить свои жизненные проблемы нет. Соответственно, по мере дробления и распада социального целого происходит постепенная и в каждом случае частичная апроприация ресурсов того или иного института. Во-первых, они используются «кадрами» самих этих институтов, причем на любых уровнях от руководства до технических служащих, а во-вторых, массовой клиентурой «со стороны». Те и другие вступают в симбиотические формально-неформальные отношения.

При этом какими бы персонализированными, партикуляристскими, неправовыми и т.п. эти отношения не были по содержанию связей или переживаниям участников, они= все равно структурированы позициями, компетенциями, коммуникативными связями должностных= лиц в рамках соответствующего института и включают в себя (используют) исключительно институциональные ресурсы. Доминируют в них представители соответствующего института, а не клиенты (можно сказать, по-прежнему продавец, а не покупатель), и эта асимметрия понимается и принимается обеими заинтересованными «сторонами». «Владельцы» и «просители», доноры и реципиенты, используя свой прежний опыт= жизни в дефицитарную эпоху или получив инструкции такого рода от «знатоков», вполне ориентируются в= структуре возникающих взаимоотношений, рассчитывают на общие нормы= взаимодействия, обмена. Они проверяют, уточняют,= согласовывают их в ходе коммуникаций и в принципе (уж во всяком случае, реципиенты) стремятся к их формализации, таксации, либо не возражали бы против нее.

=

К определению социального института. Социальный институт - устойчивое социальное ценностно-нормативное или ролевое взаимодействие, возникающее вокруг определенной культурной ценности, закрепленное в праве и регулируемое правовым образом. Ценности, конституирующие «институт», могут быть самыми разными (по характеру «значимости», то есть по силе своего признания, по масштабу и модусу значимости v универсалистские или партикуляристские, то есть мотивирующие открытые или закрытые социальные взаимодействия и т.п.), но они должны быть каким-то образом артикулированы и «инкорпорированы» в кодексе правил не только данного социального образования, но и других социальных институтов, обеспечивая тем самым их функциональную взаимосвязь и взаимозависимость, упорядоченность нормативных переходов между разными системами или кодексами правил. Скажем, это ценность когнитивной рациональности= и этики ответственности - для науки, необходимость лечения, сохранения здоровья и облегчения страданий от болезни - для медицины, значимость социальной интеграции через= игру образно-символическими структурами - для искусства и литературы, ценности веры, господства, взаимного интереса, безопасности, свободы для других сфер= - экономики, политики, охраны общественного порядка, безопасности и проч. Степень рационализированности или артикулированности самих ценностей может быть самой разной, как и степень автономности соответствующей социальной сферы, становящейся объектом процессов институционализации. В исследовательском плане можно говорить о сильнейших напряжениях между разными институциональными сферами, конфликтах институтов, подчинении или нейтрализации ценностно-нормативных значений одного института другим, наличие смысловых или правовых разрывов между институтами, комбинации разных по происхождению и характеру институтов,= и проч.,= но для самого действующего эти переходы совершенно не обязательно должны быть артикулированы и ясны. Более того, сами по себе подобные ценностные коллизации= могут быть источником нормативных конфликтов, решаемых ценой существенного (психологического) «вытеснения» одних значений из сферы действия других (что впрочем, не отменяет значимости вытесненных значений, а переводит их в другой план действия, другой «регистр», другую плоскость социального поведения, возможно, с иными социальными партнерами).= Важно, однако, что эти ценности= прямым или негативным образом фиксируются в нормативных= значениях нескольких социальных институтов, что и обеспечивает условия их воспроизводства, независимо от= мотивов или намерений конкретного действующего лица или лиц.

Иначе говоря, в понятии института принципиально важны два признака: устойчивость (воспроизводимость во времени, независимость функций и ролевого состава от конкретных участников взаимодействия, что особенно важно при смене поколений или иной циркуляции и замещении акторов) и правовой характер регуляции, порядка функционирования. Признак ролевой дифференциации или функциональной специализации, то есть определенный уровень сложности системы взаимодействия, сам по себе не является достаточным для выделения этого взаимодействия в качестве= «института», нужны признаки воспроизводимости, специальные действия, обеспечивающие воспроизводство институциональных отношений, независимо от персонального состава действующих лиц. Само по себе правовое регулирование может быть как формальным, то есть закрепленным в письменных уложениях, уставах, законах или конституциях, так и неформальным, регулироваться обычным, некодифицированным и часто даже специально не артикулируемым правом, легитимная значимость которого укорена в традициях и обычаях, подразумеваемых устных правилах поведения, отклонение от которых грозит вполне определенными санкциями.=

Именно признаки правовой регуляции и конституции отличают социальный институт от социальной группы, возникновение и существование которой лишено признаков правых норм и гарантий и не нуждается в правовом обеспечении. Все взаимодействие членов группы с другими действующими лицами (вне или внутри группы) предполагает применение актуальных групповых норм и санкций, позитивных или негативных,= но всегда v «неформальных», то есть имеющих источник своей значимости внутри самой группы, возникающих, складывающихся преимущественно в процессе самого актуального взаимодействия. Групповые нормы могут принимать во внимание или даже апеллировать к разным правовым источникам и авторитетам, но это не является отличительным или конститутивным признаком социальной группы. Мотивы групповой связи, солидарности или взаимной деятельности могут быть самыми разными, например, целевыми (определяться сочетанием интересов или ценностями), могут диктоваться обычаями или выгодами кооперативной деятельности, но в любом случае они не достигают стадии правового закрепления. Поэтому групповая структура достаточно лабильна, неустойчива. Если группа не опирается на институциональные структуры или не закрепляется формальным образом= (пусть даже это будут внутренние конвенции), она= распадаются, не имея механизмов длительной консолидации, аккумуляции ресурсов, средств дифференциации и специализации. Напротив, включение (подключение) групповых образований в систему институциональных отношений означает не просто усложнение репродуктивных механизмов морфологической структуры общества (ценностно-нормативного многообразия типов социальной регуляции,= рост смысловой сложности социальной реальности, увеличение= «терпимости» к культурной гетерогенности), но и условия воспроизводства социальной и функциональной дифференциации, определенные гарантии от нивелирования возникающих различий (интересов, представлений, ценностей)= властными кланами, репрессивными== инститами, подавления ими= традиционных ассоциаций, союзов, поглощения возникающих групповых форм солидарности или объединений.

