В последние годы с новой силой развернулись споры о школьной форме - стоит ли от нее отказаться совсем, нужно ли ее повторно вернуть в школах и как она должна при этом выглядеть. Сторонники возврата к школьной форме апеллируют к тому, что именно форма способно помочь в борьбе с такими проблемами, как упадок дисциплины, понижение успеваемости, демонстрация социального расслоения среди молодежи и акцентирование внешнего вида, а не внутреннего содержания человека как личности. "Полит.ру" публикует главу из книги Дженнифер Крейк "Разоблачение униформы: От конформизма к трансгрессии" (Uniforms Exposed: From Conformity to Transgression), готовящуюся к выходу в издательстве "Новое литературное обозрение". В настоящей главе речь пойдет о культуре униформы, ее историческом, социальном и психологическом содержании, а также о том, в какой мере и в каком направлении может униформа влиять на формирование личности мужчин и женщин. Дженнифер Крейк - преподаватель Института кинематографии, СМИ и культурных исследований при Университете Гриффита, Брисбен, Австралия. Материал опубликован в последнем номере журнала "Теория моды" (2007. Вып. 5).
Почему нас привлекает униформа?
Отчего в моду и современную культуру так упорно возвращаются традиционные элементы униформы? Медные кнопки, шнурки, отделка из тесьмы, погоны, строгий покрой курток, пальто и брюк, головные уборы, причудливые воротники... Элементы униформы стали не просто проявлением личности в одежде, они формируют наши зрительные стереотипы, являются основными компонентами визуального языка и организации пространства в фотографии. Игра света и тени, цветовой контраст, золотые, серебряные и металлические украшения, синхронные движения и повторы — на эти эстетические символы опирается зрительное восприятие, они помогают создать образ человека в униформе. А в последовательном выборе форменной или свободной одежды проявляется цельность натуры (ср. Joseph 1986).
Униформа всегда привлекала нас. Она воплощает идею контроля — не только над социальным, но и над внутренним «я» человека и его формированием. Униформа несет в себе разнообразную информацию, но истолковать ее не всегда просто. Причем привлекает в униформе, как правило, именно та информация, которая воспринимается на подсознательном уровне. Сообщения, закодированные в униформе, можно услов но разделить на запреты — правила, регулирующие использование костюма, которые для обычной одежды выражены неявно или только частично либо применяются непоследовательно, — и трансгрессивные сообщения. Ношение униформы регулируется предельно детальными и обязательными для исполнения правилами. Они и делают костюм высказыванием, поэтому их понимание и соблюдение гораздо важнее самих предметов одежды или украшений, входящих в униформу.
Принудительный порядок правил обращения с униформой — ключевое понятие для униформы как социального феномена. Принуждение проявляется как в поощрении в случае исполнения правил, так и в наказании за их нарушение. Наказание принимает самые разные формы: лишение привилегий, принудительное ношение униформы до тех пор, пока навыки не будут доведены до совершенства, унижение, а также телесные или психологические наказания. Таким образом, хотя мы привыкли считать, что общественное значение униформы — это порядок, контроль, уверенность и единообразие, придется также признать, что на другой стороне медали — такие явления, как диверсия, неповиновение, наказание и стыд. Именно эта двойственная природа униформы и притягивает нас.
Один из элементов этой привлекательности кроется в личном опыте, связанном с униформой. Большинство людей в своей жизни так или иначе имели с ней дело, а подобный опыт обычно надолго запоминается. Анекдоты об униформе затрагивают, как правило, ее оборотную сторону. В наших воспоминаниях униформа всегда ассоциируется с унижением, смущением и стыдом, с сопротивлением, неповиновением и наказанием.
Итак, мы видим, что униформа, как и исполнение связанных с ней правил, накладывает отпечаток на нашу личность через техники тела (социологические, психологические и биологические). Существует четкое разделение между внешним смыслом униформы — как воплощения единообразия, единства, правил, иерархии, статуса, ролей — и практическим опытом, связанным с ней. В анекдотах об униформе очень часто встречаются мотивы формирования личности, тесно связанные с нарушением каких-либо норм поведения или отклонением от них, с неповиновением или диверсией, с индивидуальной интерпретацией или проявлениями индивидуальности в единообразии.
Таким образом, униформа — не такое однозначное понятие, как кажется на первый взгляд. У нее есть явная и тайная жизнь, и именно соотношение двух этих сторон является предметом нашей статьи. Иными словами, есть огромная разница между обычным словарным определением униформы (подчиняющаяся общему стандарту одежда, которую носят члены одной организации, например солдаты, моряки, полицейские) и признаками, которые с ней ассоциируются. Неменьшего внимания заслуживает образ униформы в искусстве — в живописи, фотографии, кино, искусстве перформанса и музыке. Ведь действительно, наши эстетические коды в значительной степени формируются эстетическим и коннотативным образами униформы и ее практик.
Можно говорить не только об оборотной стороне униформы, но и о том, что униформа стала атрибутом ряда трансгрессивных и бросающих вызов традиционной морали областей — порнографии, проституции, садомазохизма, трансвестизма, водевилей, карнавалов, субкультур и хоров геевх[1], стриптиза. Иными словами, идет постоянная игра между двумя аспектами униформы: между заданным символизмом (знаком тождества, единства, правил, иерархии, статуса, ролей) и стереотипами, связанными с неформальным использованием униформы и ее деталей (диверсией, индивидуальной интерпретацией и отличием от других). В радикальных режимах или развивающихся странах, которые стремятся к статусу современного государства и международному признанию, сложность униформы зачастую демонстрирует реальную или желаемую государственную мощь. В таких случаях люди в униформе ассоциируются чаще всего не с порядком, а с устрашением, угрозой и даже насилием. В связи с этим может возникнуть вопрос: так кто же что «носит» — тело униформу или униформа тело? Ясно одно — нормы, связанные с ношением униформы, составляют ключевой блок техник тела в актуализации личности и внешнего облика человека.
Техники тела в униформе
В этой статье используется подход Марселя Мосса (Mauss 1973; Mauss 1985), в котором техники тела понимаются как комбинация социологических, психологических и биологических свойств, вместе порождающих социальное тело через личность человека и «я». Техники тела усваиваются человеком. Как утверждает Мосс, врожденных техник не существует вообще, но некоторые базовые навыки становятся для нас настолько привычными, что воспринимаются как естественные. По сути своей, техники тела произвольны, но формирование их зависит от разного рода обстоятельств, они представляют собой продукт особенностей культуры и исторической изменчивости. Техники выучиваются посредством точной имитации. Навыки, связанные с униформой, — одни из самых типичных примеров техники тела. Мы усваиваем их, когда подражаем людям, обладающим властью, или тем, кем восхищаемся. Как упоминалось выше, большинство этих техник влекут за собой усвоение запретов — указаний на то, что необходимо пресекать и чего следует избегать. На примере униформы очень хорошо видно, как кодифицируются и усваиваются правила поведения.
Тем не менее принципы, лежащие в основе униформы, представляются произвольными и даже неестественными. Причина в том, что униформа отличается большим своеобразием и изначально рассчитана на порождение определенных техник тела. К примеру, галстук как часть униформы символизирует сдержанность, аккуратность, внешнюю сторону «я», в то время как выбор его цвета, рисунка, ширины и того, как галстук повязан, указывает на дополнительные социокультурные коды и условности (Hart 1998). Более того, выбор определенного типа галстука (например, бабочки или шейного платка) может говорить об особых чертах человека — например об артистическом темпераменте или женственности. Но галстук — или любой другой предмет униформы — может служить социальным маркером, только когда человек, на котором он надет, и наблюдатель одинаково понимают его значение. Коды, связанные с униформой, отличаются высокой степенью детальности и точности и отражают самые тонкие различия в статусе, ранге, роли, роде занятий, характере и нормах поведения (ср. Finkelstein 1994: 219–223).
