Кривда и правда евразийства (смысл и статус евразийской концепции пространства России).

Евразийство v концептуальное самоопределение России, одна из реальных и по-тому закономерных схем ее самоопределения. В своих исследованиях я предпринял попытку реконструировать евразийское видение России как выражение ряда опре-деленных, но неявных (неосознанных либо недекларируемых) позиций[1]. Проясне-ние оснований евразийства осуществлено мною путем указания той системы пози-ций, где евразийство закономерно как реализация определенной «логики простран-ства», порождающей и иные образы пространства России. На мой взгляд, выявление скрытых оснований евразийской модели России необходимо независимо от статуса ее содержания. Пока же основания евразийского полагания России и особенно v ее пространства не выявлены; обсуждаются лишь содержание и идеоло-гия евразийства. Между тем, представляется важным сделать попытку реконструировать смысл евразийского вопрошения, истолковав его как симптом ситуации пространства России, где сложно взаимосвязаны особенности самого пространства и пути его ис-толкования. Ведь вопрос «что же именно в пространстве России порождает евразий-ское самоописание?» почти не обсуждается. Поэтому пространство России целесо-образно рассмотреть как источник евразийских вопросов. Ведь сами вопросы v уже некоторое знание. Моя задача v выяснить, что же именно в российском пространст-ве формирует евразийское вопрошение. Такой подход v особая герменевтика про-странства.

Евразийство в ряду образов России

Евразийство v не единичный и не изолированный концептуальный образ прост-ранства России, хотя, видимо, самый разработанный, в том числе и риторически; не потому ли и самый популярный? Можно выявить и отчасти реконструировать несколько статусно и содержательно различных, но типологически сходных образов страны. Подобные образы вполне укоренены в самой культуре России. В одной из про-анализированных ранее работ на основе анализа большого массива поэтических текстов был представлен материал, позволивший сделать вывод о «евразиизации» поэтического самопонимания России к началу XX века [Лавренова, 1998; Каганский, 2000]. Реальная «европеизация» самого российского пространства к этому времени (как и постоянное включение самой русской поэзии в европейский куль-турный контекст) в начале XX века сопровождалась решительным сдвигом России как позиции поэтического и вообще культурного самоопределения на юго-восток. Это выражалось в увеличении объема и резкой актуализации соответствующей евроазиатской топонимической лексики в русской поэзии. «Панмонголизм...» v сказа-но в самом европейском городе России. Поэзия же в России была нередко главным источником политически значимых идеологем [Зорин, 2000]. Евразийство в этом смысле, независимо от адекватности его пространствопонимания, культурно неслучайно.

Проведенная реконструкция образа российского пространства, данного в современных денежных знаках России [2], называющих и изображающих ряд городов страны, показала, что представление о России, радикально отличаясь по содержанию и территории от евразийского, структурно близко к нему [Каганский, 2000] . Это также цельный образ, который апеллирует прежде всего к пространству, взятому как огромное и единое и акцентирует его размер и имперские атрибуты. Данный об-раз содержит неразрешимое внутреннее противоречие. Такая страна не могла бы существовать, как не может существовать Россия = Евразия* [3], в этом образе представлены исключительно центры = столицы и рубежи = периферия страны, но нет ее середины. Страна репрезентирована государственным пространством, где акцентированы державно-имперские атрибуты v древность и величина территории. Образ отождествляет страну и территорию государства хотя бы потому, что города-компоненты образа имеют высокий государственный статус, а половина из них v настоящая и бывшие столицы России. Охваченное пространство структурируется грани-цами, пограничными вехами-городами и внутренними столицами-центрами. Лишь недавний выпуск банкноты достоинством 1000 рублей с Ярославлем чуть изменил эту картину. Рассматриваемый образ, так же как и евразийский, нереалистичен и не имеет эмпирического обоснования. По-видимому, такой параллелизм неслучаен, особенно учитывая различия образов по содержанию; Россия «в банкнотах» v вели-кая империя, но империя русская (все города v русские, страна репрезентирована прежде всего тем, что можно считать ее «метрополией») и в этом смысле анти-евразийская.