В зависимости от степени сложности и дифференцированности своего устройства (наличия многообразных типовых социальных ролей) институциональное социальное взаимодействие может обладать формальным или неформальным характером. Как правило, чем сложнее структура института, тем более эксплицированы и формализованы ролевые отношения, составляющие институт. Социологически (и это давно уже стало элементарным требованием учебников по социологии) необходимо различать социальную формальную организацию и социальный институт. Конституция и характер деятельности формальной организации - что называется, по определению - заданы извне, другими социальными институтами, регулирующими, контролирующими ее деятельность, то есть задающими ей цели и правила (нормы) функционирования. Это значит, что в отличие от "института" конкретная формальная социальная организация не обладает признаками (и механизмами, подсистемами) самовоспроизводства.

Поэтому процессы устойчивой социальной дифференциации не могут выражаться иначе, как в виде усиления формальной институционализации действующих социальных отношений, любых реальных или возможных групповых структур, включения в систему права и правового упорядочения любых социальных новообразований (а соответственно, легитимация механизмов их воспроизводства). Поскольку любая форма правовой регуляции связана с использованием средств принуждения, насилия, в том числе v государственного, то есть корпорации,= монополизирующей средства легитимного насилия, то проблема приобретает иной разворот, заключающийся прежде всего в том, каковы= основания легитимации, идет ли соответствующая инициатива= от структур= «гражданского общества», упорядоченным== путем= политического «представительства народа» в органах законодательной власти, или, как это имело место в тоталитарных или авторитарных режимах, возникающих после распада в ходе драматических коллизиций модернизации традиционных патримониальных автократий и империй, правовая инициатива исходит от безальтернативных властных клик и корпораций. При всей своей схематичности (понятно, что реальные процессы гораздо многообразнее, сложнее и противоречивее, чем эта бинарная типология, имеющая исключительно конкретный методический смысл) подобные построения указывают на то, как выстраиваются порядки санкционирования социальных отношений («сверху вниз», навязыванием силой, принуждением,= «октроированием», или «снизу вверх», принятием в качестве неизбежного компромисса гетерогенных интересов, «пактированием», конвенциональным согласием, предполагающим общественное участие и равнозначную ответственность большинства участников), как происходит конституция «общества», признание и оформление актуальных взаимодействий, чем бы они не были мотивированы.

=

Доверие к институтам. Массовое доверие к общественно-политическим институтам в России представляет собой довольно сложный комплекс устойчивых и воспроизводимых реакций, включающих как ценностно-нормативные и символические представления,= так и поведенческие характеристики. Менее всего здесь значим моральный аспект (доверия к другому лицу в силу идеальных, принципиально неличных,= представлений и соображений) или психологической (непосредственной, аффективной) преданности, безусловной, безотчетной веры в добрые или профессиональные мотивы действия или намерения функционеров или лидеров соответствующих организаций и ведомств. Точно также «доверие» здесь не является характеристикой рационального, «экономического»= поведения, взвешивания «рисков» правильного или должного поведения. Безальтернативность институциональной системы советского и постсоветского типов не предполагает личного соучастия граждан в определении= характера или контроле= их деятельности, а значит и= собственной= ответственности за них[8].= Тоталитарная система институтов, подчиняющая любые фукнциональные подсистемы общества интересам государства, окрашивает или придает= любым институциональным отношениям характер отношений «власти-подчинения», что в свою очередь воспринимается весьма негативно[9]. Дефицит институциональной репрезентации интересов индивида или= его защиты воспринимается как чувство сильнейшей зависимости от государства, от бюрократических ведомств и организаций, ситуация «безвыходности», так как других ресурсов или способов решения возникающей проблемы (лечения= болезни, поступления в вуз, решения= спорного вопроса в суде и проч.) у индивида, как ему представляется, просто нет. Об этом периодически заявляли большая часть опрошенных на вопросы такого рода. Например, в апреле 1999 года так ответили= 51%, 13% - затруднились как-то оценить свое состояние и 36% из опрошенных назвали= себя «свободным человком» (N=2000).

Однако, будучи несвободными, они могут= с высокой степенью предсказуемости= оценить действия институциональных структур. Отказ от «экономического» (целерационального) расчета действий институтов (доверия= как какуляции «рисков») не означает «иррационального» (в смысле v «слепого» доверия или недоверия) отношения населения к институциональной структуре, напротив,= схема рациональности массового поведения в данном случае становится гораздо более сложной и громоздкой. Она требует от актора (в соответствии с его опытом жизни в советском обществе, вынужденных ограничений и неудач) учета реакций сразу многих= значимых инстанций и обстоятельств действия, многих значимых других v как своих, ближних (родных, сотрудников, соседей), так и «дальних», репрезентирующих= формальные структуры государства или близкие к нему.

=Аналитически можно выделить несколько планов доверия к институтам:

-=================== идентификация= с ценностями или целями институтов (как чисто функциональных образований, так и их национальных или коллективных форм, учреждений v наша армия, наша медицина, наше образование или наука, наши достижения в исследовании космоса, наш спорт и т.п.); идентификация с политическими лидерами, возглавляющих или репрезентирующих институты;

-=================== возможность обращения к= услугам или возможностям, ресурсам соответствующего института, потенциальный доступ к нему;

-=================== прагматическая оценка реального исполнения, взвешивание= декларируемых= и фактически исполняемых институтами функций (или связанных с ними); оценка возможного выбора институциональной или неинституциональной стратегии действия, цены уклонения от требуемых институтом предписаний; оценка эффективности альтернативного поведения;

-=================== иллюзии, надежды= на получение благ или= освобождение от страхов, защиту от угрозы, вызванные ожиданиями именно институциональных дисфункций, социальных последствий латентной недееспособности= соответствующих институтов;

-=================== представления о цене соблюдения и несоблюдения институциональных условий и требований, цене адаптации, готовность минимизировать репрессивное давление соответствующего института обращением к ресурсам других групп или иным возможностям приспособиться к его требованиям.