В мужской униформе существует тесная связь между нормативными атрибутами мужественности и теми, которые навязывает униформа. Однако нормативная женственность противоречит гендерным атрибутам униформы. Например, юбка как часть униформы несет в себе привычную информацию — порядок, сдержанность, дисциплину и практичность. Помимо этого, она должна передавать такие атрибуты женственности, как скромность, аккуратность, сдержанность, но не распущенность, неряшливость или соблазнительность.
Таким образом, мы видим, что техники тела, заложенные в униформе, включают в себя ряд оппозиций: дисциплина — спонтанность поведения; групповая идентичность/единообразие — индивидуализм/ экспрессивность; формальность — неформальность; принуждение — свобода выбора; асексуальность — сексуальность; невинность — извращения.
Исторически униформу носили для того, чтобы подчеркнуть свойства, выраженные в левой части выделенных оппозиций. Однако в современных спорах об униформе чаще используется риторика индивидуалистической культуры, опирающейся в большей степени на «правые» свойства. Особенно это характерно для дебатов о школьной форме — стоит ли от нее отказаться, нужно ли ее повторно вводить в школах и как она должна при этом выглядеть. Споры эти достигли необыкновенного размаха. К примеру, бывший президент США Билл Клинтон (Clinton 1996) утверждал, что школьная форма должна быть введена в обязательном порядке по всей стране как средство (техника тела) для борьбы с такими проблемами, как упадок дисциплины, антисоциальное поведение, рост влияния молодежных криминальных группировок и падение успеваемости. В этой дискуссии с атрибутами униформы и правилами ее ношения напрямую соотносилось множество поведенческих установок (Manual on School Uniforms 1996). Утвер ждалось, что униформа будет способствовать улучшению школы: тела станут послушными и успеваемость повысится — или, как сказал Клинтон (Clinton 1996): «Если <…> в классе будет больше порядка и дисциплины <…> наша молодежь научится ценить свои внутренние богатства, а не внешний вид».
А вот что говорит учитель, ранее весьма скептически настроенный. Комментарий сделан через две недели после того, как в школе ввели униформу: «Моих учеников как будто подменили. Старшеклассники говорят, как легко и спокойно им стало одеваться по утрам, и младшие дети стали спокойнее и тише <…> Возможно [униформа. — Д.К.] нас всех затягивает в ложное ощущение безопасности и благополучия, которое возникает только благодаря ее единообразию» (цит. по: Chaika 1999).
Вспоминаются рассуждения Норберта Элиаса (Elias 1983), который показал, как тело стало ключевым компонентом в создании и поддержании придворного общества в дореволюционной Франции. Придворная культура складывалась и развивалась вокруг подробнейших правил этикета, а также понятий о статусе, ролях и ритуалах. Со временем отношения «одежда — тело» стали центральными для французского двора, да и общества. Одежда приобрела символическое значение и стала коммерческим товаром. Подобно тому как простые люди подражали манерам и обычаям аристократии, аристократия подражала манерам и потребительским привычкам новых слоев — предпринимателей и среднего класса, поскольку положение в обществе уже не было само по себе залогом успеха в условиях зарождающегося меркантилизма. Таким образом, униформа превратилась в продолжение социального тела и его техник, визуализировала результаты воспитания, а также привела к созданию определенного габитуса и установлению границ между идентичностью и «я».
История развития современной военной формы: от утилитаризма к удовлетворению скрытых желаний
Не подлежит сомнению, что униформа всегда была неотъемлемой частью человеческого общества, особенно в тех ситуациях, где важна групповая идентичность. Она использовалась как отличительный знак (в религиозных орденах), как признак общественного положения (у правителей, аристократии, представителей каст — обладающих властью и подчиненных), а также как символ принадлежности к одной группе (у горожан, членов клана, представителей одной профессии или партии).
Развитие военной одежды шло параллельно с развитием гражданского общества, и роль ее заключалась в регулировании поведения в обществе (Craik 2001). В своем конструктивном исследовании, посвященном одежде Франции старого режима, Даниэль Рош (Roche 1996: 222) утверждает следующее: «История униформы <…> заслуживает особого внимания, ибо представляет собой столкновение внешности и общественной дисциплины». Военная форма возникла в XVII веке во Франции как средство, позволяющее быстро опознать воюющие стороны. Первоначально большинство солдат носили одинаковую по цвету одежду с поясом, одинаковые головные уборы и некоторые знаки принадлежности к одной группе — на головном уборе и одежде. С самого своего появления офицерская форма сочетала в себе в равной степени последние веяния моды и необходимую для военного образа жизни практичность. Она менялась из-за стремлений продемонстрировать элегантный наряд и украшения, которые менялись вместе с модой.
Постепенно военачальники поняли, что в стандартной форменной одежде для всех военнослужащих есть определенные выгоды — воспитание дисциплинированности через особого рода тренировку тела и ума: «Униформа как нельзя лучше способствует формированию ума и тела: это тренировка, школа управления своей индивидуальной силой <…> Этот инструмент помогает формировать телосложение и выправку отдельных людей, которыми, именно благодаря их отдельности, легко манипулировать и, благодаря их послушанию, превратить индивидуальную силу человека в коллективную мощь» (Roche 1996: 228–229).
Кроме того, военачальники осознали, насколько униформа ценна как средство управления в гражданском обществе. Зачастую бывшие солдаты продолжали носить форму (или отдельные ее детали) и после увольнения со службы: эта одежда была символом дисциплинированности и надежности — качеств, которые значительно повышали их шансы на трудоустройство и открывали другие перспективы. Униформа была визуальным словарем тех социальных характеристик, навыков, взглядов и привычек, которые наиболее ценились в гражданском обществе.
Униформа не просто несла в себе атрибуты повиновения и подавления. Она была еще и идеологическим инструментом. В терминах Мосса, униформа создала личность отдельного человека и мощное коллективное присутствие. Униформа стала средством формирования деятельности человека — как физической, так и умственной — и воспитания новых привычек, включая технику движения и осанку. Она помогла также воспитанию эстетического чувства и чистоплотности. Рош полагает, что униформа послужила действенным инструментом в переходе от старого режима к придворному обществу во Франции и навязала ему изысканные манеры и образ поведения, которые имели своей целью отграничить двор от остальных социальных групп, но на самом деле создали гражданское общество в его зачаточной стадии (ср. Elias 1983). Иными словами, униформа совершенно изменила понятия о манерах.
Изменения униформы были призваны повлиять на движения и осанку. Кроме того, в них отразилось новое понимание общественного пространства, новые способы коммуникации внутри формирующихся классов и между ними, а также новая эстетика, связанная с этими изменениями. Значительно повысилась роль дополнительных цветов, которые позволяли отличать друг от друга разные военные формирования и подчеркивать основной цвет униформы — как правило, белый, серый, синий или красный. Вошла в употребление отделка самых разных цветов, и, хотя со временем круг разрешенных цветов сузился, сложная классификация, регулирующая ношение определенных цветов, тканей и предметов одежды, сохранилась.