Проанализированные ранее характеристики евразийства присущи и наивным региональным самоопределениям, и откровенным спекуляциям вокруг «арийского мира Аркаима», и вполне отрефлектированным концепциям. В известной схеме В. Цымбурского мы находим те же черты: апелляцию к географическому положению и даже редукцию к нему пространства страны (мыслимому, как и евразийцами, абсолютным и внеисторичным) v сама Россия задается исключительно позиционно как страна «за Лимитрофом» (межцивилизационный погранично-переходной зоной, постоянной во времени и пространстве); априорное наделение России огромной ве-личиной; спекулятивность; апелляция не к данным, а к тенденциозно прочитываемым картографическим образам, бесструктурность пространства, куда вчитывается содержание [Цымбурский, 2000, с. 144]. Достаточно указать на то, что настаивая на необходимости и неизбежности своего геополитического прожекта для России, Цымбурский оперирует регионами России как целыми ячейками на карте, не инте-ресуясь реальной структурой пространства страны. Неслучайно, что пользуясь под-ходом, близким евразийству, он создает пространственно совсем иной образ России, даже антиевразийский; этот автор не отождествляет Россию и Евразию*, а, напротив, пространственно растождествляет, «лишает» общих частей и, таким образом, противопоставляет.

Однако и этот образ столь же неверифицируем (и нефальсифицируем, т.е. мифичен), и содержательно он грубо имперский. В этом образе, и, что существенно, в об-разе-проекте (а ведь и евразийцы не реконструировали Россию = Евразию*, а конструировали новый политический проект) пространство России структурируется извне -заданием границ и просто контура и центрированием этого контура. Морфология же, структура территории, «заполнение» контура не рассматриваются, трактуясь как без-различное или несущественное. Экстенсивный и просто поверхностный взгляд на пространство сыграл с Цымбурским дурную шутку: его новая «Россия», центр (и даже столица) которой сместились в Сибирь, структурно не имеет ничего общего с пространством России (пересечение территорий v не общность структур); страна без доминирующего суперцентра v не Россия; ярый противник сепаратизма предложил на деле чисто сепаратистскую меру, поскольку перенос столицы России в Сибирь означает раскол страны; идея такого переноса на самом деле v предложение создать новую страну.

Образ России = Евразии*, острова России и «денег России», притом что они территориально и исторически задают Россию совершенно по-разному, близки, v если не тождественны v структурно. Весьма сходно и самоопределение современных регионов Российской Федерации. Большинство из них самоопределяется пространственно, и эта идентификация носит экстенсивный и экстремальный характер, основываясь на приписывании региону (или его центру) положения и роли центра или границы большой территории, иногда и всей России. На роль (статус) «вторая столица России» претендуют по крайней мере семь городов: Екатеринбург, Казань, Нижний Новгород, Новосибирск, Пермь, Самара, Санкт-Петербург. Кроме того, ряд городов и регионов претендуют на роль (статус) «Центр России», находясь в местах, с которыми совпадают (или близки) по-разному определенные (формально-статистически, содержательно исторически и географически либо чисто спекулятивно) положения центра страны, центра ее территории и т.п. Это Екатеринбург, Казань, Красноярск, Нижний Новгород, Новосибирск, Омск, Пермь, Самара, Томск, Тобольск, Тюмень.

В самоопределении многих регионов совмещается и центр, и граница; таковы Омск и менее v Челябинск, а на уровне больших макрорегионов v Саратов. Из известных нам евразийских* регионов России идентификация как границ = рубежей, барьерных границ присуща Саратовской, Челябинской, Оренбургской и Омской областям (граница с Казахстаном). Сильнее всего такого рода идентичность v «бастионов», «опорных баз», «рубежей» v в регионах, соседствующих не со странами СНГ, а находящихся на бывшей границе СССР (Калининград, Приморье, Камчатка). Немало регионов самоопределяется и относительно границы «Европа-Азия».