Такое понимание «доверия» возникает= вследствие= постоянно повторяющихся и умножающихся ситуаций, в которых государство систематически скидывает с себя ответственность за прежние социальные обязательства (медицина, общественный порядок и безопасность, образование, ЖКХ, благополучие, армия, распределение бюджета и т.п.), которые поэтому становятся= скорее декларативно-символическими;= но при этом государство не= отказывается от изменения самого типа отношений подданных с властью или экономикой и т.п., что и предопределяет для индивида ситуацию как безальтерантивную. Суть процессов разложения тоталитарного режима заключается в том, что сохраняется прежний образец патерналистско-репрессивной власти, одновременно с ею непоконтролируемостью, безответственностью институтов перед частым индивидом, то есть= одновременно демонстрируются и неспособность институтов к выполнению своих функций на прежних условиях, и сохраняются и подчеркиваются обязательства граждан по отношению к ним, а также к власти, утвержающей эти самые принципы и нормы отношений.

Признаком изменения такой системы отношений было бы появление новых институтов, ключевым моментом которых была бы «институционализация недоверия» (внеинституциональной проверки, система отчетности соответствующего института перед неконтролируемыми самим институтом или авторитарной централизованной властью инстанциями, смены функционеров или применения санкций со стороны других институтов v суда, общественного мнения и проч.). Однако специфика же нынешней российской ситуации заключается в том, что, несмотря на возникающие напряжения в системе, не возникает новых институтов (или они имеют зародышевый или чисто декларативный характер). Разлагающаяся старая советская институциональная система, сопротивляющаяся принципиальным изменениям, удерживается благодаря определенному типу человека, давно адаптировавшегося к ее условиями, находящего новые возможности приспособления к такому положению вещей, и, вполне вероятно, уже не могущего измениться, по крайней мере - в обозримое время. (Изменение человека и изменение институциональной системы v вещь взаимосвязанная, обеспечивающая и поддерживающая друг друга). Вопреки всем разговорам о «новой демократической России» после принятия ее новой конституции и кодексов законов, с точки зрения обывателя было бы правильнее говорить только об известной перекомпозиции полномочий и ориентаций центральных и местных властей или отдельных властных и институциональных структур, но не принципиальном изменении их характера или их функционирования.

Поэтому «доверие» к институциональной системе в российских условиях v это прежде всего оценка социального порядка, стабильности и предсказуемости поведения других как условия индивидуального приспособления к= требованиям= или запросам институтов. Сама институциональная система= сложилась под давлением интересов тоталитарной власти и отвечает ее критериям,= слабо реагируя на= интересы населения, «общества», никак не гарантируя= обеспечение их нужд и запросов, то она в целом представляется для обывателя непредсказумой, непрозрачной, неконтролируемой. Соответственно, в данном случае не может быть и об оправданном доверии и, следовательно, разочаровании от неисполнения: тип массовой адаптации таков, что в «доверие» к тому или иному институту (суду, милиции, собесу, вузу, больнице и т.п.) входит заведомо не подтверждаемое поведение института, «неудача», это не внешний, а внутренний, имманентный самому представлению об институте= компонент оценки его деятельности. Это момент оценки оперделяет= горизонт отношений с институтом. Поэтому речь= идет= прежде всего о степени неудачи, терпимости институциональных «дисфукций», мере минимизации вреда.

Здесь нельзя применять модель целерациональную модель социального действия («доверие-риск»), как это предлагают П.Штомпка или Э.Гидденс в своих концепциях социального доверия. По существу речь идет о разных планах оценки действий институтов: в одном случае, по шкале минимизации вреда от власти, в другом случае v по шкале минимально достаточного= позитива, символической отождествления себя с ценностями институтов.

В этом плане отношение россиян к «институтам», это отношение - к самим себе и значимым Другим.= Основа отношения v неполное доверие (в сознании и в реальной жизни), принудительное согласие с характером подобных= отношений. Отсюда v негативный фон и доминирование релятивистских моделей социальной этики. В этом случае «неполное доверие» v это наиболее рациональная форма поведения. Крайние точки v полное недоверие и полное доверие к институтам носят идеологический и потому сверхценный характер. Неполное доверие v залог гибкости поведения, адаптации к репрессивным и безальтернативным институциональным рамкам, важнейшим обстоятельствам социальной жизни, принудительной криминализации, вытекающей из= внешних институциональных регламентаций. Но это же и фактор устойчивости подобной социальнйо системы. Недоверие как тип адаптивного поведения означает= зависимость от института и стремление обойти или обыграть формальные правила игры, установить, войти в неформальные отноешния с агентами этих инстиутов по другим, уже не институциоанльным правилам поведения. «Неполное доверие» это признание и выражение= установок привычного коллективного заложничества населения по отношению к= не поддающимся влиянию со стороны общества властно-институциональным структурам. В этом смысле оно антипод идеи «общественного договора», поскольку нет инстанции= и социальных механизмов со стороны общества, пусть даже в метафорическом смысле, которые могло бы представлять интересы общества v ситуация в этом плане радикально отлична от предреволюционной в Америке в конце 18 века, когда (после Бостонского чаепития) был выдвинут важнейший социальный и= государственно-политический прицнип: no taxion without representation

Если не считать колебаний отношений к «президенту» (падение доверия к Ельцину), то эта социальная категория опрошенных (ответы о неполном доверии, как впрочем и группа «затруднившихся с ответом, в опредленном плане представляющая собой вариант тех же самых еракций,но только у самых пассивных и некомпетентных категорий респондентов) демонстрирует= самую большую устойчивость на протяжении= всех лет= измерения (см. табл.10 и табл. 11):

=

Табл. 10

=Неполное (частичное) доверие к институтам

(в % к числу опрошенных)

=

Год,

месяц опроса

94-6

95-5

96-7

97-9

98-9

99-9

2000-9

2001-9

2002-9

Президенту

34

32

38

42

20

16

33

30

26

Парламенту (ГД+ФС)

32

35

44

42

37

35

-

-

-

Госдума

=

=

=

=

=

=

43

39

43

ФС

-

-

-

-

-

-

-

32

33

Правительству

36

36

44

45

27

38

43

40

39

Областные, республиканские власти

32

36

38

37

40

38

36

35

36

Местные (городские, районные) власти

32

34

37

37

36

35

37

33

33

Армия

26

32

34

36

34

31

35

31

36

Органы госбезопасности

28

32

33

32

30

33

36

30

32

Милиция,суд, прокуратура

31

34

36

35

34

33

39

33

39

=Только суд и прокуратура

-

-

-

-

-

-

-

34

34

Только прокуратура

-

-

-

-

-

-

-

-

36

СМИ

47

46

44

47

44

44

44

45

44

Церковь, религиозные организации

15

18

18

22

22

20

22

21

22

Политические партии

20

-

26

20

29

30

31

28

28

Профсоюзы

17

22

22

27

26

22

28

23

25

=

Табл. 11

=

Ранжированность институтов

по уровню затруднившихся ответить на вопрос о доверии к ним

(в % к числу опрошенных)