Итак, варьировались цвет, знаки различия, форма нагрудных знаков, детали погон, покрой мундира, сюртука и брюк, количество пуговиц, покрой лацканов, количество и глубина складок, материя, тип воротника, покрой рукава и многое другое. Несмотря на все разнообразие, возникли некоторые неизменные элементы: например, предпочтение отдавалось медным пуговицам и кожаным деталям, как требующим полировки и постоянного ухода, из соображений практичности были введены карманы на пуговицах, а отличительными признаками статуса стали нагрудные знаки, значки, галуны и золотая нить. Многие элементы, которые и сегодня можно увидеть в школьной форме, возникли в этот период и стали типичными составляющими униформы как вида одежды. Они стали вестиментарными знаками, отражающими восприимчивость и личность современного гражданского человека (ср. Elias 1983; Mauss 1973; Mauss 1985).
Чтобы поддерживать практику униформы на должном уровне, необходимо соблюдать дисциплину в уходе за ней и следовать этикетным нормам. Со временем эти требования радикально изменили понятие об одежде у разных слоев общества и спровоцировали некое подобие потребительской революции. Повышенная требовательность к одежде и внешнему виду постепенно просочилась в гражданское общество, сформировав эстетику униформы, которая в значительной степени повлияла на идеи стиля, моды и элегантности в одежде.
Как мы уже показали, униформа стала основным средством установления политического и административного авторитета военных во Франции. А поскольку военные появлялись в гражданском обществе и возвращались в него после окончания службы, униформа также повлияла на формирование предреволюционного общества. Униформа сыграла свою роль и во время революции. Хотя революционеры не признавали стиля и расцветки существующей военной формы, но в их одежду постепенно вошли революционные цвета, с помощью которой бунтари заявляли о себе. Таким образом, способность униформы влиять на ментальные и физические привычки человека помогла ей «стать средством усмирения насилия и инструментом прогресса» (Roche 1996: 256).
Бруард (Breward 1995: 86) утверждает, что закрепившиеся в британской мужской моде 1690-х годов сюртук длиной до колена, жилет и бриджи, украшенные «декоративными пуговицами и иногда отделанные тесьмой в военном стиле», оставались «на протяжении всего последующего столетия образцом сдержанного патриархального костюма для джентльменов, интересующихся модой, но не чрезмерно ей увлеченных». К концу XVIII века «мужское платье элиты уже очень во многом опиралось на военную форму» (Breward 1995: 118). Хотя после 1815 года военный стиль стал терять популярность, многие военные мотивы стали важнейшими элементами языка моды. Как пишет Холландер (Hollander 1978: 474), «лацканы, манжеты, ремни, карманы с клапаном, декоративные пуговицы, пряжки и иногда кольца на целых два века стали традиционными декоративными элементами шитой на заказ гражданской одежды». Затем военные мотивы постепенно стали использоваться в одежде как символ социального статуса и власти и прочно вошли в гражданскую моду, проявляясь не только в одежде, но и в жестах и во внешнем виде в целом (ср. McDowell 1997; Spicer 1993). Майерли в своей работе (Myerly 1996: 149) приходит к следующему выводу: «Таким образом, военный стиль оказал наиболее значительное воздействие на гражданскую одежду, и мужская мода в Великобритании (как и во всей Европе) сформировалась в основном под влиянием одежды офицеров и охотников».
Влияние военной формы все возрастало, начиная с наполеоновской эпохи (Hollander 1978: 228; Steele 1988: 54). Даже молодые люди, которые «совершенно не намеревались рисковать своей жизнью на поле боя, если оно было дальше, чем Пале-Рояль, заказывали себе высокие гусарские воротники и сюртуки, плотно усеянные пуговицами» (Steele 1998: 54; ср. Roche 1996: 243). И хотя многочисленные декоративные излишества военной формы называли пустыми побрякушками и считали признаком испорченности, они пользовались большим спросом в мужской моде, как и подержанная офицерская форма, которую многие покупали у бывших владельцев, чтобы покрасоваться на прогулках (Myerly 1996: 149). Униформа наполеоновских времен превратила мускулистый мужской торс в кичливую демонстрацию цвета и силы. Холландер (Hollander 1978: 228) указывает, что военная и морская форма 1800-х годов «великолепно подходили для демонстрации сексуальной привлекательности мужского тела». В первую очередь необходимо упомянуть облегающие белые замшевые брюки, которые притягивали взгляд к области паха. А женщин привлекали не только мужчины в униформе, но и сам по себе четкий силуэт, который эта униформа создавала. Сначала в моде был просто женский вариант мужской униформы, а затем «модницы стали брать за образец своих костюмов униформу популярных стрелковых полков (так появились зеленые вельветовые платья и шляпы), а также головные уборы и гусарский мундир, из которых до нас дошла только сильно видоизмененная шубка (изначально гусарский ментик — верхняя куртка с застежками из шнура, украшенная тесьмой, шитьем и мехом). Эта традиция сохранилась и в эпоху регентства. А шотландские дворянки, гордясь успехами и доблестью горцев в сражении у Ватерлоо, выражали свою гордость шотландскими военными жакетами и шапочками с пером. В этот период высокая мода обогатилась новым оттенком синего — ватерлоо. Позже, во время Крымской войны, появился еще один новый цвет — альма, особый оттенок коричневого, а 1856 год принес в моду кожаные ремни, обувь на толстых военных каблуках и жакеты, шитые по образцу драгунской формы. Правда, такие элементы женской моды, как рукав реглан и кардиганы, значительно их пережили» (Myerly 1996: 149–150).
При Наполеоне возникла военная разновидность мужского придворного костюма, которая «соединяла в себе военную жесткость с аристократической роскошью. Сам Наполеон тоже отдавал предпочтение униформе, как военной, так и гражданской» (Steele 1988: 54). В ответ на эту угрозу — и костюмную, и военную — Британия создала свои вестиментарные иконы. Вот как это описывает Макдауэлл (McDowell 1997: 56): «Культ современного героя — романтика и человека действия — вырос из образов Нельсона и Веллингтона как воплощений совершенной мужественности». Связь между идеалом мужественности и военной силой передавалась через законы стиля и ношения одежды, которые наиболее полно воплощались в униформе (Hume 1997). После Наполеона стили старого режима и республики утратили свою популярность и постепенно сменились новой волной романтизма и неоготики (Steele 1988: 54).
Если раньше в униформе большую роль играли яркие цвета, то теперь основное значение придавалось покрою. В офицерской форме все еще уделялось некоторое внимание отделке цветом, главным образом чтобы создать эффект контраста с основным цветом или обозначить ранг. Со временем, однако, идеи власти, статуса и иерархии стали передаваться преимущественно приглушенными тонами (черным, серым, синим, белым и хаки), а контрастные цвета были оставлены для галстуков, подкладки, головных уборов, декоративных эффектов и медалей. Такое яркое сочетание сделало французскую военную форму предметом «зависти всей Европы», и остальные народы вступили в борьбу за «самую ослепительную, пышную и яркую униформу» (McDowell 1997: 78–79).
Макдауэлл говорит, что причина такой любви к внешнему виду униформы и к демонстрации атрибутов мужественности лежит в опрометчивом сведении героизма к таким качествам, как мускулистость, любовные успехи и способность вызывать возбуждение: так мужчина в униформе постепенно стал объектом желания. Наполеоновская эпоха окончательно утвердила униформу как воплощение силы и мощи, а заодно, что важнее, как ключевой компонент современной эстетики — выставления себя напоказ, зрелищности и моды (ср. Myerly 1996).