Центр и граница v экстремальные элементы региона, а самоопределение на их основе v позиционное[4]. Если учитывать и позиционный аспект отнесения к границе «Европа/Азия», то окажется, что большинство регионов с ярким самоопределением идентифицируется на основании (реального или иллюзорного) самоопределения в пространстве. Поскольку же даже граница «Европа/Азия» и тем более все остальные центры и границы носят государственный статус, то самоопределение регионов привязано и целиком вложено в институциональный каркас пространства.

Пространственная идентичность регионов близка евразийской* еще в одном существенном отношении v она также фиктивна. Отнесение региона к никак себя не проявляющей и ничем в культурном ландшафте не являющейся границе (будь то граница с Казахстаном или граница «Европы с Азией») или к центру, каковой ни-что, ничем и никак не центрирует v это идентификация через фикции.

Общая структура указанных представлений российского пространства и его частей, как мы видим, v его репрезентация внешним пространственным положением и внешними границами = рубежами либо даже редукция к таковым компонентам. Пространство «между центром и границами» v основное пространство страны, провинция оказывается чем-то бесструктурным, несущественным и символически несуществующим. Пространство страны наделяется высокой мерой целостности и отождествляется с государственной территорией; нужно говорить и о неразличенности страны и государства в их территориальных аспектах во всех указанных образах России, что также чрезвычайно существенно для евразийства.

Евразийство v по-своему типичное самоописание России в целом и ее частей; оно может рассматриваться как своего рода «естественная модель» самоопределения российского пространства. Даже авторы, осознанно критически настроенные к евразийству, бывает v и нередко v следуют его логике. Причина этого v в иллюзии, что материал предписывает (евразийскую) позицию; тем важнее произвести растождествление России как предмета и как позиции, вернее v множества разных явных и неявных позиций. Рассмотрим три разные интерпретации евразийства как выражения вполне определенных позиций (в том числе и буквально v как позиций в пространстве) и связанных с ними умонастроений.



Россия по-евразийски: логика маргинальной периферии

В евразийском самоопределении России существенно не столько то, что же оно говорит о стране, сколько то, что оно подразумевает. Реконструкция выявляет важнейший парадокс: евразийство v апология России, где Россия, как предмет этой апологии занимает центральное место и должна порождать собственную точку зрения на материал России. Однако евразийцы работают с данным материалом существен-но иначе, накладывая на него внешнюю схему и позицию, рассматривая и задавая Россию извне. Декларируя, что Россия есть особый мир и отдельная цивилизация, собственный центр, евразийство оперирует с ней совсем не так, как оперируют с центром и особым миром. То, что евразийство явно утверждает о России, идет враз-рез с тем, как оно это говорит и что подразумевает и предполагает; содержание евразийского понимания России несовместимо со способом артикуляции этого содержания и его основаниями. Напомню, что евразийство последовательно и определенно характеризует российское пространство и, исходя из него, российскую цивилизацию; для евразийства существует лишь нерасчлененно-синкретическое единство пространство = общество = государство. Евразия* евразийцев v особый мир, географически и истори-чески единый цельный закономерный макрорегион. Именно исторически неизменное географическое положение, единство пространства страны и его размер выступают основанием и гарантом жизненности и миссии цивилизации России = Евразии*.

Однако евразийство при этом характеризует Россию = Евразию* извне, снаружи. Евразийское определение (самоопределение) России носит внешний, экстенсивный, относительный, негативный характер. Рассмотрим эти характеристики подробнее, не останавливаясь на статусе евразийского пространствополагания России, которое лишено возможности какого-либо обоснования (но имеет основания) и есть риторически организованная апология большого единого имперского пространства (как и большинство такого рода геополитически-»геософских» доктрин).

Внешний и экстенсивный характер евразийского полагания России состоит, прежде всего, в самоопределении через пространство (занимаемую область, территорию, место), а не через трансцендентные ценности или идеалы, реализуемые в истории. Атрибут России = Евразии* v пространство, а не время. История России = Евразии* евразийцев v не становление, а повторение, воспроизведение, серия индивидуаций, сменяющие одна другую реализации архетипа евразийской державы.