=

Институты

Затруднились с ответом

Профсоюзы

27

Церковь, религиозные организации

26

Прокуратура

24

Политические партии

23

Органы госбезопасности

22

Суд

19

Областные, республиканские власти

15

Армия

14

Правительство

11

СМИ

10

Госдума

10

Милиция

9

Местные власти

9

Президент

7

Март 2003, N=2017

=

Табл. 12

=

=Затруднившиеся ответить на вопрос о доверии к институтам

(в % к числу опрошенных)

=

Год,

месяц опроса

1994июнь

1995май

1996

июль

1997

сентябрь

1998

сентябрь

1999

сентябрь

2000

сентябрь

2001 сентябрь

2002 сентябрь

Президенту

15

12

12

9

6

7

13

9

8

Парламенту (с 2000 г. - ГД)

28

22

26

22

21

24

17

17

15

С 2000 г. v ФС

-

-

-

-

-

-

-

36

34

Правительству

24

18

19

13

21

20

17

17

15

Областные, республиканские власти

26

23

22

19

17

20

16

17

15

Местные власти

22

20

17

16

16

15

14

14

15

Армия

26

32

34

36

34

31

35

31

36

Госбезопасность

31

29

28

24

25

25

22

28

26

Правоохранительные органы (с 2000 г. v только милиция)

18

16

17

13

15

15

12

14

12

суд

-

-

-

-

-

-

-

23

21

Прокуратура

-

-

-

-

-

-

-

-

26

СМИ

15

12

14

12

14

12

13

13

12

Церковь, религиозные организации

32

35

32

30

33

31

28

28

28

Политические партии

32

-

37

58

33

34

28

29

26

Профсоюзы

28

28

32

28

28

33

31

34

32

=

Зона преобладания полного «доверия» v символические институты, царь и церковь, в меньшей степени v армия и госбезопасность, ясная легенда репрессивного и силового государственной власти, прошлого и т.п.; зона преобладания полного «недоверия» v правовые институты, партийные и представительские институты, исполнительная власть любого уровня и проч. Характерно, что в России удовлетворенность ( идентификация)= политическими структурами,= как показывают межстрановые сравнительные исследования,= в 3-4 раза ниже, чем= в большинстве развитых стран, и в 1.3-1.5 ниже, чем в большинства стран ЦВЕ (кроме Венгрии и Польше, где разрыв с Россией на момент опросов /1995 г./ был= не так велик, но существенно увеличился в последние годы).

Но то, что= предопределяет повседневную жизнь или процессы в гражданском обещстве, не пользуется= особым доверием.= Именно эти структуры отношений обрастают сложнейшим слоем неформальных, сетевых отношений, компенсирующих падающую их эффективность. Можно сказать, что население («общество») вынуждено оплачивать их усиливающуюся неэффективность, ибо для него нет выбора.= Это тягло, налог, повинность или бремя карательного государства. Собственно, реальная динамика отношения к власти скорее всего состоит именно в этом.

=

Разновидности социальных сетей. За одним общим обозначением «сети» могут скрываться разные типы социального взаимодействия и соответственно разные формы социальных образований, ассоциаций или институтов. Решающими моментами в диагностике и понимании конкретной сети для нас выступают: 1) характер ресурса (внутренний/внешний), 2) основания и форма организации (тип социальных связей, их воспроизводимость, механизмы воспроизводства); 3) характер санкций за отклонение или нарушение ролевых ожиданий и= норм взаимодействия.

Так, социальные сети взаимопомощи и коллективного выживания, изучавшиеся нашими коллегами в рамках неформальной экономики на селе, определяются персональными, межличностными коммуникативными связями и партикуляристскими формами отношений традиционного сообщества, традиционного взаимодействия v родства, свойства, соседства (конечно, с поправкой на советские условия). Иными словами, такое сообщество узко локально, закрыто по составу членов, ограничено по набору и объему ресурсов, его форма задана и удерживается извне. Короче говоря, перед нами казенно-принудительное сообщество «своих», вынужденная, безальтернативная форма социальности. С определенным огрублением можно сказать, что сеть здесь составляет само сообщество, тождественна с его структурой.

Другой тип представляют собой, например, сети типа разведывательных или террористических. В социологическом смысле слова, мы имеем здесь дело с группой или организацией. Ее смысло- и структурообразующие аспекты, функции= (цели, ценности) сосредоточены в одном лице v «центральной» ролевой фигуре руководителя или резидента, который только и знает всех членов сети лично, по настоящим именам, биографиям и проч. Инструментальные же элементы коллективного действия иерархически распределены, разнесены между анонимными (псевдонимными) участниками-исполнителями, которые контактируют лишь с ближайшим или двумя ближайшими звеньями сети - ниже- и вышестоящим. Сеть ориентирована на достижение определенной цели, выполнение задания, которым и ограничена по времени существования. Ее структура задается и воспроизводится «центром» (руководителем, резидентом), нередко внешним по отношению к ней, что символизируется соответствующим барьером или барьерами v пространственными, языковыми и др. «Длина» и «частота» подобной сети может наращиваться или сокращаться, но только за счет периферийных, исполнительских элементов. Если цель такой сети реализована или устранен ее центральный элемент, она неизбежно распадается или расформировывается.

Сети теневого предпринимательства или силового партнерства, от цеховиков 1970-х гг. до силовых структур 1990-х гг., аккумулируют различные ресурсы и предполагают различные формы санкций. Они способны воспроизводить свою дифференцированную ролевую структуру независимо от смены реального человеческого состава участников. В этом плане их можно характеризовать как неформальные институты[10].

Наконец, иное социальное образование представляют собой сети нужных знакомств[11]. Речь идет о вынужденном и эпизодическом, однократном= взаимодействии в случае особой необходимости. Это персональные отношения, определенные местом «донора» услуги в рамках формального института и, соответственно, характером наличного в его распоряжении институционального ресурса. Вне институциональных рамок, пусть сколь угодно ослабленных или распадающихся, подобные отношения не обладают собственной структурой, а значит и не воспроизводятся.