Как мы уже говорили, униформа передает идею власти, статуса и силы благодаря четким линиям и красивому силуэту. Тоталитарные режимы быстро оценили, насколько успешно униформа превращает сброд и головорезов в дисциплинированные, послушные отряды. Но наряду с этой прямой символикой дисциплинированности военная форма порождает символику эротизма и фетишизма. И как раз эта ее оборотная сторона хорошо объясняет, за что так любят униформу и почему ее элементы так часто используют в популярной культуре и в особенности в моде.
На протяжении XIX века униформа обросла непредумышленными коннотациями. В 1895 году, во время судебного разбирательства над Оскаром Уайльдом, Макс Бирбом говорил, что военная форма свидетелей обвинения — «все равно что женский наряд», превращающий «военную службу в маскарад» (Garber 1992: 55). Военная форма, в представлении Бирбома, сильно отдавала трансвестизмом и сексуальными отклонениями, и со временем ей действительно не удалось избежать судьбы реквизита в трансвеститских практиках. С другой стороны, можно предположить, что армия привлекала огромное количество «любителей переодеться». Гарбер упоминает, что роман женщин с униформой зачастую приводил их в ряды армии, мужчин же армия привлекала тем, что бессознательно они видели в униформе маскарадный костюм.
Когда Гитлер пришел к власти, он превратил военную форму в ключевой символ тоталитарной власти. Огромные усилия и деньги были потрачены на разработку новой, особенной униформы, которая воспитывала бы преданность государству. В ней нацисты должны были выглядеть невероятно привлекательно — стройные силуэты в плотно облегающих мундирах с высоким воротником, фуражках с козырьком, брюках галифе, черных кожаных сапогах. Фашистская униформа не только символизировала силу и мощь режима, она также стала атрибутом эротики и фетишизма. Многие из нацистской верхушки были гомосексуалистами и участвовали в трансгрессивных сексуальных практиках. Гарбер (Garber 1992: 55–56) приводит целую группу факторов, которые привнесли эротику в образ униформы: «Каковы бы ни были особые семиотические отношения между военной формой и эротической фантазией, которую вызывают гендерные признаки одежды, история переодевания в армии говорит о сложном взаимодействии различных факторов, в том числе мужской дружбы, более или менее осознанного гомосексуализма, карнавальных отношений власти и подчиненных, эротизма однополых групп и видимой безопасности, которую дает театральность происходящего».
Несмотря на все усилия нацистского режима, его униформа превратилась в фетиш и стала неотъемлемым атрибутом кабаре, кинематографа, порнографии, моды и сексуальных извращений[2]. Униформа, которая должна была воспитать новую нацию и создать чистую расу, в популярной культуре стала символом непристойности, угрозы, извращения и жестокости.
Зачастую оказывается, что от привлекательного образа униформы до влечения к человеку в униформе — один шаг. Квентин Крисп так описывает свое желание «чего-нибудь в униформе» (Garber 1992: 57): «Больше всего ему нравились моряки, неотразимо обаятельные в своем разгульном мотовстве, особенно в сочетании с плотно облегающей формой и такой обольстительной застежкой на брюках. Не один мой друг покачивался в упоении, вспоминая, как расстегивал эту замысловатую деталь костюма».
Итак, униформа была действенным средством возбуждения сексуального интереса. Как говорит Белл (Bell 1976: 43), «красивая униформа имеет совершенно поразительное воздействие на противоположный пол, и тому есть немало свидетельств». Белл также утверждал, что благодаря той важной роли, которую военные действия играли в формировании нации, «в разные моменты европейской истории костюм джентльмена представлял собой форму офицера или охотника, с очень незначительными изменениями».
Сегодня выходит все больше работ, исследующих роль униформы в явных и скрытых вестиментарных кодах нынешних и бывших колоний. Очень часто колонисты навязывали местным жителям одежду, в которой местные традиции сочетались с элементами морской или военной формы. Иногда европейскую униформу выбирали своим костюмом и туземные правители. К примеру, существуют фотографии короля Камбоджи Нородома I в униформе французского фельдмаршала, датированные 1860-ми годами. Через десять лет король предпочитал сампот[3] и французский же генеральский мундир с фуражкой. Еще позже колониальные чиновники сделали своей униформой так называемый колониальный костюм. В некоторых случаях местные жители, заискивая перед колонистами, перенимали западный стиль одежды. Соответственно, эти коды использовали и колонисты — как орудие социального контроля над жителями колонии. К вестиментарным кодам также прибегали местные жители и националисты — как к средству выражения своих претензий (Bean 1989; Callaway 1997; Edwards 2001; Schunte Nordholt 1997b).
Одежда в таких случаях — не просто «покров для тела» или «метафора силы и власти», одежда «и есть власть в буквальном смысле этого слова» (Cohn 1989: 312–313; ср. Schunte Nordholt 1997a: 9). В описанных нами процессах гражданский дресс-код и «униформенная лихорадка» послужили некоторым нациям важнейшим средством влияния на жизнь своих далеких аванпостов. От колониальной эпохи надолго сохранились такие виды одежды, как костюм для сафари и саронг (Fre de rick 1997; Sekimoto 1997; Van Dijk 1997). И если на мужчин распространялись более или менее явные коды униформы, то в женской одежде коды также использовались — неформально, но подчас безжалостно (Callaway 1997; Locher-Scholten 1997; Taylor 1997). Так, например, обязательная школьная форма для девочек помогла внушить им западные взгляды — в частности на гендерные стереотипы и нормы поведения.
Школьная форма: воспитание мужественности
Развитие и совершенствование церковной и военной одежды дали толчок к появлению школьной формы. Это полностью соотносилось с ролью образовательного учреждения, которое превращает мальчиков в граждан. Самая первая школьная форма возвращает нас в середину XVI века. Тогда ее ввели в Англии, в учебных заведениях, которые так и назывались — bluecoat schools[4] — по цвету синих мундиров. Первым стал «Приют Христа» (Christ’s Hospital) в Лондоне, за ним последовали и другие благотворительные организации.
Эта форма произошла от церковного облачения. Она состояла из до ходившего до лодыжек мундира (он застегивался на талии, имел складчатый подол и рукава в стиле летучая мышь), а также бриджей до колен, чулок и воротника на церковный манер. Костюм «Приюта Христа» отличали серебряные пуговицы на мундире, узкий кожаный ремень, желтые чулки и широкая сорочка без воротника. Эта форма должна была создать ученика определенного типа (The School Uniform Galleries 2002): мальчика, олицетворяющего смирение и учтивость, но в то же время и ловкого — в этом громоздком наряде. Кроме того, поскольку ученики отличались друг от друга характерами, форма служила эффективным сдерживающим средством и позволяла избежать непослушания.
Не впечатления ради, а только в качестве любопытного факта опишем так называемый итонский костюм, форму юных школьников Итонского колледжа (Eton College). Он появился в XIX веке и стал известен как «лучшая одежда» для мальчиков в эпоху короля Эдуарда — с тех пор и пошла слава этого костюма. Форма состояла из короткой куртки, черного жилета и полосатых брюк. Белая сорочка отличалась широким жестким воротником, который носился поверх куртки, вместе с полосатым галстуком. До Второй мировой войны все ученики носили цилиндры, затем их заменили канотье. Итонский костюм приобрел большую популярность, в нем, надевая поверх стихарь, выступали мальчики множества церковных хоров. Также эту запоминающуюся школьную форму можно увидеть в кино про мальчиков или про обучение.