Само пространство также дано экстенсивно, преимущественно в аспекте размера; сам размер также экстенсивен и экстенсионален (т.е. взят аспект объема, а не содержания понятия). Это величина территории, площадь и протяженность страны (а не сложность, насыщенность формами, разнообразие частей); величина символизирует и выражает величие державы и отождествляется с ним (сравним советскую державную и вообще имперскую риторику). Евразийцы отождествляют разные евразийские державы, исключительно исходя из пересечения объемов соответствующих понятий, близости исключительно территорий. Основания отождествления разных евразийских государств для евразийцев сугубо экстенсивны v это именно и только общность занимаемых ими областей пространства независимо от его структуры и содержания (например, отождествление держав хуннов и России). Евразийское про-странство сакрализуется, т.е. наделяется вертикалью, но задается исключительно горизонтально, т.е. опять-таки экстенсивно. Относительность самоопределения состоит в его редукции к положению в про-странстве, геополитическому (на самом деле v топографическому) положению России = Евразии*, определению по отношению к внешним данностям. Ими оказываются Европа и Азия как внешне данные пространственно и одновременно сущностно. В этом состоит и позиционная редукция v сведение цивилизации к пространственному положению.

Негативность самоопределения состоит в полагании, прежде всего, что не есть Россия, т.е. определение и задание России через отрицание, непринадлежность, невключенность. Не впадая в европоцентризм, стоит напомнить, что европейская цивилизация определяет себя внутренне, интенсионально и интенсивно (смысл, идеалы), абсолютно (трансцендентные ценности), т.е. позитивно: пространственный аспект не играет значимой роли (при значительной несомненной активности евразийской цивилизации), а в пространстве акцентируются интенсиональные аспекты (богатство формами). Однако самоопределение европейской цивилизации таково отнюдь не потому, что Европа (как бы ее ни понимать) не имеет определенных пространственных форм и положения (они богаты и динамичны). Евразийцы вполне справедливо подчеркивают, что евразийское самоопределение v полная ан-титеза самоопределению Европы, по сути и по форме. Даже традиционное само-определение Китая как «Срединной державы» имеет совершенно иной характер: Китай определяет себя как центр Ойкумены, но отнюдь не как, скажем, не-Индия, тем более не как промежуточно-пограничная область между Индией и Монголией или Степным миром; противопоставление монголам носит характер оппозиции «(цивилизованная) страна v (варварская) периферия», обычной для самоопределе-ния традиционной империи.

Россия по-евразийски* v пространственно вторичное образование; вторичность v не только способ указания на место Евразии* (всякое относительное определение в этом смысле вторично). Евразия и задается как вторичное пространственное обра-зование.



Таблица 1 Центр и периферия как типы идентификации



Самоопределение

Типы пространства

Центр

Периферия

Атрибут

Время

Пространство

Источник

Внутреннее

Внешнее

Аспект

Интенсивное

Экстенсивное

Идентификация

Позитивная

Негативная

Аспект понятия пространства

Содержание

Объем

Размер пространства

Интенсионал (сложность)

Экстенсионал (величина)

Однако никакие Центр и особый мир не могут определять себя исключительно или преимущественно относительно и негативно ; Центр v это внутренне большое и сложное пространство, оно само задает, формирует и полагает пространственное положение. Говоря лапидарно, Центр не определяется в пространстве, а сам опреде-ляет пространство. Но такова ли евразийская* Россия? Равно и Провинция v прост-ранство семантически сплошное и внутренне оформленное, данное как самоопреде-ляющееся не может осмысливаться так, как Россия по-евразийски. Для Центра и Провинции как типов культурного пространства существенно и принципиально на-личие сложной формы, сосуществование множества разных существенных частей и связанных с ними полаганий, самоопределений, позиций; эти пространства v полипозиционны, многоместны, полимасштабны. Россия = Евразия* же и при декларирова-нии сложности и размера не предполагает наличия и значимости множества пози-ций; евразийское полагание России v полагание одной позиции, оно монопозиционно, с чем связано то, что оно еще и мономасштабно (задано в одном масштабе) и монологично.