Во многом такими были, например, уже сети дефицитарной эпохи, связанные с затрудненностью доступа даже к самым основным продуктам питания. Ликвидация товарного дефицита в 1992-93 гг. привела, соответственно, к упразднению соответствующих запасных, страховочных связей, ставших ненужными и избыточными.

=

Табл.13

=

Если у Вас сейчас в доме есть мясо, то как Вы его приобрели? А картофель?

=

Мясо

Картофель

В доме нет мяса, картофеля

20

4

Купили в госторговле

11

11

На рынке

16

15

В магазинах коопторга

8

-

Получили в заказах на работе, по месту учебы

10

9

Заказах для ветеранов, многодетных семей и т.п.

3

-

Достали по блату, знакомству

5

2

Получили от родственников, знакомых

12

11

Из собственного хозяйства

22

50

Другое

0.4

1

Не знаю, затрудняюсь ответить, нет ответа

2

1

Формальные / неформальные каналы

1, 16

1,18

Декабрь 1991, N=1933; в % к числу опрошенных; ?-? в вопросе не было соответствующей подсказки

=

Табл.14

=

Где Вы чаще всего покупаете продукты для своей семьи?

=

В обычных государственных магазинах

88

На рынке, у частников

53

Продовольственные заказы, в буфете по месту работы, учебы

19

Покупаю по блату, знакомству

11

Покупаю у спекулянтов, переплачиваю

11

У нас свой огород, сад, ЛПХ

42

Другое, затрудняюсь, нет ответа

2

Формальные / неформальные каналы

3.4

В % к числу опрошенных, Россия, июнь 1991 (N=3061)

=

Табл.15

=

Где вы= чаще всего покупаете продукты для своей семьи?

=

В обычных магазинах

86

На рынке

52

В коммерческих ларьках

17

У частных лиц, с= ?рук?

11

По месту работы, у родных, знакомых на работе

10

В валютных магазинах

0.6

Другое

3

Затруднились ответить

2

В % к числу опрошенных, май= 1995 (N=2550)

=

Адаптация и идентификация: функциональная нагрузка сетей. Принципиальным для социолога обстоятельством является то, что так называемые социальные сети, во-первых, обеспечивают реализацию нужд лишь индивида, самое большее - семьи. Во-вторых, эти нужды относятся к минимальному общему достоянию всех членов данного социума, касаются самого необходимого для каждого из них. Но это значит, в-третьих, что сети не обеспечивают социального подъема и просто не ориентированы на подобную функцию. Дело не в том, что они фактически не в силах обеспечить вертикальную мобильность тому или иному индивиду v такое как раз вполне возможно, допускается нашими респондентами (по крайней мере, половиной их) и, вероятно, не так редко используется на практике.

=

Табл.16

=

Как Вы считаете, в целом допустимо или предосудительно использовать связи и знакомства для продвижения по служебной лестнице?

=

Вполне допустимо

19

В целом допустимо

27

В целом предосудительно

32

Крайне предосудительно

17

Затруднились с ответом

5

Допустимо/недопустимо================ =========================

0.94

В % к числу опрошенных, июль= 2000 (N=1600)

=

Но социологически куда важнее другое: сети исключают а) индивидуальную соревновательность и б) коллективную гратификацию достижения, то есть, неспособны переводить отдельное индивидуальное достижение в более общие социальные структуры, делать отдельное всеобщим. А из этого следует, что внутри и с помощью сети возможны лишь пассивное выживание, решение той или иной проблемы и даже относительное улучшение ситуации отдельного человека или его семьи, но невозможно коллективно-ориентированное действие в целях подъема или улучшения позиций самой группы, класса, слоя, института в целом. Иными словами, мы имеем здесь дело с антропологической основой и поведенческой тактикой принудительной индивидуальной (семейной) адаптации, усилиями по ее относительной, посильной рационализации, а не с принципиальной стратегией индивидуального и коллективного подъема, социального развития[13]. Результат v неизменно малая на протяжении всех последних десяти лет доля тех в российском населении, кто, ?по-разному устраивая свою жизнь в сложное, переходное время?,= не просто ограничивает себя во всем, реактивно приспосабливается или попросту живет как раньше, но сумел реально улучшить свое положение[14].

=

Табл.17

=

Самохарактеристика образа жизни= опрошенных

(В= % к числу опрошенных)

=

1994, N=2400

1999, N=2000

2001, N=2447

2002, N=2106

2003, N=2107

Свыклись с тем, что приходится жить, ограничивая себя во всем

=

-

=

-

=

30

=

24

=

26

Приходится вертеться, чтобы обеспечить семье хотя бы сносные условия жизни

=

=

30

=

=

38

=

=

26

=

=

28

=

=

28

Живут как раньше, ничего не произошло

=

26

=

16

=

16

=

20

=

19

Удалось использовать новые возможности, улучшить свою жизнь

=

6

=

5

=

7

=

7

=

6

Не могут приспособиться

23

33

15

16

14

Затрудняются ответить

16

9

6

6

6

В % к числу опрошенных

=

Характерна в этом смысле не преобладающая, но устойчивая и достаточно типовая реакция на типовую же проблемную ситуацию в собственной жизни, в семье: ?сделать ничего нельзя? (см. табл. 7,18, 19):

=

=Табл.18

=

Что делать человеку, если он заболел и ему нужно как можно скорее попасть в больницу, а место в больницы приходится ждать иногда месяцами?

=

Воспользоваться связями, знакомствами

44

Дать врачу подарок или деньги

24

Упросить администрацию больницы

22

Заплатить врачу за частные услуги

21

Ничего поделать нельзя

16

Нет ответа

2

март 1998 (N=2002); в % к числу опрошенных, сумма больше 100%,

=поскольку респонденты называли несколько вариантов

=

Табл.19

=

Как вы думаете, что следует предпринять родителям, если их дочь/сын не набрали нужное количество баллов для поступления в ВУЗ, а полностью оплатить его обучение в ВУЗе у них нет возможности?