В военных учебных заведениях использовались и костюмы, и форма в военном стиле, которая состояла из куртки с пуговицами с оплеткой, вертикального воротника, а также черных брюк (Davidson 1990). Другие варианты формы включали в себя рубашки и шорты хаки, куртки и килты с плетеной отделкой и лентами, а также матросские костюмчики с широким галстуком. Многие детали ранних вариантов униформы сохранились в школьной форме и по сей день. Военные школы были важны еще и потому, что первыми вводили в учебный план и делали его основной частью физическую подготовку и упражнения. Эти методы тренировки затем охотно подхватили и гражданские школы.
Что касается появления особых видов воспитания мужчин, тут необходимо отметить сочетание дисциплины в униформе и физических упражнений. Особо нужно отметить развитие скаутского движения под руководством Роберта Баден-Пауэлла. Его замысел возник в связи с так называемой проблемой мальчиков и необходимостью в «особом воспитании, позволяющем привить надлежащие признаки “мужественности”» (Warren 1987: 200–201). Мужественность зиждилась на тренировке самодисциплины, на уверенности в себе, на здоровом образе жизни, отказе от излишеств и на стремлении служить обществу. Важной составляющей скаутского движения была форма — защитного цвета, во многом позаимствованная у военных. В частности, много схожего было с обмундированием офицеров колониальных времен: погоны, традиционные карманы, береты со значками отличия, шейные платки с пуговицами и кожаные ремни с медными пряжками. Символы и знаки отличия в бойскаутской форме также походили на военные и обозначали принадлежность к определенной группе и статус в ней. В то же время бойскауты носили длинные мальчишеские носки и школьные ботинки, это намекало на их переходное положение: от мальчика к мужчине. Различные инструкции определяли, как нужно правильно носить форму. Существовала система регулярных осмотров, мер и наказаний за ненадлежащий внешний вид. Особое значение придавалось правильной глажке складчатых частей одежды, а также усердной полировке ботинок, блях и значков. Долгий успех скаутского движения и вовлечение в него старших подростков в англоговорящих странах и Европе и по сей день ставит форму (и связанные с ней коды) в центр учебного процесса.
К началу XIX столетия школы и университеты начали вводить цвета и знаки, обозначающие принадлежность ученика к той или иной группе. Постепенно цвет в этой функции стал использоваться в головных уборах, галстуках, носках и шарфах. Эту традицию впоследствии подхватили различные компании. Фирменные цвета и значки как составляющие дизайна стали указателями социальных ролей и отличий между разными группами. Школьные, студенческие и военные галстуки стали основным источником дохода для производителей шелка (Hart 1998: 61–62). Соответственно, галстук превратился в условное обозначение класса, статуса, престижности образования, а также особого физического воспитания. Все эти качества воплотились в термине «галстук старой школы»[5].
Сегодня типичная униформа традиционных школ для мальчиков может включать в себя следующие элементы: канотье или фуражку, однобортный жакет (часто полосатый), галстук (также часто полосатый), белую или пастельных тонов рубашку, джемпер с V-образным вырезом, шорты строгого покроя, длинные носки и черные шнурованные ботинки. Такая школьная форма стала неотъемлемой частью воспитания «мужественности» в обычных школах. Определенные ее признаки и характеристики усваиваются так, что становятся при этом незаметны. В школах мальчишек учат быть «взрослыми мужчинами» и предлагают роли, которые они должны играть как мужчины. В этом процессе школьные формы образуют габитус — расширение техник тела, что влечет за собой развитие особых навыков, связанных с тем, как носить детали формы и как при этом двигаться. Поведение должно соответствовать вестиментарному коду (Craik 2000). Так форма дополняет интеллектуальное и физическое воспитание дисциплинарными положениями: это власть, лидерство, иерархия, статус и определенные узы.
На наш взгляд, форма играла решающую роль в определении мужских манер, служила средством тренировки тела и усовершенствования особых техник. В частности, появились четкие представления о том, как выглядеть самому, как смотреть на других, а также как выражать принадлежность к определенной группе. Акцент на упорядоченные коды одежды породил не только эстетику, но и дисциплину. А строгость внешнего вида — как доказывают строевая подготовка и школьные парады — задает особое эстетическое чувство, в котором соединяются облик человека, его восприятие и выражение принадлежности к группе. Если сначала частные школы и другие учебные заведения для мальчиков вводили униформу в основном на свой собственный риск, то впоследствии форменная одежда распространилась весьма широко, особенно в англоязычных и европейских странах (School Uniform 2002). Английскую школьную форму ввели в бывших колониях: Австралии, Южной Африке. В России, Японии, Корее и Германии стали использовать военный стиль, а в романоязычных странах — Франции, Италии, Аргентине и Уругвае — свободные блузы. Из этого ряда выделяется Куба, где школьники носят красные брюки или юбку, а также сине-красный платок, что символизирует революционную деятельность. Странно, но европейская униформа стала популярной в бывших колониях и странах третьего мира, где она виделась выражением западных ценностей и правил, соблюдение которых приводит к успеху.
Вариации традиционной школьной формы все еще широко распространены в странах третьего мира и в англоязычных странах, хотя во многих системах образования форма претерпела изменения (например, в Австралии или Чили), а где-то от нее вовсе отказались (Германия, Франция, Италия). Однако, как уже было отмечено, споры о школьной форме продолжаются, и в некоторых учебных заведениях ее вводят уже повторно. В то же время в престижных частных школах все более отчетливо проводится политика «дисциплины униформы».
Женщина в униформе: противоречия и крушение стереотипов
Если между вестиментарным воспитанием и воспитанием мужественности униформа ставит знак равенства, то в женской униформе нарушается это обычное соотношение (Ewing 1975; Steele 1989). Существует два основных типа формы для женщин: квазимужская, которая ассоциируется с внушаемой дисциплиной, доверием, а также особыми навыками работы на общественных должностях. Другая, феминизированная, содействует физическому и эмоциональному воспитанию, символизируя заботу и помощь. Хотя женская униформа должна задавать дисциплинарный код и проявлять некоторые признаки идеальной женственности, ее роль в коде сексуальности значительно смещена. Более того, сексуальные и чувственные коннотации
униформы предполагают, что некоторые глубинные вопросы формирования полового самоопределения и гендерной личности связаны с природой униформы и с тем, как ее носят. Это иллюстрируют две работы: исследование двоякой роли формы в женских школах-интернатах в 1950-х годах в Англии (Okely 1993), а также этнографическое изучение развития униформы английской женщины-полицейского (Young 1997).
Оукли обращает внимание на различие между воспитанием девочек в школе и гендерными признаками взрослой женщины. Она связывает роль униформы и мельчайших правил того, как ее следует носить, с приучением к детальному контролю над телом, духом и даже речью девочек. Оукли отмечает, что униформа состояла из «чуждых мужских черт»: плиссированного или неплиссированного платья-туники (напоминавшего о римских гладиаторах), плотных черных или коричневых чулок, двух пар кальсон (одни — внутренние, другие — в цвет синей формы морских офицеров, плотные, с карманами). Также в комплект входили юбки с разрешенной длиной до колена — для скромности, и некоторые детали мужской униформы: шнурованные ботинки, полосатые рубашки, блейзеры, галстуки и булавки для них.
Оукли проанализировала противоречия и неясности двух подходов к обучению школьниц, которые применялись одновременно. С одной стороны, некоторые аспекты школьного обучения были направлены на приобретение множества второстепенных признаков мужественности: дисциплины, исполнительности, лидерства и подчинения. С другой стороны, в равной степени школы были заинтересованы и в том, чтобы девочки овладевали навыками самообладания и самоотречения. Последние качества подразумевали не физические, а психологические и эмоциональные техники. И возможно, были наиболее ценными, поскольку девочек по окончании школы призывали расстаться со многими из мужских черт и приобретать новые, соответствующие поведению взрослой женщины: быть привлекательной, социально неактивной и искать себе мужа.