Но какое пространство, какой тип (или зона) пространства могут соответствовать выявляемому евразийскому? Каким пространствам свойственно самоопределяться именно так? Какая область пространства самоопределяется относительно и соотно-сительно и стремится инвертировать эту соотносительность, определяет себя ис-ключительно исходя из пространственного положения и стремится преодолеть это пространственное положение? Из какой позиции самоопределение места в прост-ранстве осуществляется таким образом?

Все это v атрибуты Периферии как типа и зоны культурного пространства (см. табл. 1). Именно таково и самоопределение маргинальной группы, заданное местом в пространстве. Маргинальная общность задана местом в пространстве, причем мес-том пограничным; это определение v внешнее и в определенном смысле принуди-тельное, маргинальность v невозможность покинуть маргинальную, промежуточ-ную позицию [Каганский, 1999, 1999]. Хотя в мои задачи не входило социально-культурное исследование евразийцев как группы и евразийства как дискурса этой группы, связанной с местом/статусом группы, гипотеза о маргинальности самих ев-разийцев как группы вполне осмысленна, тогда и само евразийство v дискурс явно маргинальный. Евразийство задает Россию как маргинальный объект маргинальным образом из маргинальной позиции. Разумеется, пространство России, как принято считать, ха-рактеризуется определенной промежуточностью, пограничностью и двойственнос-тью. Но оно отнюдь не только таково, хотя в то же время таково отчасти (почти) вся-кое место пространства. Так, Франция находится между Испанией, Италией, Германией и Великобританией; Великобритания v между Скандинавией, Францией и Америкой; Германия v между Францией, Скандинавией и славянскими странами; Польша v между Швецией, Германией, Россией и (некогда) Австро-Венгрией. Все эти аспекты пространственных положений были для названных стран существенны или даже судьбоносны. Но идентифицируют ли себя эти страны таким образом? Опреде-ляет ли себя Европа исключительно как западная оконечность, окраина, полуост-ров материка Евразии (физико-географически она именно такова) или как проме-жуточная, переходная зона между Африкой и Арктикой, с одной стороны, и Азией и Атлантикой v с другой? Выведение свойств, функций, возможностей объекта из особенностей его пространственного положения v эвристический прием и закон-ный методологический ход географии (но выведение из положения, а не сведение к нему!), однако для евразийцев принципиально, что все особенности положения сводятся к его пограничности. Пограничность России имеет место, но вот доми-нанта и императив пограничности, «междумирности» России v в большой, сущест-венной мере черта способа вглядывания, позиции, мифа пространства России [Каганский, 1999].

Россия = Евразия* евразийцев v каскадное, катастрофическое сужение предмета и понятия «Россия». Во-первых, все сущности, все содержание редуцируются к про-странству-времени, а пространство-время в силу цикличности евразийского време-ни сводится к пространству. Во-вторых, все в пространстве и все пространство сво-дятся исключительно к тем его аспектам, каковые связаны с государством, выраже-ны и воплощены в государстве, в пространстве = государстве. В-третьих, это пространство = государство дано исключительно в экстенсиональном аспекте v как внешнее положение и экстенсивная величина. В-четвертых, внешнее положение и экстенсивная величина сами редуцированы к своим простейшим вариантам v физи-ческому размеру государственной территории и одному-единственному аспекту про-странственного положения v к положению «между». Наконец, это положение сведе-но фактически к положению в одномерном, линейном пространстве, где нетриви-альное отношение «быть между» резко сужается. Россия в «евразийской апологии» v исключительно тусклое, тощее, чрезвычайно бедное содержанием понятие, пред-ставление, предмет.