=

Нанять репетитора и поступать повторно

38

Воспользоваться связями, знакомствами

19

Дать подарок или деньги лицу, от которого зависит прием в ВУЗ

16

Найти подходящий повод и подать на апелляцию для пересдачи экзаменов

6

Ничего поделать нельзя

22

Нет ответа

4

март 1998 (N=2002); в % к числу опрошенных, сумма больше 100%, поскольку респонденты называли не один вариант)

=

Дело здесь, как уже указывалось, не просто в эпизодической или фазовой реакции на процессы экономических или социальных перемен. Дело в структурах коллективной идентификации, нормативном типе человека, который признается в качестве= «нормального» (ожидаемого, понятного, общераспространенного) для этого= общества. Привычная самоидентификация в массе советского и российского населения осуществляется через осознание своей принадлежности к малым группам коллективной адаптации v выживания ценой понижения запросов и критериев оценки своей жизни, образов потенциальных партнеров[15]. Больше того, их обобщенной проекцией выступает и коллективная (национальная) идентичность в ее, опять-таки адаптивном, страдательном залоге: отсюда семантика испытания, терпения, отказа, жертвы в воображаемой конструкции русского (российского) характера. Другой символический контур коллективного ?мы? образован= героической легендой победившей власти v это социально-политический миф о великой и могучей державе. По отношению к данному уровню представлений о социальном целом, воплощающему центральные значения и задающему воображаемую структуру социума,= выстраивается механизм и риторика понижающей адаптации и негативной идентификации. Во всех сопровождающих такие процессы образах ?маленького человека? (?мы v люди маленькие?) мы имеем дело с фигурами массы, выстроенными в коллективном воображении относительно инстанций власти, или функционально и по конструкции им подобными образами ?нас? относительно ?Запада?. Два эти разных семантических и модальных плана идентификации не сливаются, но и не дифференцированы один от другого. Это, можно сказать, измерения друг друга, сохраняющие единую общую семантику несамодостаточности, неполноправности, зависимости и компенсаторного рессантимента[16].

Сети складываются на ресурсах репродуктивных институтов, компенсируя системный= сбой их работы в тех случаях, где речь идет об обеспечении самой жизни человека (это медицина, уклонение от армии, плюс деятельность социализирующих институтов v детсада, школы, вуза). При этом экстренное, разовое использование сетей призвано обеспечить уровень минимальной нормы, а не особое, повышенное качество услуги. А это значит, что речь идет о сбоях, распаде, деформации базовых институтов советского общества, о дефиците в самом его устройстве системных связей и устойчивых форм социальных отношений, ориентированных на обеспечение и подъем индивида,= группы, к которой он принадлежит или хотел бы принадлежать, а не на сохранение целого и всегдашние жертвы в его пользу.

Как уже говорилось, к сетям прибегают в особых, крайних случаях. И это не психологическая особенность респондентов-просителей, а структурная характеристика привычной структуры их жизненных отношений, больше того v составная часть антропологии человека советского типа. Мотивация через последний (или единственный) шанс, крайний случай и проч. указывает в таких ситуациях на крайне примитивные механизмы иерархизации нужд и мобилизации возможностей в нединамичном, недостижительском обществе, в условиях постоянной ?социальной бедности?. Социум советского типа поддерживает и воспроизводит подобную экстренность, как и привычку, в качестве устойчивых механизмов (нормативных горизонтов) взаимодействия. В нем, строго говоря, всегдашний дефицит ?нормального? - в смысле известного наличного многообразия и возможностей выбора.

К такого же типа механизмам относится мотивировка ?для детей?. Отсылка к образу ?детей? как элементарной форме ?обобщенного Другого? встроена в небогатый театр и репертуар социальных связей советского (российского) человека. Воображаемый театр значимых социальных персонажй образован семейством ?они-образов? (амбивалентных фигур власти, Запада, успешных людей), амбивалентной же фигурой ?мы? (в двойном залоге v как послушные и, вместе с тем,= хитрые, т.е. все тот же ?лукавый раб?) и позитивным, но пустым образом ?детей?.= Применительно к ?ним? действует тактика дистанцирования и ускользания, ?уклонизма? от государства, от начальства, от словесного выражения (брюзжание, туфта, затруднение с ответом, моралистическая редукция v ?блат?, ?мафия?, ?коррупция? и проч.). Применительно к ?нам? - сила уравнивающей и понижающей привычки (?не высовываться?). Применительно к ?детям? v экстренная мобилизация ценой жертв и отказов (?всё ради них?), при нередком потом разочаровании в результате и попреках за принесенные жертвы, в которых находит превращенное выражение чувство вины за недостаток взаимности.

=

Измерения социальности в конструкции сетей. В соответствии с симбиотическим, формально-неформальным характером взаимоотношений в сетях, сеть включает в себя два измерения: диффузной солидарности и аффективной привязанности, лояльности (семье, дружескому кругу), с одной стороны, и институциональной дифференциации, а нередко и универсалистского, формально-правового регулирования, с другой. А значит участники сетей всегда квалифицируют себя по двум разным типам ресурсов, которыми располагают и которые могут в экстренных случаях отмобилизовать (деньги/власть, родство/власть, родство/деньги и проч.), как и по двум типам соответствующих санкций.

Большинство адаптивных форм (предельно минимизированных норм), образующих сетевые взаимоотношения, именно этим своим нормативным характером закрыты от обсуждения. Они табуированы, поскольку язык v а в нашем случае это прежде всего язык моралистических и идеологических оценок законности/незаконности -= принадлежит исключительно власти, государству. Другой обобщенной символической системы, универсального= коммуникативного ресурса у участников нет (отсюда ситуация в интервью и групповых собедованиях, когда интервьюеры или модераторы фокус-групп, групповых дискуссий ?боятся поставить респондента в неловкое положение?). Поскольку действует нормативный код причастности= к партикулярному ?мы?, правило односторонней инклюзии, пропуск и допуск внутрь неформальных отношений, то с кем и для чего его обсуждать? Для этого нет ни автономной социальной позиции, ни рефлексивных культурных средств, кроме самой стереотипной оценки. Обобщенные посредники, универсальные языки v достояние и ресурсы дифференцированных институтов, модерного общества (буржуазного, гражданского). Для слоев российского населения, в которых изучаются сети, самостоятельное и осмысленное коллективное действие, тем более v устойчивое и долговременное,= невозможно.