В схожем исследовании Малколм Янг рассматривал полемику об уни форме женщин-полицейских в Великобритании. Он отмечает «почти религиозный пыл и рвение, с которым метафоры “социального хаоса” применялись к символике женского платья, манерам и формам обращения» (Young 1997: 282). И возможно, это не простое совпадение: церковные догмы определяют общественное устройство и нормативные роли мужчины и женщины, а ранняя униформа женщин-полицейских происходила от военной одежды. Она была полностью черной и состояла из шлема (почти тропического), опоясанного мундира с медными кнопками от шеи до талии, надеваемого поверх юбки. Юбка же доходила до лодыжки и скрывала шнурованные сапоги до колена (Young 1997: 269).
Янг говорит об амбивалентном описании женщины-полицейского — она обладает сразу «природным животным началом и телесной беспомощностью, из-за которой ей нужно быть бдительной» (Young 1997: 267). Следовательно, униформа женщин-полицейских, опираясь на военный стиль, должна была «усреднить» их и сделать бесполыми. Для этого использовались застегнутые на все пуговицы куртки, черные чулки, тяжелые юбки, короткие стрижки, мужские шляпы и шнурованные ботинки без каблуков. Однако попытки такой «нейтрализации», видимо, только обострили гендерное содержание и вопрос чувственности — и в итоге привели к постоянным заботам о косметике, ювелирных украшениях, а также сексапильном или просто заметном нижнем белье. Позже были попытки сделать униформу более светской — обычно за основу брался костюм стюардессы (туфли-лодочки, короткие юбки, туники и сумки на ремне — см. McRobbie 1986) — но все это только усилило неоднозначное половое определение женщин-полицейских. Их современная униформа отражает соперничество между разными версиями мужской униформы: строгие рубашки с погонами и свободные брюки, галстук, кожаный ремень, аккуратная стрижка (если волосы длинные, то должны быть заколоты), тяжелая шнурованная обувь и видоизмененная авиационная фуражка. В то же время остались и женские аксессуары: серьги, чулки телесного цвета, часы-брошки и заколки для волос. Полицейские-женщины, конечно, отличаются от полицейских-мужчин, но они выделяются и среди тех, у кого есть и «неформенные» признаки женственности.
Марджори Гарбер (Garber 1992: 21–25) описывает схожую дилемму, которую приходилось решать при создании униформы для женщин-курсантов Вооруженных сил США. Она не должна была быть ни «слишком мужской» (брюки и короткие волосы), ни «слишком женской» (плавные линии, демонстрирующие женские контуры). Результатом стала одежда, которая «феминизировала» мужские элементы и добавляла собственно женские. Строгие слаксы (не брюки) или юбки (в складку, но не сборенные) носились с простой рубашкой (не слишком строгой, но и не такой, как блуза) и с отделкой — военными знаками отличия.
Уиллс (Wills 2000) в дискуссии о выделении военных мотивов в голливудских мюзиклах утверждает, что использование женской униформы и влияние военной одежды на женскую моду позволили создателям мюзиклов поднять вопрос о формировании личности американской женщины. Кино стало средством, которое преобразовывало мнения о женственности, согласовывало их с меняющимися представлениями о принадлежности к нации, а кроме того, помогало пережить непростой исторический период. Образ женщины в униформе одновременно выполнял разные задачи. К ним относились юмор (в соответствии с его происхождением, от бурлеска и карнавальной культуры) и эротика (вскрывающая все острые вопросы о женщине в форме и демонстрирующая признаки силы и власти). Такая комбинация «сделала этот потенциально вызывающий образ <…> безобидным» (Wills 2000: 318).
В 1920–1930-х годах женская униформа стала еще больше ассоциироваться со сменой и смешением гендерных ролей. В моду уже вошла военная форма, однако в фильмах предпочтение отдавалось матросскому костюму, «который смотрелся до странного сексуально, хотя и был совершенно невинным — как детская одежда или девичья школьная форма» (Wills 2000: 319). Так матросский костюм приобрел сексуальный подтекст, и вместе с ним изменился кинематографический образ женщины в униформе. Комедийная символика женской униформы и военного стиля в моде уступила место сексуальным подтекстам и амбивалентным образам.
К 1930-м годам женская униформа приобрела новые значения. В качестве сценического костюма она сохранила свою функцию: создавать яркость и зрелищность, но в моде военная форма стала воплощением угрозы, которую представляла растущая общественная активность женщин. Теперь героини мюзиклов в униформе являли собой трансгрессивную женственность и сексуальность, символ неопределенности и извращенного эротизма. Нарочитая театральность, таким образом, сочеталась с «неуправляемо растущим количеством изменчивых женских тел», самым ярким проявлением которого стал женский кордебалет в мюзиклах Басби Беркли (Wills 2000: 323). И действительно, кинематографическое пространство отчасти оправдывало тревожные проявления символов мужественности у женщин (ср. Mrozek 1987). Униформа как сценический костюм придавала убедительность сильным мужским сторонам, а женщину изображала непостоянной, слабой и полной противоречий. И как правило, затруднения героинь разрешались, стоило им сменить униформу на обычную одежду, а общественную жизнь — на беспечное существование домохозяйки.
Униформа была связующим звеном между экранными фантазиями и настоящими переменами, новыми возможностями в жизни женщин. Распространение потребительской культуры, все большее участие женщин в общественной жизни, а также подводные политические течения, связанные с подготовкой ко Второй мировой войне, способ ствовали закреплению военного стиля и темы униформы в одежде. А во время войны отношения женщины и униформы заняли центральное положение. Женщин призывали оказать активную поддержку военной экономике и согласиться на распределение товаров, что никак не вязалось со спокойным и стильным образом, который они должны были являть собой дома. В Германии после Первой мировой войны велась кампания, целью которой было убедить женщин одеваться в соответствии с приличиями и нормами морали, отказавшись от пышных украшений и индивидуальности в одежде в пользу согласованности и единообразия (Guenther 1997). В конце концов из-за несостоятельности подобных попыток кампанию свернули. В Великобритании тоже были попытки заставить женщин более рационально относиться к одежде в связи с военным положением. Одним из благодатных способов внушить идею новой женственности стал кинематограф. И хотя пропаганда эта была по большей части серьезной, без эротической составляющей не обошлось. По словам Лант (Lant 1991: 107), проблема женщины, переодетой в мужчину, как и проблема лесбийских отношений, всерьез волновала общество: «Опасались, что введение стандартного женского платья — практичной униформы, цель которой — создать для женщин единый образ, может на самом деле заставить их скрывать, изменять или даже полностью перестроить свою личность. Надев военную форму, которая ассоциируется с мужской силой, женщина может вести себя как мужчина. Вопрос был в следующем: “Как униформа повлияет на женскую сущность?” Иными словами, не подтолкнет ли униформа женщин к лесбийским отношениям?»
Несмотря на все усилия модных журналов военного времени избегать военщины, постепенно такие издания, как Vogue, все же стали обращаться к военным темам и образам (в статьях между разворотами с изображением моделей сезона). В этих текстах подчеркивалось, что женщина и на военной службе может остаться «хорошенькой и женственной, ухоженной и прекрасно одетой и продолжать так же ревностно заботиться о цвете лица, маникюре и прическе, как и любая другая женщина, в униформе или без» (цит. по: Hall 1985: 23). Военная пропаганда и модная фотография переплелись. Образ женщины в униформе, которая работает на станке и стойко переносит тяготы, помог сформировать новый идеал женственности, несмотря на то что послевоенная пропаганда стремилась вернуть женщину на второстепенные домашние роли.