Понятие России нигде так не обеднено содержанием, как в евразийстве. Признак «промежуточное положение» может иметь объект любой формы и размера. Однако сводиться к такому положению, т.е. к одному-единственному существенному пространственному признаку, атрибуту «пограничной зоны» (т.е. не иметь иных существенных признаков), v значит быть лишенным иных форм пространства (и состоять из одной-единственной части). Существовать, всецело сводясь к внешне-му пространственному положению, может только бесструктурный объект, лишен-ный подлинных внутренних форм, т.е. точечный. И только положение точечного объекта в линейном (т.е. простейшем) пространстве может целиком и полностью сводиться к погранично-промежуточному. Хотя евразийство красочно манифести-рует формы пространства России, его основа, пресуппозиция (условие осмысленнос-ти) v представление, что Россия v точка на линии Европа-Азия (Запад-Восток).

Евразийское время v вариации архетипа, евразийское пространство v точка на линии; вневременное время и внепространственное пространство. Однако если пространство России не точечно и не сводится исключительно к единственному месту на единственной оси (есть все основания полагать это), то само евразийское пространствопонимание внутренне противоречиво до абсурда. Россия = Евразия*, как полагают евразийцы, есть граница Европы и Азии в том смысле, в каком граница есть нечто различающее. Можно даже, несколько утрируя, сказать, что евразийцы онтологизировали логическую функцию различения и «склеили» ее с эмпирическим объектом; заданный неразрешимой ситуацией пере-ходной зоны маргинальный взгляд универсализирует маргинальность, и в этом каче-стве ее абсолютизирует. Россия = Евразия* как не-Европа и не-Азия v пространство промежуточно-пограничное, а значит, относительное и соотносительное. Но эта относительность становится абсолютной; релятивность и негативность соотнесения абсолютизированы и онтологизированы.

Евразийцы определяют Россию, в сущности, так, как обычно определяют приго-родную зону, каковая есть и не-город, и не-деревня и к тому же зажата между ними. Подобного рода переходные зоны могут быть и логически, и онтологически как синтезирующими структуры обеих основных зон, так и исключающими их (второе бывает чаще, особенно в нынешнем советско-постсоветском пространстве, где пригородная зона, скорее, лишена ландшафтных форм и города, и сельской мест-ности, есть пространство стерезиса, лишенности определенных форм). Для само-определения подобной зоны, если ей еще и присуща недоопределенность (харак-терная для Периферии)^проблема реалистической идентификации неразрешима, любое самоопределение просто невозможно.

Амбивалентность евразийской кон-цепции России v типологическая черта маргинального самоопределения. Для ев-разийства (не только для него) характерен следующий скачок в рассуждениях. Вначале выдвигаются в целом справедливые тезисы: «Россия находится между Европой = Западом и Азией = Востоком в узком смысле» и «Россия не является За-падом и Востоком в узком смысле». В преодоление кажущегося противоречия де-лается скачок к утверждению «Россия v сверх-Запад и сверх-Восток», т.е. постули-рование России как переходной зоны синтезирующего, поглощающего типа. Для маргинальных зон (и маргинальных субкультур) характерны именно такие «логики инверсии» пространства.

Природная периферия материка Евразии инвертируется евразийцами в мировой центр, универсальный, значит v и культурный, центр. Это инверсия двойная, симп-томатично совмещение инверсий/природа-культурами «центр-периферия» О таких феноменах не раз писали культурологи тартуской школы, включая Ю. Лотмана (хо-тя вне всякой связи с евразийством). Примечательно, что самоочевидно большой размер как атрибут пространства России = Евразии* постулируемый евразийцами как априорно природный факт, по всей видимости, есть факт нерефлекторной ре-цепции образа пространства России, данного картографически (на карте простран-ство России особенно велико, тогда как размеры единого окультуренного простран-ства страны v совсем иные; подробнее этот сюжет будет рассмотрен ниже).

Маргинальное самоопределение в моей терминологии присуще типу культурного пространства Граница [Каганский, 1998]. Евразийство v дискурс Границы. Граница -неструктурированное экстенсивное разнообразие несвязанных элементов, смесь. «Сложность» Границы вторична, производна от отношений с соседями и резко пре-увеличена из-за проецирования в Границу сложной и болезненной проблемы грани-цы. Самоопределение границы антиномично и парадоксально, соотносительно и от-носительно; одна из этих антиномий v отношение