Характерно, что= дружба, симпатия (эмпатия, в шелеровском смысле), а соответственно честное слово, доверие, клятва и другие подобные им обобщенные посредники взаимодействия в нынешней отечественной ситуации= культивируются и мобилизуются крайне слабо. Исключения тут составляли, видимо,= узкие кружки интеллигенции 1970-х гг. или слои образованной городской молодежи в начале экономических перемен (?свой круг? как ресурс первичной поддержки достижительских мотивов= и инициатив, пока формы социальной дифференциации, успех и проч. не стали разъедать прежние неформальные связи). Это обстоятельство еще раз указывает на отсуствие или слабость в советском и постоветском социуме форм позитивной социальности, взаимности (таких, как дар без отдачи, долг, партнерство, кооперация и проч.), а не социально-понижающих и негативных структур принудительной, заложнической солидарности. Подобный дефицит самостоятельных и эффективных институтов в обществе, конечно же,= связан с дефицитом социальных и культурных ресурсов у населения. В том числе, с длительным постоянным, уже привычным отсутствием системного ?избытка? (изобилия), стратегических резервов на будущее. Отсюда и низкая массовая заинтересованность в будущем, слабость или отсутствие реалистического, конструктивного подхода к нему.

=

Функциональная структура сетей и перспектива их институционализации: вместо заключения. Социальные сети - в том смысле, который развивался в данной статье, - не складываются ни в статусно-символических (сословно-иерархических) отношениях, ни в целеориентированных системах действия. Социальная и смысловая ?почва? сетей v это пассивная адаптация в условиях ограниченных ресурсов и снижения потребностей. Они складываются вокруг критических точек в системах социального и культурного воспроизводства социума. Иными словами, мы имеем здесь дело= с дефектами, сбоями полузакрытых обществ, в которые проникают или проникли (обычно - извне) те или иные элементы разнообразия, мотивы достижительства и проч.

Сетевые отношения вырастают на ресурсах тех институтов, которые ориентированы на поддержание нормы (общего «потолка») и в этом плане содержат обязательное ограничение на доступ к ресурсам и его объемам. Манипуляция доступом к подобным ресурсам и составляет «капитал», силу, основание значимости «нужных людей».= А это значит, что ресурсы не дифференцированы и не специализированы. Они столь же общезначимы (однозначно необходимы), сколь и общедоступны (рассчитаны на всех, на сообщество «таких, как все»).= Идет борьба за «общее», за минимум положенного всем (декларируемого), - борьба не за качество образования, а за диплом, не за улучшение медобслуживания, а за то, чтобы просто положили в больницу.

В силу всего сказанного, мы склоняемся к тому, чтобы считать сети явлением, скорее всего, фазовым. Фазовым, понятно, в типологическом смысле. Хронологически же сама фаза может для тех или иных групп растянуться надолго или даже превратиться в стационарный механизм v страховочный, демпфирующий, снижающий риски и т.п. И это, конечно, не социальная динамика, а социальная патология. Феномены ?изменений? выражаются здесь в процессах распространения, проникновения, просачивания неформальных отношений в рамки все новых и новых институтов, возникновении возможностей доступа= к закрытым прежде позициям во владении и распределении ресурсов.

Напротив, по мере того, как в сетевые отношения проникают формальные и современные мотивы действия, обобщенные средства обмена (деньги, установки на повышение уровня, формирование качественного другого строя и уровня жизни), сети и стоящие за ними связи первичной солидарности равных и бедных, равных в бедности, как правило, начинают эродировать и распадаться. Так на протяжении 1990-х гг. шло разрушение корпоративной интеллигентской солидарности. Так разрушаются родственные и соседские связи в современной деревне, когда кто-то один из семьи с трудом добивается успеха и понимает, что лояльность по отношению к остальным членам, среди которых, например, люди, отвыкшие работать, хронически пьющие и проч.,= может быстро свести его успех на нет.

Поэтому на вопрос: могут ли сети в перспективе дать начало новым институтам, - мы= склонны отвечать отрицательно. По нашим наблюдениям, сети, напротив, блокируют возникновение подобных институтов. Они подавляют потенциал функциональной дифференциации, здесь не возникает и фигуры типа «звезды коммуникативных сетей», социальной роли своего рода «стрелочника», в руках которого сосредоточивались бы связи, обеспечивающие за различные по типу вознаграждения и доступ к различным ресурсам. В противном случае такой «стрелочник», а значит и его сети, специализировались бы, формализовались, приобрели ролевую определенность,= институциональный вид. Этого с сетями не происходит. Напротив, силой сопротивления подобным трансформациям, против которых, в общем, не возражали бы просители и реципиенты благ= и услуг,= выступают именно представители институтов советского типа (образования, здравоохранения, милиции). Они предпочитают= не без риска вступать в неформальные и нелегальные отношения, но не специализировать и не формализовать свою внеправовую практику.

Использование связей для жизнеобеспечения, приобретения дефицитных благ и проч. носит достаточно узкий, дополнительный характер. Они используются лишь в разовых, экстренных ситуациях, но v что характерно - связанных с самой жизнью (больница, поступление в вуз) и в тех случаях, когда нужно, как считают респонденты,= что-то ?особое?. Речь в подобных случаях идет об ожидании выполнения не экстраординарных, а= нормальных, положенных, продекларированных функций, но уже в советских, а еще больше - постсоветских условиях это оказывается недоступном для общего пользования. Перед нами повседневная работа ?понижающего трансформатора? v узлового элемента социальной структуры советского общества и антропологической структуры человека советского типа. Уровень реальной нормы общедоступного постоянно снижаетс, либо заведомо поддерживается на уровне ниже минимума, тогда как официально декларированное в качестве нормального и всеобщего можно получить, лишь преодолев барьер формально допустимого, использовав ресурс того же официального института, но на особых правах и с черного хода. Привычный двойной счет (?нельзя, но можно?) v структура не столько сознания, сколько= самого социума.

=

1. Концепцию и материалы этой работы см. в кн.: Рефлексивное крестьяноведение. Десятилетие исследований сельской России/ Под ред. Т.Шанина, А.Никулина, В.Данилова. М.: РОССПЭН, 2002.

2. Не стал здесь исключением и сборник «Куда идет Россия?.. Формальные институты и реальные практики. 2002» (М.: МВШСЭН, 2002), казалось бы,= целиком посвященный данной проблеме.