Эти примеры показывают, что вопрос о введении школьной формы для девочек весьма непрост. Хотя цель униформы — обуздывать и дисциплинировать как тело, так и разум, она может стать поводом к несдержанному и извращенному поведению, причина которого лежит в гендерных стереотипах — мужских в нормальном случае и женских в трансгрессивном.
Как мы уже показали выше, униформа стала прочно ассоциироваться с распущенностью и сексуальным извращением. Так, японские школьницы нашли себе прибыльное занятие — в свободное время после школы они зарабатывают тем, что позируют для мужчин в своих матросских костюмчиках. По данным одного из отчетов, «не менее 10 000 токийских школьниц <…> позируют ради карманных денег для профессиональной и любительской порнографии, продают свои школьные матросские костюмчики и белье в секс-шопы или подрабатывают сексом по телефону» (Anon 1994). В своем анализе повального увлечения японцев школьницами Кинселла (Kinsella 2002) показывает, что школьная форма превратилась в Японии в фетиш и стала восприниматься в популярной культуре как объект вожделения в проституции из-за процессов, происходящих сейчас в этой стране, в частности распада гражданственности, а также из-за отсутствия новой личности. Активное насаждение той самой формы, которую когда-то приняли в надежде повернуть японскую культуру лицом к Западу и помочь японцам адаптироваться к условиям переходного периода, теперь привело к неожиданно трансгрессивной постмодернистской субъективности.
Одна из существенных причин противоречивости и двусмысленности женской униформы — в том, что иногда даже мысли о женщине в униформе бывает достаточно, чтобы вызвать дрожь вожделения и счастья (Dawson 1997). Кроме того, постоянно идет борьба за то, чтобы сделать женскую униформу более женственной и придать ей модные черты — смягчить контуры и создать более приятный для глаз силуэт. Таково, например, нынешнее положение в Иране, где постановлением правительства от 2000 года девочкам разрешили использовать более яркие цвета в школьной форме. Это отражает общие процессы либерализации в стране. Хотя девочки по-прежнему должны носить «манто или свободный плащ и шарф или платок» поверх одежды, теперь они могут выбирать для них розовые, ярко-зеленые или светло-голубые тона вместо предписанных ранее темных цветов. В постановлении говорилось, что яркие цвета были разрешены с целью «принести в школу свежесть, радость и надежду», сохранив при этом «духовное здоровье девочек» (Associated Press 2000). Эта смена политики была явным образом направлена на то, чтобы приравнять законы, связанные с униформой, к существующим в обществе понятиям о женственности — тройственному идеальному женскому поведению (ср. Mauss 1973) — и закрепить эти атрибуты женственности в самой одежде.
Непрекращающиеся споры об униформе для девочек и женщин отражают внутреннюю проблематичность самой униформы как типа одежды (Ewing 1975: 146–155). Вопрос о том, как должна выглядеть женская униформа — особенно для женщин, которые находятся у власти, а также на должностях, требующих физического напряжения, или в потенциально опасных ситуациях, — остается нерешенным (ср. Craik 1994;
Заключение: гражданственность и сексуальность современной униформы
В этой статье мы попытались показать, что одежда, которая кажется столь невинной и недвусмысленной, имеет совершенно иной социальный образ — и образ этот одновременно привлекает и тревожит нас. В нашем историческом обзоре — разумеется, неполном — мы хотели проследить, как культурная политика, проникая в униформу, со временем наделила эту одежду как глубоко уважаемыми в современном обществе признаками гражданственности, так и атрибутами сексуальности и трансгрессии. Также мы говорили о том, как эти амбивалентные свойства униформы стали неотъемлемой частью современной гражданской личности. Помимо этих подводных течений, в униформе закодирован характер современной личности — традиционной мужской или трансгрессивной женской. В частности, в униформе выражаются неоднозначные свойства современной женственности и ее противоречивые и неустойчивые культурные позиции.
Униформа как тип одежды продолжает существовать в наше постмодернистское время, а это значит, что жив и заложенный в ней багаж культурной политики — пусть даже иногда и в измененном виде. Возможно, в постмодернистском мире символический багаж униформы тяготеет, скорее, к комедийным, пародийным или эротическим элементам, иногда утрированным, чем к изначально предназначенной ей символике порядка, дисциплины, власти и контроля. Можно предположить, что это отражает сложные отношения между государством и гражданским обществом, — потребительская культура общества дает ему по крайней мере иллюзорную независимость от государства в реализации своих индивидуальных желаний. Возможно также, что униформа переживает неявные перемены, становясь стандартом повседневной одежды (как например, деловой костюм или элегантные, но практичные вещи для офиса) или проекцией групповой идентичности и/или функции. Если это предположение оправданно, то коды и правила квазиуниформы, униформы де-факто, «виртуальной» униформы, а также единообразной повседневной одежды по-прежнему представляют собой богатый материал для исследования.
Перевод с английского Марии Гардер
Литература
Anon 1994 — Anon. Girls Just Want to Have Funds // World Press Review. 1994. January. № 41 (1). P. 24.
Associated Press 2000 — Associated Press. Iran Allows Girls to Wear Brighter School Uniforms // The Times of India Online. 2000. July 19. (www.timesofindia.com).
Bean 1989 — Bean S. Gandhi and Khadi, the Fabric of Indian Independence // Cloth and the Human Experience. Washington, DC and London, 1989. Pp. 355–376.
Bell 1976 — Bell Q. On Human Finery. N.Y., 1976.
Breward 1995 — Breward Ch. The Culture of Fashion. Manchester, 1995.
Callaway 1997 — Callaway H. Dressing for Dinner in the Bush: Rituals of Selfdefinition and British Imperial Authority // Dress and Gender: Making and Meaning. Oxford; Providence, RI, 1997. Pp. 232–247.
Chaika 1999 — Chaika G. School Uniforms: Panacea or Band-aid? // Education World. September 27. (www.education-world.com/a_admin/admin065.sht).
Clinton 1996 — Clinton W. Memorandum on the School Uniforms Manual // Weekly Compilation of Presidential Documents. 1996. March 4. № 32 (9). Pp. 368–369.
Cohn 1989 — Cohn B. Cloth, Clothes, and Colonialism // Cloth and the Human Experience. Washington, DC and London, 1989. Pp. 303–353.
Craik 1994 — Craik J. The Face of Fashion: Cultural Studies in Fashion. London and N.Y., 1994.
Craik 2000 — Craik J. School Uniforms // Australian Broadcasting Corporation. Schools. The Comfort Zone, host Alan Saunders. October 28. Sydney, 2000. (www.abc.net.au/rn/czone/s206125.html).
Craik 2001 — Craik J. Why Do Military Uniforms Influence Fashion? [commentary] // Australian Broadcasting Corporation. Military Zone. The Comfort Zone, host Alan Saunders. February 3. Sydney, 2001. (www.abc.net/rn/czone/stories/s245608.html).
Davidson 1990 — Davidson A. Blazers, Badges and Boaters: A Pictorial History of School Uniform. Horndean, Hants, 1990.
Dawson 1997 — Dawson Ch. A Sock to the System // Asiaweek. 1997. July 11. № 23 (44). P. 42.
Edwards 2001 — Edwards P. Restyling Colonial Cambodia (1860–1954): French Dressing, Indigenous Custom and National Costume // Fashion Theory. 2001. № 5 (4). Pp. 389–416.