3. См.: Schwehrpunkt: Kultursoziologie //= Koelner= Zeitschrift= fuer Soziologie=== und=== Sozialpsychologie", Opladen, 1979,= H.3; Kultur und Gesellschaft. Koelner= Zeitschrift= fuer Soziologie=== und=== Sozialpsychologie, Opladen, 1986. Sonderheft » 27.==

4. См.: Гудков Л. Проблема повседневности и поиски= альтернативной теории= социологии. - В кн.: ФРГ глазами= западногерманской социологии. М., 1989, c.296-329.

5. Новые направления в современной западной социологии. М., Наука.1979 .

6. На материале словесности и печатной культуры подробнее см.: Гудков Л., Дубин Б. Параллельные литературы: Попытка= социологического описания// они же. Интеллигенция. Заметки о литературно-политических иллюзиях. Москва; Харьков, 1995, с.42-66.

7. См. об этом: Левада Ю. Факторы и фантомы общественного доверия//Экономические и социальные перемены- 1996, »5, с.7-12; он же. Механизмы и функции общественного доверия// Мониторинг общественного мнения- 2001. »3, с.7-12; Ловелл Д.У. Доверие и политика в посткоммунистическом обществе// Pro et Contra, 2002, т.7,= »3, с.147-1б2; Elster J., Offe C., Preuss U.K. Institutional Design in Postcommunist Societies: Rebuilding the Sheap at Sea. Cambridge: Cambridge UP, 1998

8. В подобных условиях наибольшим доверием населения пользуются лишь два института: армия и церковь, v феномен, отмечающийся в массовом сознании исследователями всех посткоммунистических стран, см.: Plasser F., Ulram P. Measuring Political Culture in East Central Europe. Political Trust and System Support// Political Culture in East Central Europe/ Plasser F., Pribersky A., eds. Aldershot: Averbury, 1996, p.15-18.

9. Советский простой человек. Опыт социального портрета на рубеже 90-х годов. М., 1993, с.36. Декларативная идентификация со «страной», правительством и тогда была гораздо слабее, чем с родственной группой, рабочим коллективом,= а после развала советской власти и эрозии принудительного (и ставшего привычным) социального консенсуса власти и подданых= стала малозначимой, хотя и не изчезнувшей совсем. Если за семью и будущее детей 86-88% ощущали свою полную ответственность, то за действия властей v в 17-20%.= Ю.А.Левада, рассматривая изменения распределений ответов на вопрос: «Несет ли человек моральную ответственность за- (действия правительства, работу предприятия, события в стране и т.п.», делает следующий вывод:= « Если оставить в стороне последний по порядку вопрос о близкий родственниках, все остальные типы «обязательных» связей оказываются значительно ослабленными. Люди не чувствуют себя столь ответственными за страну, правительство, предприятие, как пять лет назад. Стоит отметить, что резко ослаблена и «национальная» ответственность: этнонациональыне связи не восполняют государственно-социальных» - Левада Ю. Человек советский пять лет спустя: 1989-1994= / Левада Ю.От мнений= - к пониманию. М., 2000, с.399; Безусловно ответственными за правительство, действия= людей своей национальности, события в стране, считали себя в этот момент от 8 до 10% опрошенных, за работу предприятия v21%,= за действия близкий родственников v 39%. Опрос 1999 года воспроизвел== то же (с учетом допустимых статистических колебаний)= распределение= мнений по этим вопросам.

10. Анализ ассоциаций, возникающих со словом «власть», зафикисрованных в ходе вциомовских= исследований, показывает, что негативных коннотаций= в данном случае v злоупотребления, принуждение, насилие, произвол, привилегии и т.п. v насчитывается в 1.5 раза больше, чем позитивных v закон, порядок, избранные народом люди, отвечающие перед ним, социальная защита малоимущих, направляющая сила в обществе, управление общими делами и проч.

11. См.: Исправников В., Куприянов В. Теневая экономика в России. М., 1997; Радаев В. Формирование новых российских рынков. М., 1998; Волков В. Силовое предпринимательство. СПб; М., 2002.

12. См. нашу статью: «Нужные знакомства»: особенности социальной организации в условиях институциональных дефицитов// Мониторинг общественного мнения, 2002, »3, с.24-39.

13. Самые явные и массовые примеры подобных процессов дает сегодня пост-колхозное село. См.: Гудков Л., Дубин Б. Сельская жизнь: рациональность пассивной адаптации// Мониторинг общественного мнения, 2002, »6, с.23-37.

14. Стоит отметить, что на фоне данных общероссийских репрезентативных опросов представления о повсеместной распространенности, всеобщности ?неформальных связей?, ?сетей? и проч. выглядят значительно преувеличенными. Не исключено, что они представляют собой выражение прежней (советской)= и сохраняющейся массовом сознании фактической, негласной нормы при позднейшей нормативной неопределенности. То есть, прежняя негласная норма используется как молчаливое разрешение на нарушение официальных норм и, вместе с тем, указание на бедность собственных легитимных ресурсов, неприятное сознание которой смягчается анонимной и всеобщей ?мудростью? типа ?без этого нельзя?, ?не подмажешь v не поедешь? и проч.

15. См.: Левада Ю. Человек приспособленный//Он же. От мнений к пониманию. М., 2002, с.467-488.

16. Принципиально иной, индивидуалистический вариант дает в его развитии, рафинировании, кодификации принцип личной и имущественной неприкосновенности, форму гражданского общества, публичной сферы, средний класс, идею культуры как само-образования и т.д. Здесь идентификация идет через повышение самооценки и критериев требовательности v достижение, успех,= вознаграждение, формирование слоя успешных, борьбу за его общественно признанный статус и авторитет. Тогда в образ ?своей страны? входят значения открытых возможностей и успеха, гарантий сохранности (личности, имущества) и безопасности;= понятна и позитивная лояльность граждан по отношению к ней. Идентификационная раздвоенность, двойной счет и, соответственно, зависть и прочие формы негативной идентификации, видимо, удерживаются в таких случаях лишь в сравнительно узких, маргинальных группах недостаточно адаптированных (скажем, первых поколений мигрантов и проч.).= Российские граждане, как не раз приходилось указывать, в большинстве ощущают принадлежность, привязанность к своей стране, но мало что могут в ней уважать и редко способны чем-нибудь гордиться.=