Elias 1983 — Elias N. The Court Society. Oxford, 1983.
Ewing 1975 — Ewing E. Women in Uniform: Through the Centuries. London and Sydney, 1975.
Finkelstein 1994 — Finkelstein J. Neckties // Finkelstein J. Slaves of Chic, Melbourne, 1994. Pp. 219–223.
Frederick 1997 — Frederick W. The Appearance of Revolution: Cloth, Uniform, and the Permuda Style in East Java, 945–1949 // Outward Appearances: Dressing State and Society in Indonesia. Leiden, 1997. Pp. 199–248.
Garber 1992 — Garber M. Vested Interests: Cross-Dressing and Cultural Identity. London and N.Y., 1992.
Guenther 1997 — Guenther I. Nazi «Chic»? German Politics and Women’s Fashions, 1915–1945 // Fashion Theory. 1997. № 1 (1). Pp. 29–58.
Hall 1985 — Hall C. The Forties in Vogue. London, 1985.
Hart 1998 — Hart A. Ties. London, 1998.
Hollander 1978 — Hollander A. Seeing Through Clothes. N.Y., 1978.
Hooper 2001 — Hooper J. SS Joined Chorus Line in Showtime for Hitler // Guardian Weekly. 2001. June 14–20. P. 20.
Hume 1997 — Hume M. Tailoring // The Cutting Edge: 50 Years of British Fashion. 1947–1997. London, 1997. Pp. 36–61.
Joseph 1986 — Joseph N. Uniforms and Nonuniforms. N.Y., 1986.
Kinsella 2002 — Kinsella Sh. What’s Behind the Fetishism of Japanese School Uniforms? // Fashion Theory. 2002. № 6 (2). Pp. 215–238.
Lant 1991 — Lant A. Blackout. Reinventing Women for Wartime British Cinema. Princeton, NJ; Oxford, 1991.
Locher-Scholten 1997 — Locher-Scholten E. Summer Dresses and Canned Food: European Women and Western Lifestyles in the Indies, 1900–1942 // Outward Appearances. Dressing State and Society in Indonesia. Leiden, 1997. Pp. 151–180.
Manual on School Uniforms 1996 — Manual on School Uniforms. Updates on Legislation, Budget, and Activities // US Department of Education and the US Department of Justice. 1996. www.ed.gov/updates/uniforms.html (accessed 11–04–02).
Mauss 1973 — Mauss M. Techniques of the Body // Economy and Society. 1973. № 2 (1). Pp. 70–87.
Mauss 1985 — Mauss M. A Category of the Human Mind: The Notion of Person: The Notion of Self // The Category of Person: Anthropology, Philosophy, History. Cambridge, 1985. Pp. 1–25.
McDowell 1997 — McDowell C. The Man of Fashion: Peacock Males and Perfect Gentlemen. London, 1997.
McRobbie 1986 — McRobbie M. Walking the Skies: The First Fifty Years of Air Hostessing in Australia 1936–1986. Melbourne, 1986.
Michelman 1998 — Michelman S. Breaking Habits: Fashion and Identity of Women Religious // Fashion Theory. 1998. № 2 (2). Pp. 165–192.
Mrozek 1987 — Mrozek D. The Habit of Victory: The American Military and the Cult of Manliness // Manliness and Morality: Middle Class Masculinity in Britain and America 1800–1940. Manchester, 1987. Pp. 220–241.
Myerly 1996 — Myerly S. British Military Spectacle. From the Napoleonic Wars to the Crimea. Cambridge, MA and London, 1996.
Okely 1993 — Okely J. 1993. Privileged, Schooled and Finished: Boarding Education for Girls // Defining Women: The Nature of Women in Society. Oxford and Providence, RI, 1993. Pp. 93–122.
Roche 1996 — Roche D. The Culture of Clothing: Dress and Fashion in the Ancient Regime. Cambridge, N.Y., Melbourne and Paris, 1996.
School Uniform 2002 — School Uniform // members.tripod.com/~histclo/schun.html (accessed 11–04–02).
Schunte Nordholt 1997a — Schunte Nordholt H. Introduction // Schunte Nordholt H. (ed.) Outward Appearances: Dressing State and Society in Indonesia. Leiden, 1997. Pp. 1–37.
Schunte Nordholt 1997b — Schunte Nordholt H. (ed.) Outward Appearances: Dressing State and Society in Indonesia. Leiden, 1997.
Sekimoto 1997 — Sekimoto T. Uniforms and Concrete Walls: Dressing the Village Under the New Order in the 1970s and 1980s. // Schunte Nordholt H. (ed.) Outward Appearances: Dressing State and Society in Indonesia. Leiden, 1997. Pp. 307–338.
Spicer 1993 — Spicer J. The Renaissance Elbow // A Cultural History of Gesture: From Antiquity to the Present Day. Oxford, 1993. Pp. 84–128.
Steele 1988 — Steele V. Paris Fashion. A Cultural History. N.Y. and Oxford, 1988.
Steele 1989 — Steele V. Dressing for Work // Men and Women: Dressing the Part. Washington, DC, 1989. Pp. 64–91.
Taylor 1997 — Taylor J.G. Costume and Gender in Colonial Java, 1800–1940 // Outward Appearances: Dressing State and Society in Indonesia. Leiden, 1997. Pp. 85–116.
The School Uniform Galleries 2002 — The School Uniform Galleries. 2002. www.school.uniform.freeuk.com (accessed 11–04–02).
Van Dijk 1997 — Van Dijk K. Sarongs, Jubbahs, and Trousers // Schunte Nordholt H. (ed.) Outward Appearances: Dressing State and Society in Indonesia. Leiden, 1997. Pp. 39–84.
Warren 1987 — Warren A. Popular Manliness: Baden-Powell, Scouting, and the Development of Manly Character // Manliness and Morality. Middle-Class Masculinity in Britain and America 1800–1940. Manchester, 1987. Pp. 199–219.
Wills 2000 — Wills N. Women in Uniform: Costume and the «Unruly Woman» in the 1930s Hollywood Musical // Continuum. 2000. № 14 (3). Pp. 317–333.
Young 1997 — Young M. Dress and Modes of Address // Dress and Gen der: Making and Meaning. Oxford, Providence, RI, 1997. Pp. 266–285.
Примечания
Глава из книги Uniforms Exposed: From Conformity to Transgression (Oxford; N.Y., 2005) — впервые опубликована в Fashion Theory: The Journal of Dress, Body & Culture (2003. Vol. 7.2). Русский перевод книги — «Разоблачение униформы: От конформизма к трансгрессии» — готовится к печати в издательстве НЛО.
[1] Традиция хоров, в которых поют одни только представители сексуальных меньшинств, существует на Западе достаточно давно. Первый появился в Лос-Анджелесе в 1979 году. (Прим. перев.)
[2] Так, например, телохранитель Гитлера Лейбштандарте в 1942 году участвовал в сцене с пирамидой ангелов в фильме Die Grosse Liebe («Большая любовь»), одетый танцовщицей, — объясняя это тем, что не нашлось достаточного количества актрис (Hooper 2001: 20).
[3] Сампот — традиционная камбоджийская одежда, широкое домотканое полотнище, оборачиваемое вокруг бедер. (Прим. перев.)
[4] Bluecoat schools (англ.) — букв. «школы синих мундиров». (Прим. перев.)
[5] Речь идет о выпускниках привилегированных частных средних школ, а по существу выражение является символом принадлежности этих выпускников к правящему классу. (Прим. перев.)